Каким-то чудом больнице нужен был ассистент фармацевта, так что я задержалась в Майами на целый год. Я также успела поработать в баптистской больнице Южного Майами. В местной газете я нашла объявление о поиске соседки для съема квартиры, а через месяц съехалась с абсолютно незнакомой мне девушкой по имени Девонда и ее собакой. Моя семья считала меня чокнутой. Вам надо было видеть лицо моей коллеги, когда она узнала, откуда я приехала. Она вскинула руки и закричала со своим сильным майамским акцентом: «Лондон? Ты приехала из ЛОНДОНА? Какого ХРЕНА ты сюда приперлась?!»
Мне нечего было ответить, кроме «потому что могла». Я искренне наслаждалась каждым днем жизни в США. Сейчас девушки не видят ничего особенно, в том, чтобы сделать годовой перерыв после школы, как сделала и Эми, но тогда лишь немногие из моих друзей решались на подобное приключение. Многие считали меня скорее ненормальной, чем смелой. Но я никогда не сомневалась, что мой план сработает – и он сработал. Солнечный штат навсегда останется в моем сердце. Когда я вернулась домой, то продолжила общаться с моей американской семьей.
Когда я вышла замуж и родила детей, появились вещи, с которыми я бы не справилась без помощи Синтии. Окончание университета было одним из них. Признаюсь, несколько раз мне приходилось ходить на пересдачи, и мне потребовалось целых пять лет, чтобы получить диплом. Но в итоге эта бумажка все же висит в рамочке на стене. К счастью, оба мои ребенка попали на мой выпускной на стадионе Уэмбли. Благодаря большому количеству изученных мною предметов я могла помогать им с домашними заданиями. Я могла сидеть и часами решать математику с Эми, хоть и сама не сильно в ней преуспела. Я была довольна собой – после моего имени теперь указывалась ученая степень. Кто бы мог представить?
К сожалению, несмотря на мои старания, Эми не захотела стать академиком. Она училась с блеском в глазах, но ей не хватало усидчивости для вникания в нелюбимые предметы. В начальной школе учителя всегда отмечали, что Эми схватывала все на лету, но ей постоянно требовалась мотивация, которой не давала школьная система.
Однако ей очень нравилось петь. Она постоянно импровизировала, в своем фирменном стиле, с песнями и стихами. Эми не пряталась в комнате, чтобы петь в расческу, как большинство детей. Она пела везде, где бы ни находилась. Малышкой она обожала мюзикл «Мэри Поппинс» и прыгала по гостиной, во весь голос напевая «A Spoonful Of Sugar» или «Jolly Holiday». Мы вместе пели еврейские песни. Она совершенно не реагировала на «Ну все, Эми, достаточно». Мама Ричарда, Дорин, постоянно говорила: «Какая же она у вас громкоголосая». И была права.
Дома у Синтии Эми всегда играл джаз – от Фрэнка Синатры и Эллы Фитцджеральд до Сары Вон. Я же была большой поклонницей Кэрол Кинг и Джеймса Тейлора, двух великих американских авторов-исполнителей, и постоянно включала их песни дома или в машине. Подростком я часто слушала живые выступления в «Раундхаусе» в Кэмдене: мне нравится невероятное совпадение, что через много лет Эми станет синонимом этого района. Я ходила в «Раундхаус» со своей подругой Анной на концерты The Who и даже помню выступление Элтона Джона до того, как он уехал в Америку и стал известным. Штаты, должно быть, изменили его, ведь до этого он был скучнейшим из всех виданных мною музыкантов. Но в целом мейнстрим меня не интересовал. Как-то раз я проходила неподалеку и взяла одну из промопластинок, которые бесплатно раздавали промоутеры. Я выбрала дебютный альбом Джимми Хендрикса Are You Experienced?, и мой брат Брайан крутил ее в своей комнате – вот это я понимаю, музыка! По вечерам пятниц я ходила с Брайаном в театр «Плейхаус», чтобы выстоять очереди за билетами на еженедельные живые записи шоу Radio 4 «I’m Sorry I’ll Read That Again», которое вели Джон Клиз и Тим Брук-Тейлор.
Может быть, из-за того что у меня был старший брат, мои музыкальные вкусы никогда не совпадали со вкусами моих друзей. Я любила экспериментировать и западала на вещи, которые казались мне необычными (что приводило меня к открытию еще более невероятной музыки), а не из-за их популярности. Поэтому Эми с самого детства окружало разного рода искусство в обеих семьях. Мой дядя Леон играл на дудке, а его сын Марк одно время был барабанщиком в Joe Loss Orchestra.
Выступления много значили для семьи Уайнхаус. Когда мы приходили к ним в гости, Синтия и Ларри, отчим Митчелла, все время говорили: «Давай, Эми, покажи, как ты поешь». Или просили Алекса: «Давай, спой нам “Oklahoma”».
Из-за того что я никогда не умела ни петь, ни выступать, я каждый раз морщилась от страданий, когда нас, детей, просили «покрутиться». Эми казалась куда более уверенной, чем Алекс. Она могла петь и танцевать не хуже Ширли Темпл, но иногда все равно отказывалась выступать перед публикой. Она напоминала мне мою сестру Дебру, которая в свое свободное время выступает с джазовым ансамблем. В детстве у Дебры был чудесный голос, и наши родители все время просили ее спеть, особенно когда к нам приезжали родственники из США. Но если ноты свободно срывались с ее губ, то пальцы все время нервно перебирали подол платьев – так же позже, стоя на сцене, делала и Эми.
Эми обожала Майкла Джексона. Когда ей было пять лет, в 1988 году, я повела ее на его фильм «Лунная походка». «Это был отпад, – написала она в своем личном дневнике позже. – Майкл Джексон – красавчик. Я люблю его. Он очень хороший, я ходила на него посмотреть. Мне нравятся песни Майкла. Все дети любят Майкла. Я тоже».
Если Эми что-то любила, то любила по-настоящему. Будь то Майкл Джексон или ее куклы Мелина и Фе из Cabbage Patch, к которым она чуть не приклеилась суперклеем. Она не знала золотой середины. Эми и сладости были смертельной комбинацией. У нас дома редко были сладкие угощения: мы с Митчеллом были настоящими сладкоежками и не желали испытывать судьбу. Я часто ловила Эми на воровстве конфет из синагоги во время пятничных служб. «Почему нет, мама?» – спрашивала она. Ответ «потому что это плохо» ее не устраивал. Она все время составляла списки того, что хотела, или того, на что потратит свои карманные деньги. Слово «СЛАДОСТИ» всегда писалось заглавными буквами, как если бы их размер олицетворял ее желание их съесть.
Дома Эми проводила время за рисованием, чтением или сочинением историй на разные темы – сейчас они кажутся мне очень жизненными. Еще она сочиняла короткие стишки. Вот этот она сочинила и написала мне на самодельной открытке на День матери, когда училась в младшей школе:
Мама, ты лучшая на свете,
А еще ты хороший инженер.
Ты чинишь всем велосипеды,
И за это я тебя люблю.
Ты спасла мою жизнь,
Ох, большое спасибо,
Ты всегда обнимаешь особенно.
Папе тоже свезло
Получить такую, как ты, – особенную.
Я так рада, что сохранила все открытки, которые Эми дарила мне. Сейчас я смотрю на них другими глазами. Эми была моей умной, смешной, непослушной малышкой. Кто бы мог подумать, что однажды я буду говорить о ней в прошедшем времени?
Летом 1990 года мы с Митчеллом сидели в заполненном зале и слушали перешептывания, ясно раздававшиеся из-за кулис. Это было первое публичное выступление Эми.
Эми начала ходить на театральные занятия Stagecoach, которые проходили в холле церкви в Саутгейта. Их могли посещать дети любого возраста. Каждую неделю она проводила по три часа за пением и игрой и всегда возвращалась домой с кучей идей. Мы пришли на ежегодное итоговое выступление, состоящее из нескольких сценок и песен, потому что Эми дали сольный номер. Неважно, были ее выступления хорошими или плохими, я никогда их не пропускала. Помимо написания историй, театр был единственной ее страстью. Мне хотелось показать Эми, что я безоговорочно поддерживаю ее. Поначалу она казалась уверенной и держалась храбро; не помню, чтобы она говорила, что боится. На самом деле больше всех переживала я, потому что ей предстояло стоять на сцене одной.
Когда она вышла, заиграла музыка. Секундная пауза, после которой Эми начала петь, длилась словно вечность. Мы с Митчеллом переглянулись, а затем посмотрели на Эми с одинаковой мыслью: «Эта девчушка и ПРАВДА умеет петь». Забавно: не могу вспомнить, с какой песней она выступала. Но помню, что все мои сомнения и страхи моментально испарились. Шестилетняя девочка, вложившая душу и сердце в свой номер, очаровала меня за секунды. Казалось, что она на своем месте. Она изо всех сил старалась попасть в каждую ноту. Это была совершенно не та Эми, которую ругали школьные учителя.
Я всегда боялась родительских собраний, когда Эми училась в начальной школе Осиджа, находившейся в пяти минутах от нашего дома. Ее учителя все время говорили, что Эми была очень способной… а следом всегда шло «но». «Миссис Уайнхаус, – говорили они, смотря на мое полное раскаяния лицо, – Эми очень способная девочка, но она не может усидеть на месте… Она не может сконцентрироваться… Она плохо ведет себя на уроках». Эми была одной из тех девочек, которым по силам все, но только при большом желании.
В ее классе училось несколько хулиганов. У Эми была школьная «напарница», ее подруга Джульетт Эшби. Как они встретились, так и понеслось. Они притворялись бэк-вокалистками Wham! – Пепси и Ширли – и пели их песни. После смерти Эми Джульетт рассказала мне, что они часто прогуливали уроки, сидя под деревом около школы, хихикая и сочиняя песни. Или так громко разговаривали во время занятий, что их выгоняли из класса. Когда они перешли в среднюю школу, то, бывало, мне приходилось просить их не общаться. Иначе они что-нибудь да выкидывали.
На фотографиях времен начальной школы Эми выглядит как невинный ангелок, хотя на деле она была очень взбалмошным ребенком. «Я такая, как я есть, и мне плевать, нравится ли тебе это», – словно говорила она. Эми рано возвела вокруг себя стену, за которую очень редко пускала людей. Чем более уверенной и задиристой она казалась, тем меньше кому-то хотелось на нее «наезжать». Хотите верьте, хотите нет, но, несмотря на ее поведение и «позу», она была очень восприимчива к боли, которую приносила ей жизнь. Дома я была ее местом силы. Когда мы ходили на шопинг в соседний Брент Кросс, Эми часто держала меня за руку. Мы ходили за руку до тех пор, пока в 18 лет она не съхала из дома. Меня это не беспокоило, ведь так она показывала свою любовь. Казалось, ей была нужна гарантия, что я никуда не пропаду.