– Папа, какие женщины?! Ты же знаешь, что никаких женщин на ковре не было! Ты ей зачем-то сказал, что я один раз уборщицу без вас привела, вот ей и кажется…
Но любящий «свою Надюшу» папа рисковать ее спокойствием не хочет. Хотя покоя у нее уже нет и без этого.
«Женщины на ковре» – это уже галлюцинации.
И бить тревогу нужно было тогда…
Когда я звоню, отец передает ей трубку и громко объясняет, кто звонит, мама бодро произносит: «Обнимаем. Целуем. Любим».
И постепенно эти добрые слова любви превращаются в заезженную пластинку. Когда и по какому поводу ни позвони, в ответ всегда одно и то же: «Обнимаем. Целуем. Любим».
Стала плохо слышать. Начинаем говорить громче, усиленно артикулируя.
– Ты чего кричишь?!
– Я, слава богу, не глухая!
– Не надо делать из меня дуру!
Говоришь обычным голосом о чем-то с отцом.
– Вы что там без меня шепчетесь?
– Меня обсуждаете?!
– При мне говорите!
И обижается, что за ее спиной говорим про нее что-то плохое. Хотя сама в полуметре от нас. И обсуждаем мы какие-то скучные бытовые дела.
Еще одна странность случается примерно в то же время, когда мы узнаем мамин диагноз.
– У меня в боку палка застряла!
– Какая палка, мама?
– Кол! В бок вошел, когда я на даче с лестницы упала.
– С какой лестницы, мама?! Папа, мама падала на даче?
– Откуда он знает, падала я или нет?! Упала! Кол вошел в живот. И там обломался.
– Ма-ма! Если бы кол вошел в живот и еще с лета там остался, у тебя бы началось воспаление и заражение крови.
– Нет, у меня кол в животе.
Веду маму на осмотр. Хирург отправляет к гинекологу. Опять «под конвоем». Отказывается категорически. Долго объясняю, что нужно сделать, как на кресло лечь…
Врач достает из влагалища… пробку. От бутылки.
Как мама ее туда засунула? Зачем? Когда?
Но успокаивается. Про кол в боку забывает.
Постепенно начинают пропадать базовые навыки.
Когда отец уезжает на несколько дней в командировку, то оставляет заранее купленную готовую еду в холодильнике. Но погреть в микроволновке она уже не может. Сварит картошку «в мундире» – максимум, на что теперь способна на бытовом уровне, – и всё.
Потом пропадают гигиенические навыки. Замечая от мамы запах пота, я – сдуру! – ругаюсь. Покупаю раз за разом дезодоранты, которые, разумеется, тут же куда-то пропадают. Втолковываю, что нужно пользоваться дезодорантом каждое утро. Без толку. Мама только обижается. И злится.
– От меня воняет?!
– Что ты придумала!
– Это ж надо такое сказать, что от меня воняет!
Потом начинает забывать, что нужно мыться и мыть голову. И убедить ее вымыть голову и искупаться отцу удается с трудом. Или не удается вообще.
– Я только что мылась!
И так день за днем. А то и неделя за неделей. Ходит, пока не начинает говорить:
– У меня голова мокрая!
– Мамочка, голова не мокрая, а грязная. Ты давно ее не мыла. Давай пойдем, вымоем!
– Что ты придумываешь?! Я недавно мыла! Голова мокрая.
И, немедленно всё забыв, через две минуты снова:
– Лена, мы никуда не идем? А то у меня голова мокрая. Вот здесь!
Позже мама начинает теряться в помещении.
На даче встала ночью сходить в туалет – и потерялась.
– Проснулся, ее нет, – рассказывает утром расстроенный отец. – Пошел искать, сидит в другой комнате, замерзшая.
Папа чувствует себя виноватым.
Мама все время что-то ищет.
Чаще всего паспорт.
Доказывает, что паспорт только что лежал на этом самом месте, а кто-то из нас, конечно же, его забрал. С большими нервами находим. Снова прячет. И через несколько минут снова начинает искать.
Ищет очки.
Сумку.
Сережки.
Тряпочку.
Шпильки.
Зубной протез.
Тапочки.
Все возможные документы.
…
После ее безостановочных поисков найти на обычном месте невозможно ничего. Но много чего можно найти в местах самых неожиданных – на полках в шкафу, под подушкой, в ее сумке.
Один раз в поисках ее же очков я извлекаю из ее сумочки – помимо несчетного числа бумажных салфеток и скатанных в рулончики обрывков туалетной бумаги – еще и:
– три чайных ложечки
– две с половиной пары носков, включая носки совсем не ее размера
– все ее украшения
– удостоверение с места работы, откуда она уволилась более 20 лет назад
– чайную чашку
– несчетное количество пакетов и пакетиков разных видов
– много ваты
– игрушки из «киндер-сюрприза», притом, что в нашей семье их давно уже некому дарить и никто их не покупает
– тапочки
– одноразовую тряпку для кухни
– телефонный справочник 2002 года
– …
Всё это и еще много чего другого достаю из маминой сумочки, раскладываю по местам или выбрасываю. Через несколько дней сумку можно разбирать заново.
Изредка мама ненадолго остается одна – когда отец уезжает на пару дней в командировку или по делам. Мы с детьми заходим утром и вечером, даем лекарства, терпеливо отвечая на вопросы, когда вернется отец, маркером рисуем день возвращения на календаре, а наутро всё повторяется снова.
К врачу всё это время идти мама наотрез отказывается. И приглашенного на дом невролога не воспринимает. Тесты делать не дает, на вопросы не отвечает или отвечает крайне резко. Назначенный лечебный пластырь срывает.
Но всё же в эти годы мама еще что-то понимает.
Мои уже взрослые дети везут дедушку в Японию. Папа всю жизнь мечтал попасть в Японию. В советское время уже должен был поехать в составе группы «Интуриста», но его «вычеркнули». Со временем папа потерял надежду осуществить свою мечту. Но в 2017 году Япония резко упростила правила получения виз, и мы с детьми решаем, что если можем осуществить дедушкину мечту, то должны это сделать. И раз я в Японии уже была когда-то в командировке, то поедут они, а с мамой дома останусь я.
Пока дети с дедушкой в Японии, мы с мамой на майские праздники едем на дачу.
– Скоро домой! – говорю я в последний день праздников. И мама как-то очень странно смотрит на меня.
Через какое-то время подходит:
– Ты сказала, домой поедем. А мы где?
Объясняю. Мама вся сжимается. Смотрит на меня взглядом потерявшегося ребенка. Почти плачет.
– Голова совсем уже не варит… Была уверена, что это мы у тебя дома…
Но просветления случаются нечасто. Обычно же мама доказывает, что все вокруг неправы.
– Не делайте из меня дуру!
А может, и к лучшему, что такие просветления случаются нечасто. И мама не понимает, что с ней происходит. Так нестерпимо жалко ее в каждый редкий миг осознания того, что собственное сознание ей отказывает и разум ее покидает.
Что делать?
• Обеспечить им быт.
• Не слушать, они уже не могут «сами»! Принять этот факт и организовать всё. Но так, чтобы не надрываться самим – ваши силы еще будут нужны!
• Да, будут сопротивляться. Но позже будет хуже и сложнее.
• Не спорить!
• Не доказывать!
• Не кипятиться!
• Просто делать, что нужно. Соглашаться, но делать по-своему.
#комментарий_врача
Вера Смирнова
Когда больной категорически и агрессивно отказывается принимать таблетки и не помнит, что их назначили, – это вербальная агрессия. И это лечится. Психиатр назначает корректирующий препарат. Фармакологи – неглупые люди и сделали этот препарат в такой форме, что его можно дать, не вступая с больным в полемику, – капли без вкуса, цвета и запаха.
В 90 % случаях лучше не настаивать, а подыгрывать людям с деменцией. Человек с продвинутой стадией деменции уже не способен запомнить ваши доводы. Он запоминает общий эмоциональный контекст, эмоциональной памятью схватывает, что им недовольны, что его пытаются притеснить, а ваших доводов он не понимает. На короткой дистанции вы должны настаивать: «Мама, тебе надо сесть покакать», а на более долгой остается только эмоциональная близость, чтобы больной чувствовал, что нужен.
Одна моя пациентка помнит себя в статусе замминистра в брежневское время, и она действительно была заместителем министра. Сейчас у нее уже продвинутая стадия болезни Альцгеймера, а она помнит себя в том времени. И если ей подыгрывать, договориться обо всем можно. Но пришла сиделка небольших умственных способностей и начала на эту женщину напирать: ты больная, я здесь главная! Как отреагировала женщина, помнящая, что она замминистра, можно себе представить.
В этом случае медицинская коррекция не нужна, нужен человек, понимающий, что спорить бесполезно. Лучше подыграть.
@моя_история
Юлия Баева, село Диканька
Еще про Донбасс.
Вернее, не про Донбасс.
Про пальто.
Захожу к маме памперс ей поменять на ночь.
Уложить и укутать.
Столом подпереть.
Между столом и маминой кроватью проложить длииинную подушку.
А красавица моя стоит посередине комнаты…
Трясется вся…
Нога-то левая и так у нее оставляла желать лучшего.
После перелома тазобедренного сустава между первым и вторым инсультом.
А сейчас и вовсе почти не гнется.
Как, впрочем, и пальцы левой руки…
– Мама! Стой и не двигайся!!!
Ловлю ее буквально на лету.
Пру к кровати, меняю памперс, укладываю.
– Ма? А куда тебя несло-то???
– Пальто взять!
– Какое пальто?
– Драповое! Ты помнишь, я на нем воротник меняла?
– Не помню, ма. Но точно знаю, что с Донбасса ты с собой привезла клетчатый жакет. И дермантиновую куртку. В которой выдрала молнию в первую же осень здесь…
– А зачем я ее драла?
– Спешила и нервилась, что не застегивается. И драла в клочья…
– Не может такого быть! И пальто дай!
– Так нет здесь твоих пальто! И не было никогда. На Донбассе твои пальто.
– …А-аа мы где?
– А мы на Полтавщине.
– Та ты шо??? И давно?.. Свое пальто ты, конечно, забрала!!!