Это был чудесный момент. Я сидела рядом с ней на стуле для пианино, а она играла в высоком регистре – звук напоминал бьющиеся о карниз капли дождя. Ричард подыгрывал ей на барабанах. «Я играю у Эми Уайнхаус!» – кричал он. Удачное распределение ролей – когда Эми садилась за барабаны, вы радовались, что она избрала пение. Мы просидели там полчаса за болтовней и смехом.
Затем, не сказав ни слова, Эми встала и вышла из комнаты. Еще минут пятнадцать мы пили чай и разговаривали. Потом Ричард выглянул в коридор и увидел там Эми в одном нижнем белье – она вела в спальню молодого парня, которого Ричард не опознал. Должно быть, его впустили телохранители. Когда Эми поймала взгляд Ричарда, она со стыдом зашла в спальню и закрыла дверь.
Ричард не знал, стоит ли говорить об этом мне. Я ни в коем случае не стала бы сидеть там, попивая чаек, пока Эми за стеной развлекает своего «компаньона». Иногда ее выходки ставили меня в такое неловкое, унизительное положение, что я не видела смысла продолжать с ней общаться. Полдень был таким веселым, но вдруг я снова ощутила себя вывернутой наизнанку. Только Эми могла «подарить» мне такое чувство.
«Смысл нам здесь оставаться», – сказал Ричард, и был прав. Мы попрощались с охранниками и быстро ушли.
Мы с Ричардом обсудили случившееся в машине по пути домой. Если честно, мы оба были в шоке – хотя удивить меня было непросто. Эми всегда нарушала нормы, но теперь она полностью утратила чувство уважения к другим. Словно жизнь перестала быть для нее реальной. Это был выдуманный мир, в котором она могла делать что хочет, с кем хочет и когда хочет, не обращая внимания ни на кого вокруг. Неудивительно, что Эми не упомянула ту ситуацию при нашей следующей встрече. К тому времени мы столкнулись с очередным неприятным событием.
Как я и подозревала, Эми и Блейк по-прежнему общались. За пару месяцев до их развода она сказала мне: «Я знаю, что мне нужно развестись с ним, мам, но я не хочу». Так что даже после подписания бумаг было ясно, что это не последняя их встреча. Рива уже говорила мне, что они регулярно созваниваются по скайпу.
Как-то утром в понедельник Эндрю впустил нас в дом, и я услышала, что Эми громко разговаривает в гостиной. Она раздраженно ходила по дому в футболке и спортивных штанах. Было ясно, что она говорит с кем-то по телефону и беседа не предназначается для лишних ушей. Она зачем-то использовала громкую связь – я услышала мягкий голос из трубки. Это был Блейк.
«Я не могу говорить с тобой, когда ты в таком состоянии, Эми, – к моему удивлению произнес он. – Ты пьяна. Я не могу разговаривать с тобой, когда ты пьяная», – повторил Блейк.
Эми бросалась от одной стены комнаты к другой. Везде валялись бутылки из под пива «Хейнекен», а она заливала себе в рот лагер и сразу же выплевывала его на стены и пол. Это было отвратительно. Это была моя дочь, девочка, которая говорила «прости, мамочка», если случайно выражалась при мне.
«Мы должны встретиться, мы должны встретиться», – повторяла она Блейку.
«Я не могу видеться с тобой в таком состоянии, – Блейк был спокоен. – Ты бьешь меня, когда ты пьяна, Эми. Я не смогу видеться с тобой, пока ты не бросишь пить».
Насколько мне известно, Блейк то ложился в реабилитационную клинику в Шеффилде, то выписывался из нее. Я не знала, продолжал ли он употреблять наркотики. Я впервые услышала, как он говорит зрелые вещи. Может быть, я слишком плохо о нем думала, но мне не хотелось покупаться на те слова – Блейк тоже умел манипулировать. Но я приободрилась. Если Блейк требует от Эми трезвости, то она точно к нему прислушается. Проблема была в том, что Блейк сам не мог долго быть трезвым.
Мы с Ричардом сели в дальнюю часть комнаты и наблюдали за ней. Как только она повесила трубку, мы поздоровались. Она не желала разговаривать. Эми была настолько пьяна, что ее не интересовало наше присутствие. Она развернулась и ушла наверх. Мы посидели немного, гадая, вернется ли она к нам, но Эндрю спустился и сказал, что она легла спать.
Весь тот сентябрь Эми пила без передышки. В районе 14-го числа, в день ее рождения, я узнала, что она была пьяна круглыми сутками. Митчелл позвонил мне и сказал, что Эми добровольно легла в Лондонскую клинику, чтобы «просохнуть». То, что она периодически отмечалась в больнице, было хорошим знаком, но, как я и говорила, это была не реабилитационная клиника, так что там не занимались психологическим аспектом алкоголизма. Это ей и нравилось – никто не лез ей в голову и не заставлял вернуться в реальность. Она просто наслаждалась больничным уходом.
Я навещала ее пару раз, но она вела себя так странно, что я уходила разбитой. «Я смотрю “Жителей Ист-Энда”», – сказала она во время моего визита. На этом все. Она уставилась в телевизор и больше не отвлекалась. К ней зашли ее друзья – Тайлер и Виолетта, – а она поприветствовала их словами: «Сходите поешьте внизу за мой счет». На меня и Ричарда предложение не распространялось. Атмосфера стала такой тяжелой, что я жестом показала Ричарду, что нам пора.
Если бы мы только могли поговорить о ее чувствах. Но она не открывалась ни мне, ни Митчеллу, ни врачам. Не знаю, делилась ли она своими мыслями с друзьями. Иногда ее мир казался таким закрытым. Некоторые родственники говорили, что она ложилась спать, когда они приходили ее навестить. Она находилась в заточении другой реальности.
Эми все сильнее не нравилась ее внешность. Она сказала, что хочет увеличить себе грудь. Я не сторонница пластической хирургии, и мне было непонятно, откуда у нее вдруг появилось такое желание. С тех пор как Эми похудела, она носила по два бюстгальтера одновременно, чтобы сделать грудь визуально больше. Она всегда смотрела на меня – природа одарила меня формами – и говорила: «Мам, можно мне твою грудь? Я хочу ее!» Думаю, после всего, что она вытворяла со своим телом, ей захотелось вновь стать женственной. Она заботилась о своем внешнем виде и, может быть, думала, что новый образ поможет ей скрыть душевную боль, как когда-то сделала огромная бабетта. Не думаю, что она тщательно взвесила все «за» и «против». Она как будто приметила пару симпатичных грудей на витрине магазина.
8 октября, находясь в Лондонской клинике, Эми твердо решила сделать операцию. «Я сделала ее, мама», – сказала она через пару дней, выпячивая свою новую грудь, когда я зашла к ней в Хэдли Вуд. У меня не было слов. Даже с имплантами, размер которых хорошо подходил к ее телу, она носила гелевые пушап-бюстгальтеры, из-за чего ее грудь подтягивалась к самому подбородку. Ей безумно нравилась большая грудь, и она не могла перестать ее показывать. Она даже предложила страшно смущенному Ричарду потрогать ее. Слава богу, он отказался.
Возможно, такие заявления – особенность юных девушек, но через несколько недель Эми сообщила, что хочет поправить и нос. Она сказала, что он слишком маленький и ей не нравится его вид. К счастью, до ринопластики она не дошла. Я терпеть не могла, когда она говорила о подобном. Ее перфекционизм влиял и на внешность, и на все остальные аспекты жизни. Я хотела, чтобы она приняла себя такой, какая она есть. У Эми был наикрасивейший нос. Но я пыталась взглянуть на это с ее точки зрения. Было сложно представить себя на ее месте. Лишь после смерти Эми я осознала, что, по крайней мере в Англии, она была самой фотографируемой девушкой своего поколения. Эми как никто другой ощущала непомерное давление.
Новая фигура Эми не изменила ее поведения. 25 октября она устроила вечеринку в Хэдли Вуд по случаю дня рождения Алекса. Вход старшему поколению был строго воспрещен, но слухи дошли до нас быстро. Вечеринку в шутку называли «катастрофической». Эми ужасно напилась и отказывалась подпускать людей к своему музыкальному автомату, который Ричард «заправил» музыкой специально к празднику. К концу вечера она пыталась ударить двух подруг Ривы и все-таки смогла ударить друга Алекса. В завершение она выгнала всех из дома, после чего они с Алексом страшно разругались.
На следующий день она опоздала на церемонию награждения Q Awards в лондонском отеле Grosvenor House и снова опозорилась. Организаторы забронировали ей номер, чтобы она приехала вовремя, но все было зря. Она должна была представлять награду «Самый вдохновляющий артист» с регги-исполнителем Доном Леттсом, но пропустила свою очередь, и церемония продолжилась без нее.
Когда победившие в номинации The Specials (любимая группа Эми) вышли на сцену, она протолкнулась сквозь толпу и прервала их благодарственную речь. Она схватила микрофон и прокричала толпе: «Я знаю, что вы миллион раз ходили на такие награждения, но поаплодируйте The Specials!» Затем она перебила уважаемого солиста Led Zeppelin Роберта Планта во время его благодарственной речи. Он остановился, проигнорировал ее и продолжил говорить. Было ясно, что публике надоели выходки Эми.
Единственным успокоением для меня было то, что Эми больше не фотографировали ползающей по улицам или разгуливающей полуголой. Иногда у нее просветлялось сознание. «Мамочка, я не хочу быть пьяной. Не хочу быть алкоголиком. Не хочу всего этого», – повторяла она. Я всегда отвечала одинаково, стараясь ее подбодрить. «Я тоже не люблю видеть тебя такой, Эми, но только ты можешь изменить свою жизнь. Я всегда поддержу твое решение». В действительности мне хотелось сказать: «Я все исправлю за тебя». Однако я понимала – это невозможно. Зависимости Эми уже нельзя было контролировать.
В преддверии Рождества Эми то страшно пила, то трезвела и старалась не сидеть на месте. Время от времени я заставала ее быстро крутящей педали велотренажера в домашнем спортзале. Майкл, учитель физкультуры, пару раз приходил к ней в Хэдли Вуд, чтобы потренироваться. Чаще всего тренировка надоедала Эми через пять минут, и ей хотелось заняться чем-нибудь другим.
Митчелл рассказал мне, что Эми стала уезжать в Шеффилд на выходные, чтобы видеться с Блейком, и сам он пару раз приезжал в Лондон. Эми старалась скрыть этот факт, но Эндрю возил ее туда и отлично понимал, что происходит. Хоть я и была уверена, что она завязала с тяжелыми наркотиками, она никак не могла перестать полагаться то на Блейка, то на разные вещества. Когда ей надоедало одно, она бралась за новое – и так по кругу.