Социальная работница привозила письма от Пола и Лили Зигер. Сказала, что может дать приемным родителям сестренки мой новый адрес, но после того, как Джозеф порвал мамины фотографии, я, конечно, ответила – нет, спасибо. Пусть лучше Эмбер Адлер сама доставляет письма. В них Лили Зигер подробно рассказывала, как дела у Роз (Лили). Она всегда указывала в скобках «Лили», будто иначе не пойму, о ком речь. Миссис Зигер писала, что Роз (Лили) растет не по дням, а по часам и, судя по фотографиям, становится все больше похожа на нашу маму, которая была потрясающе, сногсшибательно, удивительно красивой женщиной. Можно подумать, многочисленные комплименты могли как-то компенсировать тот факт, что она погибла.
Лили (Роз) уже учит алфавит и умеет считать до десяти, а еще замечательно поет. Как она подражает желтой древеснице! По словам Лили-старшей, этих птиц возле их дома в Колорадо обитает видимо-невидимо. Миссис Зигер прилагала фотографии очаровательного домика с треугольной крышей, окруженного лесом. Вдалеке виднелись горы, а рядом с моей Лили бегала какая-то небольшая собака – кокер-спаниель или вроде того. Кудряшки у сестренки все такие же черные, совсем как у мамы. Только теперь волосы у нее выросли длинные и заколоты в два хвостика. На заколках – божьи коровки. Одета Лили в ярко-желтый сарафанчик с рюшечками. На затылке – бант размером с ее голову. Сестричка весело улыбается. А на балконе стоит Пол Зигер в рубашке и полосатом галстуке. Стоит и смотрит на маленькую Лили. Значит, фотографирует Лили-старшая, больше некому. У всех вид счастливый, даже у собаки.
Дальше в письме говорится, что недавно Роз (Лили) записали на уроки балета, и теперь она обожает исполнять перед Полом и Лили всякие пируэты. Для занятий ей купили красное трико и тюлевую юбочку, и теперь это у Роз (Лили) любимая одежда. А с осени Роз (Лили) начнет ходить в подготовительную школу Монтессори[9] в городе.
– Что такое школа Монтессори? – спросила я у мисс Эмбер Адлер.
Та посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:
– Это очень хорошая школа.
И погладила меня по руке.
Тогда я спросила, почему у Пола и Лили Зигер нет своих детей. Почему им понадобилась моя Лили? Мисс Эмбер Адлер ответила, что иногда так бывает. У кого-то из них не может быть детей, а может, у обоих сразу. Тут уж ничего не поделаешь. Сразу вспомнила, как Джозеф говорил, что, если бы Господь захотел исцелить Мириам, он бы это сделал. И тогда я подумала: если бы Господь захотел, чтобы у Пола и Лили родились дети, они бы у них были. И тогда они не забрали бы мою Лили.
Я много думала про домик с треугольной крышей, где теперь жила сестренка. Про высокие деревья, про горы, про собаку. Вот было бы хорошо побывать в этом доме, погулять по лесу и снова увидеться с Лили! Гадала, пригласят меня туда когда-нибудь или нет.
Лили-старшая сказала, что я могу написать Роз (Лили), если захочу, а она прочтет девочке мое письмо вслух. Так я и сделала. Рассказала, какие красивые тюльпаны растут перед нашим домом (на самом деле цветов у нас не было), наврала, что хожу в школу (на самом деле не ходила). Единственное, что я читала, – Библия, единственное, что писала, – строки из Второзакония или Книги Левит. Табели об успеваемости, которые Джозеф показывал Эмбер Адлер, были поддельными. Те самые, с моими якобы плохими оценками. Джозеф просто снимал копии с табелей Мэттью или Айзека и переправлял имена сыновей на мое. Чего на этих табелях только не было – плохие оценки по математике или естественным наукам, замечания учителей о том, как я плохо себя веду и грублю им…
– Тебе что, не нравится в школе? – спрашивала Эмбер Адлер.
– Да нет. Нравится, – отвечала я.
– Какой твой любимый предмет? – интересовалась она.
Школьных предметов я знала мало, поэтому наугад ляпнула – математика.
– Но, Клэр, тут написано, что по математике у тебя двойка.
Тогда я пожимала плечами и говорила, что предмет, конечно, интересный, но сложный. В ответ Эмбер Адлер принималась в очередной раз напоминать, как мне повезло, что Джозеф с Мириам взяли меня к себе. Редкие опекуны могут похвастаться такой снисходительностью и пониманием по отношению к трудному приемному ребенку.
– Старайся лучше, – велела она, а разговаривая с Джозефом и Мириам, предлагала подыскать репетитора.
В письмах я рассказывала маленькой Лили, как мне живется в большом городе, Омахе. Описывала здания, которых никогда не видела, но, как предполагала, именно так они и должны выглядеть. Омаха сильно отличалась от Огаллалы. По крайней мере, такое впечатление у меня складывалось по запахам, звукам и поведению играющих на улице детей. Когда мы с Лили жили дома, мама нам рассказывала про Омаху – о людях, зданиях, музеях и зоопарках. В своих письмах я писала про братьев, с которыми почти не разговаривала, и про школьных друзей, которых вовсе придумала. Хвалила добрых учителей в своей школе.
Лили-старшая писала ответы. В подробностях описывала, что они с Полом подарили Роз (Лили), когда ей исполнилось четыре годика. Новый четырехколесный велосипед с детским сиденьем, светло-зеленый с розовым, с кисточками на руле и белой плетеной корзинкой. Фотографии, конечно, прилагались. Вот маленькая Лили сидит на велосипеде в защитном шлеме, а Пол Зигер подталкивает ее сзади. Следом бежит кокер-спаниель. Потом Лили-старшая рассказала, что скоро они едут отдыхать на пляж, в Калифорнию. Роз (Лили) в первый раз увидит океан. Лили-старшая поинтересовалась, бывала ли я когда-нибудь на курорте? По такому случаю Роз (Лили) купили новый купальник и пляжное платьице. В следующий раз Эмбер Адлер привезла рисунки моей сестренки – океан, рыбки и какие-то кляксы на песке, отдаленно напоминающие ракушки. А в небе – ярко-желтое солнце с лучами на весь лист. На обратной стороне Лили-старшая аккуратным красивым почерком вывела: «Роз (Лили), четыре года».
Зигеры были люди неплохие, даже, пожалуй, хорошие. Со временем я это поняла. Но одно дело – то, что понимаешь умом, и совсем другое – что чувствуешь сердцем.
Хайди
Утром Зои неохотно подбирает для Уиллоу другой наряд – черные легинсы, которые дочке слишком коротки, а гостье будут еще короче, – и спортивную кофту, забрызганную краской. В прошлом году Зои в ней ходила на рисование.
– Зои, – укоризненно произношу я, – она же вся грязная.
– Ладно, – отрывисто бросает дочка, сдернув с вешалки запасную форменную кофточку и сунув ее Уиллоу в руки. – Держи.
Девочки завтракают кукурузными хлопьями, потом Зои скрывается в ванной и одевается в школу. Руби крепко спит у меня на коленях. Наконец-то – с пяти часов утра малышка плакала и нервничала. Проснулась из-за вновь поднявшейся температуры. Когда ребенок плачет, его надо укачивать. Кресла-качалки у нас не было, поэтому я прижала малышку к груди и ходила с ней по квартире, пока Руби наконец не успокоилась, а у меня не разболелась спина. Но мелкие неудобства меня не смущали. Я испытала такое глубокое удовлетворение, когда Руби наконец устала кричать и медленно закрыла глазки.
Только тогда я опустилась в кожаное кресло. Сидела и не сводила глаз с чуть подрагивающих ресничек Руби, с ее крошечных пальчиков, крепко обхвативших мой большой палец. Смотрела на крошечную ножку, с которой на пол соскользнул кружевной носочек. Любовалась тонкими волосиками, пушком на головке, белой кожей. Сидела, как завороженная, и совсем потеряла счет времени. Забыла, что пора вести Зои в школу, а самой бежать на работу.
Не успела опомниться, а Зои уже стояла в дверях, набросив на плечо портфель. Дочка одета в куртку, застегнутую только наполовину. На запястье висит зонтик.
– Идешь? – спрашивает она.
Окидываю взглядом собственный наряд – халат и теплые тапки из овечьей шерсти.
– Мама! – рявкает Зои.
Только что заглянула в комнату и увидела, что я до сих пор в пижаме. Не двигаюсь с места, боясь разбудить Руби. С языка само собой срывается «тсс». Нельзя, чтобы Зои своими криками потревожила ребенка.
Дочка хмурится и с недовольным видом поглядывает то на часы, то на меня. Напряженная поза сменяется подчеркнуто расслабленной. Зои опускает плечи и горбит спину, рюкзак соскальзывает с плеча на локоть. Дочка вешает его обратно и выразительно вздыхает.
Шепчу:
– На работу сегодня не пойду.
Вот так, сразу, я приняла решение.
– В школу идешь одна, – прибавляю я, ожидая, что Зои сейчас запрыгает от радости. Дочка ведь давно упрашивала, чтобы я перестала ее провожать. Лучшая подруга Зои, Тейлор, ходит в школу сама, а моя Зои, получается, отстает.
Но восторгов что-то не видно. От удивления Зои открывает рот, потом с непередаваемым презрением интересуется:
– Как это – на работу не пойдешь? Ты ведь каждый день на нее ходишь.
Истинная правда. Даже когда у маленькой Зои был грипп, больничные брала крайне редко и только в самых исключительных случаях. Часто уговаривала остаться дома Криса, а когда муж не мог, звонили его родителям, живущим в западном пригороде. Если и они не имели возможности посидеть с внучкой, обращались к Грэму.
Но, глядя на крепко спящую у меня на коленях Руби, понимаю, что просто не могу уйти, и все тут. Мой палец по-прежнему зажат в пухлом кулачке.
– Много отгулов накопилось, – тихо поясняю я и напоминаю Зои, чтобы не забыла взять в школу обед. На кухне в бумажном пакете лежат «муравьи на бревне», вегетарианские пирожные из зелени с изюмом. С тех пор как Зои принялась «следить за весом», это ее излюбленное лакомство. Пытаюсь припомнить, следила ли я за весом в двенадцать лет. Очень сомневаюсь. Этот период у меня тоже начался гораздо позже, чем у дочки – лет в шестнадцать – семнадцать. Зои хватает пакет. Бумага громко хрустнула. Руби пошевельнулась и совсем чуть-чуть, едва заметно приоткрыла глазки. Потом потянулась и снова крепко уснула как ни в чем не бывало.
– Хорошего дня, – шепотом желаю Зои.
Дочка небрежно бросает: