Мэттью и Айзек ходили в школу, а мы с Мириам оставались дома одни. Если кто-то стучал в дверь, открывать запрещалось. Надо было сидеть тихо, чтобы казалось, будто в коттедже никого нет. Джозеф говорил, что дверь нельзя открывать ни в коем случае, потому что могут прийти плохие люди и сделать мне что-то плохое. Даже приближаться к двери боялась. В доме было темно, занавески все время задернуты – точнее, везде, кроме моей спальни. Смотрела в окно, как Мэттью и Айзек идут по улице, где мы жили, мимо мальчишек на велосипедах, болтавших про бейсбол и футбол, мимо маленьких девочек с косичками, рисовавших мелками на асфальте целые картины. Некоторые ребята кричали Мэттью и Айзеку вслед обидные прозвища. В округе их считали белыми воронами, потому что мальчики не ездили на велосипедах и не умели играть в мяч. Друзей у них не было, а если кто-то из ребят стучал в дверь, желая пригласить их в компанию, надо было сидеть очень тихо и притворяться, будто нас нет дома. Постепенно ребята заходить перестали. Вместо этого начали обзывать Мэттью и Айзека на автобусной остановке, толкать, пихать их, бросать им в голову крепко скатанные снежки.
Когда по ночам я плакала по маме и папе и мне было грустно, одиноко и страшно, Джозеф заходил в мою спальню и говорил, что будет мне хорошим отцом. Тогда я ему верила. Те же слова он повторял, наваливаясь на меня всей потной массой поверх лоскутного одеяла. Говорил, что это должны делать все хорошие отцы. Рассказывал, будто такова была предсмертная просьба моих родителей – чтобы они с Мириам забрали меня к себе. Этого хотели папа и мама. А еще угрожал, что если буду упрямиться, Лили придется плохо. Каждый раз, когда раздевалась слишком медленно, спрашивал:
– Ты ведь не хочешь, чтобы с Лили случилось что-нибудь плохое?
Все время думала про Лили. Как она там? Это что, тоже было предсмертное желание мамы и папы – чтобы Лили взяли к себе Зигеры? Но даже тогда подозревала, что Джозеф все врет.
К тому времени Лили исполнилось три года. Единственными папой и мамой для нее были Пол и Лили-старшая. А тех, кто похоронен в двух одинаковых сосновых гробах на кладбище в Огаллале возле Пятой улицы, под полузасохшим кленом, Лили даже не помнила. Вместе с мисс Эмбер Адлер я наблюдала, как эти гробы опускали в землю. Потом мне это во сне снилось. С кладбища мисс Эмбер Адлер сразу отвезла нас на своей раздолбанной машине в интернат. Мне снилось, как их руки, от которых остались только кости, пытаются пробиться через деревянные стенки и дотянуться одна до другой.
Крис
Смотрю, как Хайди жарит в масле курицу, морковь, горох и зелень. Все это лежит в сковороде. Вот жена добавляет сливочное масло, лук, куриный бульон из банки. Радуюсь удаче – настоящее мясо, а не вегетарианское! Наконец Хайди ставит пирог запекаться в духовку. На меня старается не смотреть. Когда все же встречаемся взглядами, повторяет:
– Девочке нужна наша помощь.
Похоже, это ее новый девиз. Ставлю ноутбук и принтер на пол, чтобы можно было поесть. Причем делаю это насколько могу демонстративно – пусть Хайди видит, сколько неудобств доставила мужу. Хайди игнорирует мои оханья, когда поднимаю тяжелый принтер, и стук, с которым почти роняю его на пол. Нога запутывается в проводе. Бормочу «черт» и едва не падаю. Но Хайди и это нипочем. Душ так и не приняла, по-прежнему одета в сиреневый халат, а волосы собраны в растрепанный узел. На носу очки. Когда Хайди достает из кухонных шкафчиков тарелки, руки чуть подрагивают. Зои у себя в комнате, все еще слушает бойз-бенд и, вне всякого сомнения, фантазирует, как хорошо живется без родителей. Даже не догадывается, что из-за фокусов Хайди нас запросто могут лишить родительских прав. Причина за стеной, отдыхает по совету Хайди. Время от времени доносится воркование ребенка, которому дали тайленол, чтобы снизить жар.
– Ты дрожишь, – замечаю я.
Нахмурившись, Хайди отвечает:
– Весь день не ела.
Но подозреваю, что это не единственная причина. На столешнице лежит телефон Хайди, а рядом с ним – конфискованный мобильник Зои. Хайди кто-то звонит, она берет телефон, глядит на дисплей и кладет его обратно.
– Кто там, ошиблись? – спрашиваю я, потягиваясь. Все-таки принтер и впрямь тяжелый.
– Да так, реклама, – отвечает Хайди.
Но когда жена идет звать Зои и Уиллоу к столу, украдкой гляжу на телефон. Звонила Дженнифер Марк – уже во второй раз. И оставила два голосовых сообщения.
Усаживаемся за стол, как одна большая счастливая семья. Ребенка держит Хайди. Уиллоу – Хайди со всей силой пинает меня по ноге, когда по ошибке называю ее Уилмой, – набрасывается на угощение так, будто не ела неделю. На меня не смотрит, зато время от времени косится на Хайди. Села от меня как можно дальше, будто чем-то опасным заразиться боится. Интересно, Уиллоу всех мужчин терпеть не может, или это только мне повезло? При каждом моем резком движении вздрагивает. Стоит отодвинуть стул от стола или пойти за молоком, сразу напрягается.
Хайди глаз не сводит со спящего младенца. На губах играет улыбка. Жена всегда мечтала иметь много детей. Интересно, как бы мы тогда жили? Хайди хотела завести пять-шесть ребятишек, а может, и больше. Но сам я был не уверен. Детей, конечно, хотел. Но подозревал, что обзаводиться такой оравой для меня чересчур. Впрочем, она ни разу не спрашивала моего мнения по этому поводу. А прежде чем начал всерьез обдумывать такую перспективу, врач поставил диагноз, изменивший нашу жизнь. Дети перестали быть проблемой. Проблемой стало выживание моей жены.
И все же время от времени думаю, как бы мы жили, будь у Зои братик или сестренка. Неужели тогда у нас были бы такие же напряженные, неловкие семейные ужины, когда все молчат, и только слышно, как мы едим? Возможно, тогда за столом было бы весело. Дети дурачились бы, дергали друг друга за волосы, дразнились, а не сидели насупившись, как наша единственная дочка. Про единственных детей говорят, что из-за отсутствия братьев и сестер они растут эгоистичными и неуживчивыми. Как раз про нашу Зои. Наблюдаю, как дочка краешком глаза поглядывает на Уиллоу. Интересно, что сейчас выражает ее лицо? Злость? Зависть? Что-то еще? Что-то совсем другое?
Зои сидит за столом, завернувшись в серое одеяло. Дочке вечно холодно. Выковыривает вилкой из пирога куриные внутренности и спрашивает:
– Это еще что?
С глубоким отвращением смотрит на растекшийся по тарелке куриный бульон.
– Пирог с курицей, – отвечает Хайди, отправляя собственную вилку в рот. – Попробуй. Тебе понравится.
Жена одновременно умудряется и удерживать ребенка, и есть. Сразу видно, опытная мать. Давно ли она так же сидела за столом с маленькой Зои? Между тем дочка заявляет, что терпеть не может горох, и принимается отделять его от моркови, курицы и зелени. Потом ковыряет корочку и берет в рот крошечный кусочек.
Повисает пауза.
– Что это за имя такое – Уиллоу? – спрашиваю я.
Телевизор включен. Рассказывают об итогах сегодняшних баскетбольных матчей, но, как всегда во время ужина, звук отключен. Смотрю на цифры счета, показывают особенно эффектные броски и заброшенные мячи.
– Крис! – рявкает Хайди, будто я спросил о чем-то неуместном. Например, о размере груди или о политической принадлежности. Ничего не поделаешь, я человек прямой, застенчивостью не отличаюсь. В нынешней ситуации содержится изрядная доля иронии – меня Хайди с пристрастием допрашивает о каждом пустяке, а эту незнакомку пустила за стол, ничего о ней не узнав, даже фамилии. А вдруг девчонка – преступница в бегах?
– А что такого? Просто спрашиваю. Интересно. Ни разу не встречал никого по имени Уиллоу.
Разве что дерево.
– Очень красивое имя, – с напором произносит Хайди. – Такое изысканное, изящное…
– В нашей школе есть одна Уиллоу. У нас с ней общая география, – вдруг ни с того ни с сего объявляет Зои. Мы настолько не привыкли, чтобы дочка участвовала в общем разговоре, что были ошарашены. Наверное, еще больше остолбенели бы, если бы наша гостья что-нибудь сказала. – Уиллоу Брахер. – Потом Зои прибавляет: – Парни ее дразнят «Уиллоу Трахер».
Молчание становится совсем уж неловким. Между тем черная кошка упорно бросается на кирпичную стену. Тараканы там, что ли?
– Уиллоу, а фамилия у тебя есть? – спрашиваю я.
Хайди снова восклицает:
– Крис!
– Да, сэр, – тихо отвечает она.
Где-то подо всеми этими жесткими уличными замашками скрывается наивная деревенская простушка. Даже не знаю, почему мне так кажется – может, причина в едва уловимом выговоре, а может, дело в том, что она обратилась ко мне «сэр». Наблюдаю, с какой жадностью она ест. Едва тарелку не вылизала. Не спрашивая, хочет ли Уиллоу добавки, Хайди кладет ей второй кусок. Сначала девчонка съедает начинку. Корочку оставляет на потом. Видимо, эта часть пирога ей нравится больше всего. Конечно, ведь это единственное, что Хайди не приготовила сама, а воспользовалась готовой смесью.
Сколько бы этой девице ни было лет, восемнадцать ей быть никак не может. Впрочем, мало ли, кто как выглядит? Решаю думать, что Уиллоу восемнадцать. Когда нагрянет полиция, смогу с самым искренним видом изображать недоумение: «Но, сэр, девушка сказала, что уже совершеннолетняя». После ванны пахнет от нее гораздо лучше. Но даже сидя за столом, чисто вымытая, в одежде Зои, Уиллоу сразу производит впечатление маргинальной особы. После душа густо и неровно накрасила ресницы, крашеные волосы выглядят неопрятно, все уши истыканы дырками для серег, некоторые, судя по красноте, воспалились, ногти обгрызены почти до основания, глаза бегают. Под моим пристальным взглядом Уиллоу чувствует себя некомфортно. Еще один подозрительный признак – выглядывающий из-под челки синяк.
– Так… Фамилия, значит, есть. Может, скажешь, какая?
– Крис, я тебя очень прошу…
Девушка что-то невнятно бубнит себе под нос. Кажется, что-то вроде молитвы – разбираю слова «верить» и «Бог». Но когда прошу говорить погромче, коротко выпаливает: