– Как прошло? – спрашиваю я его, не открывая глаз.
– О, – он спотыкается – наверное, о мой чемодан, который упакован для небольшого турне в Лос-Анджелесе, – ты не спишь.
Открываю глаза и вижу Винса без рубашки – его животик выделяется сильнее обычного после большого количества бесплатного шампанского, – пьяно сражающегося с пряжкой ремня. От такой картины никак не возбудишься, даже наоборот. Винс никогда не стремился к подтянутому телу и как-то заносчиво – решив выехать на своем лице – все это время игнорировал тренера, которого умолял меня нанять.
Он разваливается на кровати в боксерах, вонь от него перекидывается на мою сторону, несмотря на то, что между нами как будто целое Манхэттен-авеню. Будь он освежителем воздуха, как бы его назвали? Частично усвоенное шампанское бриз. Ослепительный герпес.
– Было весело, детка, – отвечает он. – Тебе стоило пойти.
Я сказала Бретт и Лизе, что отправилась в турне сегодня, но на самом деле уезжаю завтра. Я останавливаюсь в трех городах, пробираясь по стране к Лос-Анджелесу, к кульминации в виде ужина с женщиной-режиссером. Я всегда сама бронирую билеты (продюсеры не отправят нас бизнес-классом – шоу показывает настолько успешных женщин, что они уже должны летать бизнес-классом), поэтому никто не знает, что во время вечеринки в честь помолвки Бретт я была в Нью-Йорке.
Когда я получила по электронке от Арч письмо с заголовком «Тс-с-с-с!», то ответила за двоих: «Придем!» Но по мере приближения даты в моем горле как будто копился специальный коктейль из яда. Мысль о том, чтобы поднять бокал шампанского за счастливую пару, одна половинка которой – мерзкое хладнокровное животное, умеющее подстраиваться под любую температуру, какая ни была бы в ее окружении, казалась совершенно невыносимой.
Ударяю кулаком по подушке, сплющивая ее, чтобы рассмотреть профиль Винса в темноте яркого города.
– Все сочли странным, что ты пришел без меня? Просто мне показалось, что один из нас должен присутствовать. Не хотелось, чтобы они думали, будто я, ну, знаешь, затаила обиду.
Винс закрывает глаза, огорченно вздохнув, и не потому, что устал.
– Нет, детка. Никто так не думает. Все верят, что вы помирились.
Идеальная возможность сообщить ему то, что съедало меня несколько месяцев, но на что не хватало смелости. Винс знает?
– Ты веришь, что мы помирились? – Трусливо, но лучше, чем умышленное игнорирование.
Винс не спешит отвечать, с умом подбирает слова.
– Не думаю, что тебе нужно с ней мириться, если ты этого не хочешь, – говорит он, и этот ответ даже близко не такой двусмысленный, каким кажется. Давненько мы не подбирались к правде. Мое дыхание щекочет ноздри. Я могу заплакать. Но не стану.
– Я ценю это, – лепечу я на грани слез. – Хорошо, что никто ничего не сказал. Хотя я была уверена, что Лиза может.
– Лиза ничего не сказала. Бретт ничего не сказала. Джесси ничего не сказала. Все хорошо. Правда.
Резко сажусь, слез нет, сердце похоже на бьющуюся рыбу, застрявшую в моем горле.
– Там была Джесси?
Винс со стоном закидывает руку на глаза, пожалев о своих словах. Он знает, что Джесси появляется на съемках лишь тогда, когда сцена имеет первостепенное значение. Она встретится со мной в Лос-Анджелесе – впервые для меня, и я невероятно этим горжусь. А теперь вечеринка в честь помолвки – празднование самого банального достижения в жизни – находится на одном уровне с ужином с номинированным на «Оскар» женщиной-режиссером? Поверить не могу, что говорю это, но Иветта Гринберг была права. Шоу сбилось с пути.
– Она забежала минут на пять, – отвечает Винс сухим голосом, на который перешел после нескольких лет отговаривания меня от глупостей.
– Она что-нибудь говорила про спин-офф с Бретт о свадьбе?
– Боже, детка. – Винс переворачивается на бок, наказывая меня своей спиной. – Она пробыла-то там две секунды. Не знаю. Возможно. Но сомневаюсь. Эта свадьба никогда не состоится.
Я все еще сижу на кровати, пожевывая большой палец, но паника постепенно ослабевает.
– Ты так думаешь?
Винс отвечает коротким уверенным смешком.
– Это все ради сюжетной линии. И ты это знаешь.
Вытаскиваю большой палец изо рта, пока не испортила маникюр для Лос-Анджелеса, и вдруг вспыхиваю признательностью за то, что он смотрит на Бретт и видит то же, что и я: слишком переоцененную, с избыточным весом выпендрежницу, которая ради денег и славы обманом превратила борьба за права женщин в бренд. Признательностью и чем-то еще: решимостью добавить истинности в эту шараду, приступить к следующему этапу поддержания моей значимости. Прижимаюсь к бледной безволосой спине мужа и закидываю руку на его узкое бедро.
– В таком случае спасибо, что представлял нас сегодня. Я просто волновалась за то, как выглядел мой отказ в последнюю минуту. Но не могла заставить себя пойти.
– Все нормально, – раздраженно говорит Винс, подтягивая колени к груди и напряженно сворачиваясь в позу эмбриона. Приходится приложить немного усилий, чтобы проскользнуть рукой между его бедер.
– Господи, – ахает он, – у тебя холодные руки.
Ауч. И все равно встаю на четвереньки – упорство подавляет достоинство, – заключая лицо Винса между рук, а бедра – между коленей. Несколько унизительных секунд он лежит без движения, но потом расслабляется и выпрямляется, переворачиваясь на спину – лицом ко мне.
– Тебе рано вставать, – пытается отмазаться он. Я целую его. Его дыхание пахнет отвратительно.
Просовываю руку под резинку боксеров и беру его член большим и указательным пальцами. Его пенис мягкий и податливый, в своем обычном состоянии. И вот этим ты трахаешь всех, кроме меня?
Винс обхватывает мое запястье и убирает руку, положив ее на матрас с утешительным похлопыванием. Мы остаемся в таких позах несколько долгих секунд. Я собираюсь вернуться на свою сторону кровати, но тут Винс меняет решение, переворачивает меня на спину, а потом ждет, пока я стяну пижамные штаны. Он наклоняется, чтобы поцеловать меня – вот оно, – но этот поцелуй мокрый, холодный, слишком много передних зубов, и мы отказываемся от него, переходя сразу к половому акту, чего не случалось с тех пор, как я три месяца назад забросила принимать противозачаточные.
Винс трется о меня, хрипит, послушно пытается разжечь уголек. Это длится дольше, чем моя способность вести грязные разговорчики, уже столько раз можно сказать «Трахни меня», что отпадет всякое желание.
Винс с расстроенным воплем откидывается на спину и трет виски – этакое шоу самобичевания от пещерного человека. Его озлобленное дыхание превращается в приглушенное ржание.
– Дело не в тебе, – ласково мямлит он. – Просто я сегодня перепил.
Притягивает меня на свою тощую грудь, утыкается носом в макушку и гладит по спине, словно это я должна расстраиваться, хотя со мной все в порядке. Это я должна его утешать. Да, дорогой, совершенно нормально, что мои кашемировые свитера тверже твоего члена.
– Ты такая красивая, – продолжает он нести бред. – Я так сильно тебя хочу.
– Спасибо, детка, – говорю я. Опираюсь подбородком на свою руку, локоть лежит над непостоянным сердцем мужа. – Ты так говоришь всем девчонкам, когда не получается?
Винс даже не называет меня спятившей, когда я перекатываюсь на свою сторону кровати – моя очередь наказывать его спиной. Больше не стоит оскорблять мой интеллект. И тогда я понимаю, что могу сказать все что угодно. Теперь я действительно могу быть спятившей.
– Вы сказали, что не бронировали? – Администратор хмуро просматривает план рассадки. В лобби она единственная темнокожая, помимо меня.
– Верно, – отвечаю я во второй раз, – но я хочу просто поесть у бара.
– Место у бара необходимо бронировать.
– Здесь нет порядка живой очереди?
Администратор смотрит на меня. Из косметики она выбрала только готическую помаду, из украшений – нефритовый браслет.
– Можете посмотреть, есть ли места. – Наклоняюсь к ней. – Так в баре нет порядка живой очереди?
– Только если нет брони. Если есть, его не трогают.
– В Eleven Madison и то не так жестко, как здесь, – легко улыбаюсь я, давая понять, что знакома с капризами шикарных ресторанов.
Администратор раздраженно смотрит на меня.
– Что?
– Он в Нью-Йорке, – жалобно говорю я.
Эта сучка пожимает плечами. Как будто Нью-Йорка нет, а зал в этом четырехзвездочном бутик-отеле в Фениксе – все, что осталось. Она похожа на тех, кто смотрит шоу, но определенно не узнает меня. Нужно было попросить съемочную группу пойти за мной на ужин (после моего публичного чтения они вернулись в трехзвездочный отель этой сети), чтобы эта надменная девица поняла, что должна требовать вежливого обращения со мной. Ничего личного, просто темнокожие женщины в белой обстановке зачастую превращаются в ярых бойцов. Рискованно приравнивать себя к ним. Одна из них – нежный ветерок различий. Две – ураган, от которого прячутся в подвале.
Вспоминаю о сумке от Chanel, когда иду к бару, следуя бесполезным указаниям администратора, и регулирую ее на цепочке, чтобы она прижалась к тазовой кости. Когда есть сомнения, выводи Chanel.
Бар не видно у подножия лестницы, поэтому брожу по второму залу как идиотка, гадая, получила бы Бретт сопровождение, и если бы получила, то за свою известность или цвет кожи. Когда я наконец замечаю бар, в нем пусто и не накрыто.
– Можно? – спрашиваю я бармена, присаживаясь на стул.
– Выпить или поесть?
– Поесть. – Задумываюсь на секунду. – И то и другое.
Он улыбается, отчего я чувствую себя глупо за заданный вопрос. Его волосы зачесаны назад, а бородка неопрятна. И на нем розовый галстук-бабочка.
– Тогда можно.
Передо мной кладут салфетку, меню и столовые приборы, а потом забывают на несколько минут, пока через два стула от меня не занимает место краснолицый мужчина в мятом костюме. Ему тут же уделяется все внимание, и к его заказу коктейля мне удается добавить от себя бокал белого вина. «Какого?» – спрашивает бармен, и я пожимаю плечами, потому что понятия не имею, но отчаянно хочу почу