И ведь даже если захочешь – не спишешь на гнев, на запал. Потому что он не сгоряча это бросил. Он говорил спокойно и холодно, а значит, продуманно. А значит, он действительно считал её такой. Способной торговать собой ради мелкой выгоды. Как бы ни ранило его недоверие, но если бы он обвинял её в предательстве, она бы ещё поняла. Но говорить такое…
Себя не помня, Полина вылетела из кабинета. Хорошо хоть смогла сдержаться и не разреветься при нём. Разревелась в лифте, в коридоре, в опустевшем кабинете продажников. Выплакала всё: и обиду, и боль, и любовь.
***
Утром Полине разрешили просидеть с Сашей почти полтора часа – Яков Соломонович распорядился. Ну а в одиннадцать в палату с грохотом и лязгом въехала каталка. Её кроху переложили и увезли.
Пока катили по коридору, Полина семенила рядом, стараясь поймать и не выпустить пальчики и приговаривала, что всё непременно будет хорошо. А потом стеклянные матовые двери операционного блока закрылись, отрезав её от Сашки, и потянулись долгие часы ожидания и страха.
Операция длилась без малого пять часов, за которые Полина едва не свихнулась.
"А вдруг что-то пойдёт не так? Сашка такая маленькая и слабая! А вдруг она не справится? И почему так долго? Не значит ли это, что всё плохо?".
Полина металась взад-вперёд по узенькому коридорчику для ожидающих. Не могла себя заставить присесть ни на минуту. Одна польза – на сто рядов прочитала и практически выучила все плакаты на белых крашенных стенах с полезной, хотя, в общем-то, уже знакомой информацией: о тонкостях послеоперационного ухода, о том, как восстанавливаться, о возможных осложнениях и, конечно, о воодушевляющих прогнозах на будущее.
Когда, наконец, вышел врач, может, и не врач – для Полины все в медицинской форме по умолчанию были врачами, она порывисто кинулась к нему и засыпала вопросами.
Мужчина выглядел достаточно молодо, но при этом казался выжатым до предела. На все её вопросы он лишь лаконично и сухо отвечал: «Операция прошла хорошо. Девочка сейчас под присмотром в реанимации».
Остальные члены бригады и вовсе ничего толком не говорили.
Мало-мальски развеял страхи Яков Соломонович.
– Операция прошла без осложнений, – заверил он, пригласив Полину в свой кабинет. – Повреждённый аортальный клапан иссекли, вживили в аорту её собственный лёгочный клапан, а на место лёгочного поставили кондуит. Сейчас ребёнок под наблюдением в реанимации, отходит от наркоза. Она стабильна, так что волноваться пока не о чем, но пару дней понаблюдаем. Если всё будет в порядке, послезавтра переведём в палату интенсивной терапии, а на следующей неделе – уже в обычную палату.
– А к ней нельзя сейчас? Пожалуйста!
– Полина, – Яков Соломонович посмотрел с укоризной, – вы ведь сами всё понимаете, мы же не раз об этом говорили. У нас реанимации не одноместные, там несколько детишек очень тяжёлых, для которых чрезвычайно опасен любой лишний контакт. А что будет, если каждая мамочка вот так зайдёт к своему малышу? Мы же о вас, о ваших детях беспокоимся… Когда переведём вашего ребёнка в палату интенсивной терапии, разрешим посещение в отведённые часы. Ну а в обычной палате можете лежать вместе с ней. Так даже будет лучше.
– А ей больно?
– Ну, разрез на грудке, конечно, будет поначалу причинять боль, но я ей назначил обезболивающее. Так что она не страдает. И успокойтесь, Полина, всё будет хорошо. Не зацикливайтесь. А ваши выдержка и спокойствие в первую очередь нужны вашему ребёнку для скорейшего восстановления.
Несмотря на обнадёживающие слова Якова Соломоновича, Полина места себе не находила. Тревожилась, накручивала себя. Зато всё прочее – ядовитая обстановка на работе, обвинения в шпионаже и предательстве, и даже недоверие и оскорбление Долматова – стало казаться таким далёким и незначительным, что даже почти и не вспоминалось.
Глава 27
Среда прошла как в дурном сне.
Все предложения Макса «напиться и забыться» Ремир упрямо отклонял. Не хотелось, к тому же знал – не поможет. Да и здоровье неожиданно подкачало – ни к селу ни к городу вдруг затемпературил. И внутри как будто ломало всего и корёжило. Сроду не болел, а тут вдруг…
Но с утра, наглотавшись таблеток, что насоветовал провизор из ближайшей аптеки, всё равно поехал на работу. Оставаться дома наедине со своими мыслями вообще казалось невыносимым.
Однако и особенного толку от его присутствия в конторе не было. А к обеду и вовсе расклеился.
Макс, заметив, что Ремир болен, сразу заквохтал: «Это всё вчерашний стресс. Ты просто перенервничал. Но всё равно надо к врачу. А лучше на больничный».
Долматов только раздражённо отмахивался.
– Вот какого чёрта ты на работу припёрся? – негодовал Макс. – Отлежись день-другой. Или я, думаешь, тут не справлюсь?
– Не хочу быть дома.
Но Астафьев не успокаивался. Даже уехав по делам, препоручил его заботам Алины, а уж та ринулась его лечить и опекать с утроенным рвением. Ещё и взяла на себя смелость никого к нему не пускать. Оксана Штейн еле-еле прорвалась – пообещала, что буквально на секунду, только документы подписать, очень-очень срочные.
– Горностаеву переведи в центр обслуживания, – буркнул Ремир, просматривая документ. – С сегодняшнего дня.
– А её сегодня нет и до конца недели не будет.
– Почему? – он поднял на неё воспалённые глаза.
– Она отпросилась. Вы же сами сказали, чтобы я её отпускала, если вдруг что…
– Ну да… До конца недели?
– Или дольше. Она недавно звонила, сказала, что, возможно, уйдёт на больничный. С ребёнком что-то…
– Ясно, – Ремир, помрачнев, быстро подписал бумаги и вернул их Оксане.
Вчерашний разговор с Горностаевой до сих пор не шёл из головы. Как бы он ни злился на неё, как бы ни был разочарован, но собственные слова терзали его не меньше. Ведь не только её он ими унизил и запятнал, но и себя. И кто его за язык дёрнул такое ей сказануть? Нет, были, конечно, у самого сомнения после таких-то событий, и Макс ещё зудел и накручивал, но всё равно непостижимо, как он мог скатиться в какой-то бабий базарный трёп. Уподобиться местным кумушкам из бухгалтерии. Противно! И прямо-таки удушающе стыдно.
А особенно мучился потому, что, увидев её лицо в тот момент, он вдруг понял, даже не понял, а, скорее, почувствовал – не было у неё никакого расчёта. Тендер она, может, и слила, и предала его, но вот тогда, той ночью всё между ними было по-настоящему.
Алина вновь сунулась, принесла какие-то пилюли и дымящуюся кружку с чем-то травяным-пахучим.
– Выпейте, Ремир Ильдарович. Это для иммунитета очень хорошо.
Спровадив секретаршу, он нашёл в портмоне визитку врача, точнее, заведующего детской кардиохирургии, с которым тогда разговаривал. Позвонил по всем трём указанным номерам – безответно.
«Может, он на операции как раз», – догадался.
Так оно и было. Попробовал набрать ещё раз ближе к вечеру, и на сей раз удачно. Яков Соломонович вспомнил Ремира сразу и поспешил отчитаться:
– Сегодня прооперировали девочку. Всё прошло как нельзя лучше. Сейчас она ещё в реанимации, но все показатели в норме, так что завтра, наверное, переведём её в интенсивную терапию, а там и в общую палату.
– А может, надо что-то ещё? Лекарства какие-нибудь?
– Нет, нет. Это всё есть. Вы и так сделали очень много!
– Да чего я там сделал-то…
– Ну как же? Жизнь, нормальную жизнь ребёнку подарили. И кстати, я молчу о вашем участии, как мы и договаривались, хотя Полина расспрашивала.
– Вот и хорошо. Если что-то будет ещё нужно, звоните.
Уже в самом конце рабочего дня к нему пробилась Супрунова.
– Я по поводу тимбилдинга. Вот договор с компанией-организатором, в субботу выезжаем…
– Никуда не выезжаем, – прервал её Долматов. – Отменяется тимбилдинг. Ну или проведём позже, как-нибудь в другой раз.
Супрунова на миг замерла, сморгнула.
– А! Это потому что вы заболели?
– Да-да, – с готовностью подхватил он.
Хоть тут внезапно свалившийся на него недуг сыграл на руку. Не объяснять же Супруновой, что без Горностаевой ему этот тимбилдинг абсолютно не нужен и неинтересен.
***
На тендер нужно было успеть к десяти утра.
– Зря ты поехал, Рем. Чего душу травить? – Астафьев взглянул на него обеспокоенно. – Я бы и один съездил. А тебе вообще следовало бы отлежаться.
– Належусь ещё.
Ночь Долматов опять промаялся. То его бросало в жар, то нещадно знобило. Толком даже и не спал, а впадал периодически в тяжёлое, вязкое забытьё. Но инъекция Вольтарена мало-мальски вернула его к жизни на целых, как обещала инструкция, десять часов.
– Зря ты так. Ты себя видел? В гроб краше кладут. Сейчас ещё в пробке простоим.
На Ангарском мосту и впрямь образовался затор. Хорошо хоть они выехали с запасом.
Ремир и сам не знал, какого черта потащился – всё равно мысленно он уже распрощался с этим проектом, практически на сто процентов уверенный, что победа в тендере достанется Назаренко. Присутствовать при этом будет досадно до невозможности и, наверное, даже мучительно. Макс и один мог там отметиться и сообщить ожидаемо-печальную весть по телефону. Но всё равно с непонятным для самого себя упрямством он отмахнулся от всех увещеваний Астафьева, заявив, что поедет и всё тут.
– Ты, надеюсь, бить его не будешь?
Ремир взглянул на него с искренним удивлением.
– Ну кто тебя знает? – пожал плечами Макс. – Вдруг рассердишься…
Прорвавшись, наконец, к правому берегу Ангары, водитель вывернул с центральной улицы и принялся петлять дворами, избегая светофоров и новых пробок.
Успеть успели, но в зал вошли последними.
Участников оказалось всего ничего и те знакомые: технические директора «Ростелекома» и «Востоксвязи», ну и, конечно же, треклятая «Сарма».
Ремир сию секунду выхватил взглядом Назаренко. Тот сидел в стороне и, вообще-то, не выглядел ни довольным, ни уверенным, скорее, даже наоборот. А почувствовав, что на него смотрят, обернулся и взглянул на Долматова с нескрываемой ненавистью.