Как ни странно, из-за угроз Джозефа и рассказов о Божьем гневе в доме чувствовала себя спокойнее и никуда бежать не хотела. Только смотрела в окно на мальчишек, гоняющих на велосипедах, и девчонок, рисующих мелками на асфальте. Эти дети были мои ровесники. Они и понятия не имели, что творится за закрытыми дверями в доме Джозефа и Мириам. Для них они были просто соседями со странностями. У нас в Огаллале тоже такая была – старая вдова миссис Уотерс, которая жила на нашей улице. Бывало, ходила по городу и громко, будто по телефону, разговаривала с покойным мужем.
Представляла, как мамы и папы велят этим ребятам держаться подальше от Айзека и Мэттью, – мол, с этой семейкой лучше не связываться. Сами они с Джозефом тоже не разговаривали. Зато потом наперебой твердили полиции, что сразу заметили – в этом доме происходит что-то подозрительное. Но предпринимать ничего не стали.
Хайди
Как только Крис уходит, тихонько соскальзываю с кровати, чтобы не разбудить Зои. Дочка спит крепко, как младенец. Раскинулась на спине, разметала в разные стороны руки. Поза морской звезды. Утреннее солнце светит ей на лицо золотистым лучом. Во сне лицо у Зои разглаживается – не видно ни нахальства, ни вызова. На губах играет легкая улыбка. Интересно, что ей снится? Тут Зои вздыхает и, перевернувшись на бок, укладывается на только что освобожденное мной нагретое местечко. Укрываю ее одеялом и прикрываю ставень, чтобы солнце не светило в глаза.
Выхожу в коридор и закрываю дверь. Ноги сами собой несут к запертому кабинету. Кладу руку на никелевую ручку. Прижимаю ухо к двери. В комнате тихо. Сердце бьется стремительно. На ладонях выступает пот, так мощна моя потребность – совсем как голод, или желание найти крышу над головой, или раздобыть теплую одежду в мороз.
Я должна взять на руки ребенка. Сейчас мной руководит не здравый смысл, а инстинкт, рефлекс, побуждение. Знаю, что не должна этого делать, и все же на всякий случай тихо поворачиваю ручку двери. О чудо – сегодня она не заперта! Говорю себе, что это знак.
Уиллоу и Руби лежат рядом на раскладном диване. Обе укрыты зеленым шенилевым пледом. Уиллоу устроилась на боку, повернувшись к ребенку спиной и закрыв ухо подушкой, – видно, чтобы младенец не будил. А может, Крис перед отъездом в Нью-Йорк слишком шумно принимал душ. Уиллоу дышит глубоко. Она крепко спит. На цыпочках прокрадываюсь в кабинет, мысленно ругаясь на кошку, которая вбежала за мной следом и залезла под диван. Шторы задернуты, только сквозь щель в середине проглядывают солнечные лучи, розовые с золотистым. Уиллоу не слышит, как я крадусь по мягкому ковру. Представляю, что ее здесь нет. В комнате лежит только младенец и ждет меня.
Привыкнув к полумраку, замечаю, что глазки Руби широко распахнуты. Она внимательно смотрит на белый потолок, а заметив меня, улыбается и принимается бодро сучить ножками и махать ручками. Осторожно поднимаю девочку. Уиллоу вздыхает во сне, но глаз не открывает. Прижимаю малышку в груди и целую в затылок. Из комнаты выходим вместе.
Сажусь в кресло-качалку.
– Вот так, – приговариваю я, ритмично покачиваясь с Руби на коленях. Пересчитываю пальчики ее ручек и ножек. Глажу нежную головку. В комнате тихо, только тикают деревянные часы на стене. Выкрашены они белой краской с эффектом состаренной поверхности. В полутемной комнате римских цифр почти не видно. Солнце поднимается над озером Мичиган, окрашивая золотом восточные стены зданий. На небе серебристо-розовые легкие облачка. Мимо пролетает стая птиц – должно быть, воробьев. На деревянные перила балкона садится горлица и через окно смотрит на нас с Руби. Взгляд глазок-бусинок удивительно внимателен. Птичка склоняет маленькую головку сначала на один бок, потом на другой, будто хочет задать какой-то вопрос. На улице никого, если не считать редких прохожих, спешащих кто на работу, кто на утреннюю пробежку. Проезжает автобус, даже не дав себе труда притормозить на безлюдной остановке. Следом проносится такси.
Оттолкнувшись босыми ногами от паркетного пола, начинаю раскачиваться сильнее. Руби прижимается личиком к моей фланелевой пижаме, ища материнское молоко, точно крошечный поросеночек.
Пока могла, кормила Зои грудью. Считала, что это очень важно. Мы с Крисом никогда этот вопрос не обсуждали – с самого начала знала, что искусственное вскармливание не для меня. Крис спорить не стал. Для него так было удобнее – не нужно самому кормить ребенка из бутылочки. Крис сможет спокойно спать ночи напролет, пока я часами сижу с Зои на руках.
У грудного вскармливания было много плюсов, не в последнюю очередь финансовых. Вдобавок материнское молоко повышает иммунитет. Но, когда кормила Зои при Крисе, муж брезгливо отводил взгляд. Но мне так было удобнее – не нужно было готовить смесь и мыть бутылочки. А еще очень радовалась ощущению близости с ребенком, наслаждалась своей незаменимостью. Да, давненько не испытывала это чувство. Тогда Зои нуждалась во мне, ее надо было укачивать и менять подгузники. Но кормление грудью было единственным, что для дочки могла сделать только я и никто другой.
Отучать Зои от груди собиралась только, когда ей исполнится годик. Но потом я заболела, и мое здоровье вышло на первый план. Пришлось переводить Зои на детское питание из бутылочки раньше времени. Привыкала дочка с трудом. Мне даже казалось, что моя девочка на меня злится. Возмущается, что не спросила ее мнения, когда заменила сосок на резиновую соску. Зои кричала, отказывалась есть. Со временем, конечно, привыкла и приспособилась, но для этого пришлось перепробовать полдесятка разных бутылочек и сосок и самые разные марки детского питания. Наконец отыскали идеальный вариант, который нравился Зои, и от которого у нее не расстраивалось пищеварение.
Руби продолжает тыкаться носиком в складки моей пижамы. И тут понимаю, что ни разу не видела, чтобы Уиллоу кормила ребенка грудью. Тогда почему девочка так настойчиво пытается отыскать под застегнутой пижамной рубашкой сосок? Возможно много объяснений. У Уиллоу нет молока. Или есть, но слишком мало. Прежде чем успеваю обдумать другие причины, в комнату входит Уиллоу собственной персоной. Длинные волосы закрывают лицо. Вижу только глаза – мрачные, недоверчивые. От такого взгляда невольно задумываюсь, действительно ли Уиллоу и мухи не обидит и можно ли ей доверять? Снова вспоминаются брызги крови на майке.
Уиллоу произносит:
– Вы взяли ребенка. Унесли Руби из комнаты.
– Да, – делано спокойным тоном подтверждаю я, поспешно придумывая оправдание. – Руби плакала. Мне не хотелось тебя будить. А я все равно уже встала, собиралась сварить кофе, и тут услышала, как она заплакала.
– Она есть хочет, – тихо произносит Уиллоу, глядя, как ребенок зарывается в мою рубашку.
– Да, – киваю я. – Как раз хотела ее покормить.
Но Уиллоу произносит с напором, какого от нее раньше не слышала:
– Я сама.
Уиллоу косится на кофемашину. Сразу видно, что сегодня ее еще не включали.
– Вы не пили кофе, – произносит она. Говорю себе, что Уиллоу просто не хочет меня утруждать. Убеждаю себя, что резкость в ее тоне мне просто померещилась. Неловко подхватив Руби, Уиллоу берет ее на руки. Чувствую себя так, будто у меня отняли что-то очень дорогое.
Возможно, Уиллоу не такая милая и наивная, как мне сначала показалось.
Усадив Руби себе на бедро, Уиллоу, придерживая ее, направляется на кухню и неловко разводит детское питание. Девочка вертится, в глазах блестят слезы. Руби смотрит на меня. Кажется, ее ручки тянутся именно ко мне. Остаюсь сидеть в кресле, не в силах встать и отправиться варить кофе. Единственное, чего хочу, – чтобы Уиллоу вернула мне Руби. Чувствую, как поднимается давление, под мышками выступает пот, и ткань липнет к телу. Не могу даже сделать глубокий вдох.
Девочка пристально смотрит на меня, пиная ножками Уиллоу и пытаясь ухватиться за ее светлые волосы. Руби покраснела. Наконец малышке надоедает неудобная поза, и она разражается криком. Уиллоу старается не обращать на вопли внимания, но движения ее становятся еще более неловкими. Она роняет бутылочку на пол, белый порошок рассыпается. Могу помочь, но продолжаю сидеть, точно приклеенная. Замираю в кресле, как статуя, и гляжу на ребенка.
Тут в коридоре открывается дверь. Раздается сонный, раздраженный голос Зои. Да, когда-то дочке была нужна я и только я, а теперь она со мной даже разговаривать не желает.
– И чего всем не спится? – сердито интересуется она, заходя в кухню и не глядя на Уиллоу.
С трудом выдавливаю:
– Доброе утро.
Зои плетется в комнату. Медно-рыжие волосы растрепаны и стоят торчком. Дочка молча плюхается на диван и включает телевизор, музыкальный канал МТБ – подростковый аналог кофеина.
– И тебе доброе утро, мамочка, – язвительно бормочу я, не сводя жадных глаз с ребенка и мечтая попробовать себя в роли матери снова, но на этот раз не ошибиться.
Уиллоу
Луиза Флорес хочет больше узнать про Мэттью. Одного упоминания о нем достаточно, чтобы мои губы невольно растянулись в улыбке. Молчу, но Луиза Флорес обращает внимание на выражение моего лица и спрашивает:
– Он тебе нравится?
Улыбка тут же исчезает.
– Мэттью мой друг, – отвечаю я.
Рассказываю, как он проходил мимо моей комнаты по ночам, как прятал книги под матрасом, чтобы я не выросла необразованной тупицей, как Мириам.
Но все это было давно.
Мэттью был на шесть лет старше меня. Когда Джозеф забрал меня из приюта и привез в Омаху, ему было пятнадцать, а мне девять. Вскоре он окончил школу, а к тому времени, когда мне исполнилось двенадцать – а может, тринадцать или даже четырнадцать, точно не помню, – съехал из родительского дома и стал жить отдельно. Однажды, когда Джозеф был на работе, Мэттью собрал вещи и ушел. Но далеко уезжать не стал.
Его одноклассники поступали в колледж, но Мэттью не мог себе этого позволить – платить за обучение ему было нечем. Мэттью устроился работ