– Какая хорошенькая малышка!
Девушка выдавливает улыбку. Сразу становится заметно, что улыбается она редко. Сравниваю ее с моей Зои. Да, эта девушка определенно старше – во взгляде столько горечи и ни следа детской впечатлительности. Не говоря уже о младенце. Хочется верить, что Зои до сих пор думает, будто детей приносит аист. Но рядом с бизнесменом девушка кажется совсем ребенком. Волосы подстрижены неровно – с одной стороны до плеча, с другой короче. Цвет тускло-коричневый, как на старой пожелтевшей фотографии с эффектом сепии. Кое-где виднеются выкрашенные в рыжий цвет пряди. Глаза сильно накрашены, но из-за дождя тушь размазалась. На лоб падает длинная, словно выполняющая роль защитного заслона, челка.
Замедляя ход, поезд въезжает в Луп. Дорога начинает изгибаться и поворачивать. Девушка снова укутывает ребенка в розовое шерстяное одеяльце, потом сажает в рюкзак-кенгуру. Значит, выходить они будут раньше меня. Так и оказалось – девушка покидает вагон на станции Ван Бёрен. Смотрю в окно, стараясь не потерять ее в толпе спешащих прохожих, всегда заполняющих улицы в это время дня.
Однако мои попытки не увенчались успехом, и вскоре девушка с ребенком скрывается из виду.
Крис
– Как дела? – спрашивает Хайди, стоит мне войти в дверь.
Меня встречает сильный запах тмина, голос диктора новостей с кабельного канала, доносящийся из гостиной, и орущая из другого конца коридора стереосистема Зои. По телевизору рассказывают о рекордной норме осадков, парализовавшей Средний Запад. Все вещи, висящие и стоящие возле двери, одинаково мокрые – пальто, зонты, обувь. Пополняю коллекцию мокрых вещей собственными и мотаю головой, как отряхивающаяся собака. Войдя на кухню, чмокаю Хайди в щеку – скорее в силу привычки, чем из желания проявить нежность.
Хайди уже переоделась в пижаму – красную, фланелевую, в шотландскую клетку. Медные локоны – это ее натуральный цвет – из-за дождя лежат не так пышно, как обычно. Контактные линзы Хайди сняла и заменила очками.
– Зои! – кричит жена. – Иди ужинать!
Вряд ли дочка услышит призыв из-за закрытой двери своей комнаты в другом конце коридора, да еще и сквозь оглушительный вой любимого бойз-бенда.
– Что на ужин? – спрашиваю я.
– Чили. Зои!
Люблю чили, но в последнее время Хайди подает это блюдо исключительно в вегетарианском варианте, причем кладет в него не только обычную и черную фасоль, нут и тмин, но и готовит, как она ее называет, «вегетарианскую говядину», чтобы создать впечатление, будто мясо в тарелке есть, и при этом ни одна корова не пострадала. Хайди достает из шкафчика миски и накладывает в них чили. Жена не вегетарианка, но когда две недели назад Зои наотрез отказалась есть мясо, потому что в нем слишком много жиров, Хайди решила, что в ближайшее время наша семья перейдет на овощной рацион. С тех пор мы успели отведать вегетарианский рулет, спагетти с вегетарианскими фрикадельками и вегетарианские сэндвичи с говядиной. Ни кусочка мяса.
– Давай я ее позову, – предлагаю я и шагаю по узкому коридору нашей квартиры. Стучу в вибрирующую от громкой музыки дверь и с любезного разрешения дочери просовываю голову в ее комнату. Сообщаю, что пора ужинать. Зои отвечает, что сейчас придет. Дочка лежит на кровати с балдахином и что-то строчит в желтой тетради – той самой, вся обложка которой оклеена вырезанными из журналов фотографиями кумиров подростков. Как только вхожу, Зои поспешно захлопывает тетрадь и тянется за небрежно отброшенными в сторону обучающими карточками по социологии.
Про вегетарианское мясо не упоминаю. Направляюсь в нашу с Хайди спальню, чтобы переодеться в домашнее. На ходу начинаю ослаблять галстук и едва не спотыкаюсь о кошку.
Вскоре все мы сидим за кухонным столом, и опять Хайди спрашивает, как у меня дела.
– Хорошо, – отвечаю я. – А у тебя?
– Терпеть не могу фасоль, – объявляет Зои, зачерпнув ложкой чили и тут же брезгливо роняя обратно в тарелку.
Звук телевизора в гостиной приглушен, и все же взгляды наши невольно устремляются к нему. Стараемся прочитать вечерние новости по губам диктора. Зои небрежно разваливается на стуле и отказывается есть. Дочка – вылитая Хайди. То же круглое лицо, вьющиеся волосы и карие глаза. Не говоря уже о губках бантиком и россыпи веснушек на вздернутом носике. Похожи как две капли воды.
– Что нового? – спрашивает Хайди.
Едва удерживаюсь, чтобы не состроить гримасу. Самому говорить о работе не хочется, а истории Хайди про беженцев из Судана, старающихся получить политическое убежище, и взрослых людей, не умеющих читать, сильно портят настроение. Лучше уж посидеть молча, глядя на экран телевизора и пытаясь угадать, что говорит диктор.
Однако послушно рассказываю Хайди, как разговаривал по телефону с клиентом, желающим собрать полную информацию об объекте инвестирования, как составлял договор купли-продажи, как вынужден был в три часа ночи беседовать по конференц-связи с клиентом из Гонконга. Потихоньку выскользнул из спальни и прокрался в кабинет, а закончив разговор, принял душ и отправился на работу. Хайди и Зои еще видели десятый сон.
– Завтра утром еду в Сан-Франциско, – напоминаю я.
Хайди кивает:
– Помню. Надолго?
– На один день.
Потом спрашиваю, как дела у нее, и жена рассказывает про молодого человека, иммигрировавшего из Индии в США полтора месяца назад. Он жил в трущобах Мумбай.
– В Дхарави. Это одни из самых огромных трущоб в мире, – объясняет Хайди. – Представляешь, зарабатывал меньше двух американских долларов в день.
Потом принимается рассказывать, как там обстоит дело с туалетами. Оказывается, их мало, и расположены они далеко друг от друга. Чтобы не стоять в очередях, большинство местных жителей попросту ходят в речку.
Молодого человека зовут Аакар, и Хайди помогает ему освоить нашу грамматику. Задача не из легких.
– Английский выучить очень сложно, – в который раз повторяет Хайди.
– Знаю, – отвечаю я.
Такой уж человек моя жена – у Хайди душа болит за всех несчастных и обездоленных. Когда делал ей предложение, находил это качество очень милым и просто восхитительным, но после четырнадцати лет брака слова «иммигрант» и «беженец» вызывают только раздражение. Главным образом потому, что не могу избавиться от ощущения, будто о них жена заботится больше, чем обо мне.
– А у тебя как день прошел, Зои? – спрашивает Хайди.
– Полный отстой, – ворчит дочка, откинувшись на спинку стула и глядя на чили с таким видом, будто на ужин ей предложили полную тарелку собачьего дерьма.
Смеюсь про себя. Ну, хоть кто-то из нас ответил честно. Хочу забрать свои слова обратно. Мой день тоже полный отстой.
– Отстой? А что случилось? – спрашивает Хайди.
Люблю, когда жена употребляет жаргонные выражения. В ее устах они звучат неестественно и поэтому забавно. По своей инициативе Хайди произнесла бы это слово, только если бы речь зашла об отстоявшемся осадке.
Потом жена спросила:
– Почему не ешь чили? Слишком острое?
– Сказала же – терпеть не могу фасоль.
Пять лет назад Хайди принялась бы рассказывать дочке про голодающих детей в Индии, Сьерра-Леоне и Бурунди. Но сейчас заставить Зои съесть хоть что-то – уже большое достижение. Одни продукты она «терпеть не может», в других слишком много жира – например, в мясе. Поэтому теперь вся семья по ее милости довольствуется «вегетарианской говядиной».
В стоящем на полу у двери портфеле звонит мобильный телефон. И Хайди, и Зои поворачиваются в мою сторону, гадая, не умчусь ли я посреди ужина вести важные переговоры в кабинет. Вообще-то раньше в этой комнате была третья спальня, но мы решили переоборудовать ее в мой кабинет, когда стало ясно, что больше детей у нас с Хайди не будет. До сих пор, когда жена туда заходит, замечаю, каким взглядом она окидывает офисную мебель – стол, книжные полки, мое любимое кожаное кресло. Видимо, представляет на их месте кроватку, пеленальный столик и обои с веселыми африканскими зверушками.
Хайди всегда мечтала о большой семье. Но, к сожалению, не получилось.
Даже когда ужин совсем короткий, редко удается поесть спокойно – обязательно раздастся противное треньканье мобильника. Иногда отвечаю, иногда нет – зависит от обстоятельств. Главным образом от того, какой сегодня день, какое у меня настроение и – что гораздо важнее – какое настроение у Хайди. Ну и, конечно, от того, может ли это быть что-то срочное. Сегодня вечером демонстративно набиваю полный рот чили, и Хайди улыбается – похоже, в знак благодарности. Улыбка у Хайди очаровательная – очень милая, добрая и располагающая. А главное, каждый раз искренняя – идет изнутри, а не просто расцветает на губах. Когда Хайди улыбается, вспоминаю нашу первую встречу на благотворительном балу. Хайди была одета в кружевное винтажное платье без бретелек. Красное. И помада под цвет. Хайди тогда была просто картинка. Да что там картинка – шедевр! Тогда она еще училась в колледже, а в благотворительной организации проходила стажировку. Теперь Хайди этой организацией практически управляет. В те счастливые деньки мог не спать всю ночь, а вздремнув часика четыре, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Тридцатилетние казались глубокими стариками, а о том, какой будет моя жизнь, когда стукнет тридцать девять, даже не задумывался.
Хайди считает, что я слишком много работаю. Да, семидесятичетырехчасовая рабочая неделя для меня норма. Бывает, домой возвращаюсь только в два часа ночи. Или весь вечер и всю ночь просиживаю, запершись в кабинете, и разбираюсь с делами только к рассвету. Телефон звонит в любое время суток, будто я врач, лечащий тяжелобольных пациентов, а не менеджер, специализирующийся на слияниях и поглощениях. Но Хайди работает в некоммерческой организации. Только один из нас зарабатывает достаточно, чтобы мы могли позволить себе квартиру в районе Линкольн-Парк, оплатить обучение Зои в дорогой частной школе и еще откладывать на колледж.
Телефон перестает звонить, и Хайди снова поворачивается к Зои. Все-таки хочет узнать подробнее, как у дочки прошел день. Оказалось, миссис Питерс, учительница географии в седьмом классе, сегодня не пришла, и заменяла ее полная… Зои поспешно осекается, подыскивая более уместное слово, чем выражения, которых нахваталась от трудных подростков. Наконец находит – зануда.