Её губы приятно щекотали кожу. Сам же он уткнулся в её макушку и никак не мог надышаться этим запахом.
Позже был и диван, конечно. И разговоры до середины ночи, и воспоминания, и слова сожаления и прощения, и обещания, и даже планы. И снова поцелуи, нежные, горячие, беспорядочные. И губы, и руки, и жаркое дыхание в унисон, и безотчётные признания… взаимные.
– Значит, всё-таки не перегорело? – припомнил Ремир спустя несколько часов. Повернулся к Полине, приподнявшись на локте. – Ну, скажи же! Знаешь, как я мучился?
– Ты прости, что я так сказала, – помолчав, ответила она. – Не знаю даже, что тогда было. Наверное, перенервничала из-за Сашки, вот всё и стало как-то… В общем, прости. И нет, не перегорело.
Ремир откинулся на спину, довольный.
– Кстати, – вспомнил чуть погодя, – у меня есть на примете одна медсестра высококвалифицированная. Нежная, заботливая, ласковая и всё такое. Она сможет сидеть с Сашкой, пока мы на работе.
– В смысле – у тебя есть медсестра нежная, заботливая, ласковая? – Теперь уже Полина приподнялась на локте, возвышаясь над ним.
– Полина, – выдохнул он с улыбкой. – Мне её Макс подогнал, когда я болел, чтоб ухаживала. Но ничего такого, о чём ты подумала. Я даже не помню, как она выглядит.
Хоть и уснули они под утро, Ремир проснулся ещё и восьми не было. Нестерпимо хотелось пить. Осторожно, чтобы не разбудить Полину, он встал с дивана. Смущённо огляделся в поисках белья – неудобно было в первозданном виде расхаживать по чужой квартире. Нашёл, надел, привстал тихонько…
– Опять сбегаешь? – услышал за спиной голос Полины. – Носки не забудь, как в прошлый раз.
– Ах ты! – он плюхнулся рядом, поймал за запястья руки, склонился к самому лицу. – Мало мне Макса с его вечными подколками, ещё ты теперь…
– А не надо было сбегать!
– Не надо было, – выдохнул он ей в губы и накрыл поцелуем.
***
В воскресенье выяснилось, что джинсы и футболка Ремира, выстиранные накануне, были успешно позабыты в машинке.
Ремир позвонил Максу – ну в самом деле, не щеголять же весь день в неглиже, пока одежда сохнет.
Макс, к счастью, оказался в городе, а то ведь мог и умотать в какой-нибудь Хужир или Аршан с «котёночком». Правда, тот ответил на звонок раза с десятого. Но Ремир был настойчив и даже не обратил внимания на явно недовольный тон Астафьева.
– Макс, выручай!
– Что опять? – мученически протянул Астафьев.
– Можешь заехать ко мне и привезти сюда что-нибудь из одежды?
– Чего?! Из одежды? Это как понять? Сюда – это куда? – тотчас приободрился Макс.
– Сюда – это в Новоленино. Адрес скину эсэмэской. Привези джинсы какие-нибудь и футболку.
– Ты в Новоленино?! И без одежды?! – по голосу чувствовалось – Макса распирало просто. – Ну, давай, скидывай адрес. Считай, уже еду.
Макс нагрянул через час. Полина его встретила.
При виде Ремира, со следами вчерашней стычки с местной шпаной, да в одних боксёрах в придачу, глаза у него аж засветились, и брови подпрыгнули, и губы сами собой растянулись в улыбку.
Ремир понимал – только присутствие Полины сдерживает сейчас дикий шквал ехидных шуток. Но судя по лицу Астафьева, сдерживает с большим трудом, с огромным.
– Тебя кто так? За что, когда и где? – пристал сразу же.
– Да так, ерунда, – отмахнулся Ремир, и, стараясь сохранять невозмутимое лицо, взял у него пакет и скрылся в ванной, где оделся в привезённый Максом наряд.
Только вот гад не смог-таки обойтись без этих своих штучек – назло же выискал белую футболку с принтом-комиксом из жвачки «Love is…»! Подарочек незабвенной бывшей Наташи, над которым Макс ещё тогда напотешался всласть.
Полина, конечно, с удивлением уставилась на двух голых пупсов у него на груди, спрятавшихся за большим алым сердцем, поджала губы, явно сдерживая смех, но хотя бы никак не прокомментировала, уже спасибо. Затем, как радушная хозяйка, предложила чай или кофе, но и Ремир, и Макс оба в голос ответили: «Нет». Тогда она скромно присела в углу дивана.
Астафьев же переводил вопросительный взгляд с неё на Ремира, но объясняться с ним никто не спешил.
– Как минимум, – наконец заговорил Макс, – вы обязаны рассказать, что здесь происходит.
– Да ничего не происходит, – пожал плечами Ремир.
– То есть как – ничего? – возмутился Астафьев. – Ты меня выдёргиваешь из… Отрываешь, в общем, от дел. Просишь приехать. Я еду – ты же просишь. Нахожу тебя у твоей нелюбовницы, практически в чём мать родила, ещё и избитым… И ничего не происходит?
– Ты… – Ремир осёкся, бросил взгляд на Полину, та – на него, да с таким выражением, что он даже представить побоялся, что ей сейчас подумалось.
Ну не дурак ли Макс – такое ляпнуть?
– Что я? – подначивал Астафьев.
– Мы с Полиной… поженимся… скоро, – выпалил Ремир.
Астафьев несколько секунд таращился на обоих с изумлением и недоверием, а потом началось, посыпалось как из рога изобилия:
- Женитесь?! А, понял! Полина, так это ты его так? Рем, так вот кто тебя избил? Так и вижу – женись, гад, бамс. – Макс изобразил хук. – Ну хоть, скажи, долго держался? О! И одежду твою сожгла, чтоб не в чем было смыться? Стоп, я видел у тебя фофан знатный на ноге. Она и ноги переломать хотела, чтобы не сбежал?
Ремир-то привык к подобным шуточкам, но боялся, что Полина неправильно поймёт. А она, сначала, правда, слегка опешив, рассмеялась.
А разошлись и вовсе на тёплой ноте, Астафьев от души нажелал обоим всякого: и пошлостей, и прочего счастья.
От Полины Ремир уезжал ночью, уговаривал поехать с ним, не хотелось расставаться.
– Я так не могу, завтра же на работу! Мне надо готовиться. У меня, знаешь ли, такой строгий директор…
– Да нормальный у тебя директор, – удивился Ремир, но уступил. – Ладно, тогда увидимся завтра.
А утром мчался в офис вот уж точно, как на праздник. Влетел в приёмную – она там. Глаза вскинула, в них – радость плещется, искрится. Аж дух перехватывает.
Вместо дежурного «здравствуйте» он обогнул стойку, урвал поцелуй и, вдохновлённый, отправился к себе. Работа, чёрт бы её побрал, работа...
Перед тем, как зайти в кабинет, оглянулся:
– Кофе не надо, давай лучше в бар в обед спустимся?
– Как скажете, Ремир Ильдарович, – тепло улыбнулась она.
Астафьев, конечно же, между делом заглядывал к нему не раз. О серьёзных делах вроде бы говорил, но и от насмешек никак не мог удержаться. Но Ремир на все его подколки лишь благодушно улыбался.
– Ты выпил, что ли? – обескураженно спрашивал Макс – обычно ему так нравилось вгонять его в краску, а тут…
На обед, как и договаривались, никуда не поехали, спустились с Полиной в кофе-бар.
При каждом удобном случае Ремир норовил украсть её поцелуй, вот и в лифте тоже. И плевать, что там камеры. Кто эти записи смотрит, кроме Анчугина? А ему по штату не положено чесать языком. Зато те, кто почесать языком любят, уж собрались в кофе-баре за бурным обсуждением новости дня: директор явился побитый!
– Вот если честно, девочки, нисколько не удивляюсь, с его-то замашками! – призналась Инга Миц из бухгалтерии. – Донарывался называется…
Остальные на неё зашикали, потупили глаза. Она оглянулась, увидела за спиной Ремира и её аж перекосило, бедную. Ремир усмехнулся про себя, а затем, ошарашил дам окончательно: улыбнулся им, пожелал приятного аппетита и, приобняв Полину за талию, повёл её к дальнему столику.
Обедать в местном баре – это, конечно, не дело. Ну какой это обед – сэндвичи и бургеры? Но изредка можно, а главное, приятно было созерцать вытянувшиеся лица местных кумушек.
– Приятного аппетита, Полина, – промолвил он, многозначительно взяв её пальцы, прекрасно зная, что все за ними наблюдают. – Вот увидишь, отныне на тебя никто даже взглянуть косо не посмеет… А после работы поедем ко мне. Что? Мы же у меня будем жить. У тебя ведь… вдруг опять меня побьют, и тебя со скакалкой рядом не окажется.
– Ну, ладно, ладно, с таким аргументом и правда не поспоришь, – улыбнулась Полина, – ты ведь мне целый нужен…
ЭПИЛОГ
Спустя полгода
Пассажирский Боинг сделал очередной вираж над взлётной полосой и вновь набрал высоту.
Шасси опять не вышло. Какая-то неисправность с передней стойкой, и теперь самолёт нарезал круги над ночным городом, вырабатывая топливо. Кружил с безуспешными заходами уже пятьдесят минут, которые по ощущениям растянулись до бесконечности.
Командир экипажа призывал сохранять спокойствие, заверяя, что это, в принципе, хоть и внештатная ситуация, но довольно частая, и вообще у них всё под контролем.
Однако среди пассажиров мало-помалу назревала паника. Кто-то всхлипывал, кто-то рыдал в голос, многих тошнило. Самых нервных успокаивали стюардессы с лицами каменными и невозмутимыми, как у индейских вождей.
Свет в салоне приглушили, чтобы глаза смогли привыкнуть к темноте в случае аварийной посадки.
Ремир сидел у окна и с лицом, таким же непроницаемым, как у стюардесс и индейских вождей, смотрел в иллюминатор.
Внизу раскинулся родной Иркутск, мерцая мириадами огней. Где-то там был и его огонёк, куда он всей душой стремился. Там семья его, Полина, Сашка… Отчаянно, до рези в груди захотелось их увидеть, и от мысли, что, возможно, этого больше не случится никогда, сердце рвалось, обливаясь кровью.
Справа от него мирно посапывал мужичок средних лет, источая крепкий перегарный дух. Счастливец, набрался в токийском аэропорту ещё до вылета, а теперь спал и в ус не дул. И очевидно, будет спать, пока всё это так или иначе не закончится. Так или иначе...
Невзирая на уверения командира, на ум лезли неумолимые факты: авиакатастрофы в Ташкенте, в Подмосковье, в Ростове, в Тюмени, в Иркутске... Иркутск и вовсе журналисты окрестили «городом падающих самолётов».
Нет, думал Ремир, самое страшное – не погибнуть. Хуже всего тем, кто останется. Что будет с Полиной, если всё закончится плохо? Как она переживёт? Вон он бы… он бы не пережил.