– Я вообще в трусах и шляпе с Донбасса уехала, ма. И добрые люди сначала нам на дом денег собрали. А потом слали нам одежду и обувь… Нашего только бусики да трусики было…
Глава 8. День, разделивший жизнь на «до» и «после». (Продолжение)
В тот самый день, который изменил жизнь на «до» и «после», у меня была назначена запись программы «Телехранитель» на «Эхе Москвы» – с ведущим Михаилом Шацем. Долго договаривались, согласовывали день и время, за месяц до этого дня с трудом нашли этот час.
Пока везла отца в больницу, предупредила всех, что запись, возможно, придется отменить. Но папу забрали в реанимацию, выдав список документов и вещей, которые ему нужно привезти. Сказали раньше определенного времени не приезжать – не пустят. И я, чувствуя себя неблагодарной дочерью и предательницей – как же, во всех сериалах, наших и голливудских, принято день и ночь сидеть рядом с больным! – все же поехала на «Эхо», попросив дочку дойти до дома родителей и собрать нужные вещи, чтобы я после эфира могла их отвезти.
Пока дочка ищет и собирает документы, мама не отстает от нее ни на шаг, все время повторяя:
– Что это вы придумали!
– Какая больница?!
– Он только что здоровый был, здесь сидел!
– Куда вы его увезли?!
– Кто сказал, что ему надо в больницу?! Он здоровый!
– Пусть не чудит, домой возвращается!
И так не переставая.
Возвращаюсь с «Эха» в больницу, врач реанимации говорит, что отцу срочно требуется установка кардиостимулятора. В этой клинике таких операций не делают, и завтра его будут переводить в другую, в Царицыно, далеко и от дома, и от работы.
На папу пожаловалась молоденькая врач: он не слушается – сам встает, пытается вставить провод от лечебной аппаратуры вместо зарядки в телефон. Мобильный телефон вместе с личными вещами я забрала, обнаружив, что за это время он успел отправить несколько странных сообщений.
Кормлю отца и уезжаю: в реанимацию родственников пускают, но около кроватей нет даже стульев для посетителей, а стоило мне присесть на край кровати, как строгим тоном сделали замечание.
Еду к маме.
– Ваня еще спит!
– Папа в больнице, – говорю осторожно, стараясь не пугать словами «реанимация», «операция на сердце» и т. д.
– Что ты придумываешь! Он спит. Я только что видела!
И отправляется в спальню проверять.
– Надо же, там его нет! Вышел куда-то, я не заметила…
Переезжать к нам домой мама отказалась категорически.
– Никуда я не пойду!
И всё!
Следующие два дня выглядят примерно так: ночью готовлю еду для отца и мамы, забегаю к маме дать лекарство и оставить еду, выслушиваю очередную порцию «папа только что вышел» и «что вы придумали, здорового человека куда-то запрятали!», по пробкам несусь к отцу. Если к нему пускают, кормлю его, снова несусь – на работу… потом опять к матери… И так по кругу…
Мама возбуждена. Все время ходит по комнате, пьет воду, бесконечно кипятит чайник, наливает кипяченую воду в бутылочки, не понимая, что есть фильтр для воды. Есть отказывается, говорит, что уже ела. Ни мне, ни детям не удается ее накормить. Проверять некогда. Впихнуть бы в нее лекарство, потому что снова и снова:
– А кто мне это прописал?!
– Уморить меня хотите!
– А сама что таблетки не пьешь! Сама и пей!
Пью вместе с ней. Показываю свои витамины:
– Видишь, мамочка! Это мне врач лекарства назначил. Я свои таблетки пью!
Картинно глотаю пилюлю, запивая водой.
– А теперь ты.
Смотрит как на врага, но глотает. Фух! Можно выдохнуть до вечера, до нового приема лекарств и новой порции странностей.
Один день мама рассказывает мне, что внуки приводили друзей и те ночевали здесь на полу. Другой раз уже внукам объясняет, что она здесь в гостях, а приходили хозяева, что-то искали.
Раз от раза становится всё более очевидно, что оставлять ее одну, как прежде, больше невозможно. В этот раз мама провела одна три дня во время поездки отца в Ростовскую область, а всего через два дня после его госпитализации снова осталась одна.
И такую маму и бабушку мы видим впервые. То ли накопилась растерянность от пребывания в одиночестве, то ли стресс, то ли просто мы впервые видим ее каждый день в состоянии, в котором отец, возможно, видел ее раньше, только нам не рассказывал, то ли всё вместе… Но становится понятно, что так больше продолжаться не может. Нужно что-то экстренно предпринимать. Как только прооперируют отца.
Отца оперируют, и я еду в реанимацию в больницу в Царицыно, когда звонит дочка: ей только что позвонила бабушка, она испугана, плачет, причитает, что по дому кто-то ходит. Каким чудом мама сумела найти записанный в каком-то блокноте и набрать номер мобильного телефона внучки? Почему ее номер, а не мой, на который она обычно звонила, когда «теряла» отца?
Когда дочка добегает до их дома, бабушка стоит на лестничной клетке около лифта с открытой дверью. В состоянии паники. Дочка заводит бабушку домой, разговаривает, успокаивает, объясняет, что никого в квартире нет. И когда бабушка немного приходит в себя, возвращается на работу, закрыв входную дверь на замок, который нельзя открыть изнутри.
Вечером, когда из больницы приезжаю я, мать спокойна и почти благодушна. Будто ничего днем и не было.
А наутро всё начинается опять: про «сволочей», которые «здесь ходят», про отца, который только что вышел…
Невролог, которой я дозваниваюсь, выслушав описание состояния мамы, отвечает:
– Это вам уже к психиатру!
И я опускаю мобильный, забыв нажать на кнопку «отбой».
Да, я знаю, что это стереотипы.
Да, я знаю, что мы должны думать о сути, а не о названиях. Но мы выросли в обществе, где слово «психушка» было ругательным. И страшным. В обществе, где психические заболевания считались постыдным диагнозом. В обществе, где под разными предлогами в психушки запирали инакомыслящих – от первого российского узника совести Матвея Дмитриева-Мамонова, о котором я писала в своем романе «Колодец в небо», до «политически неблагонадежных» времен застоя… В обществе, где вызвать врача-психиатра к своей матери было чем-то вроде признания в собственной неполноценности. Психические заболевания у нас в обществе не признавали. Их стыдились. И скрывали.
«Сдала родную мать в психушку!» Так и стоит в ушах некий гул коллективного бессознательного большой и не очень здоровой страны.
Вызвать психиатра к матери нужно решиться как на… я даже не знаю на что.
И, быть может, я бы не решилась. Искала бы другого невролога.
Если бы не случилась та пятница. Точно «черная».
Что делать?
• Не пропускать тревожных симптомов! Особенно если вы точно понимаете, что ничего из того, что рассказывает ваш близкий, не было и быть не могло. Не уверены – проверяйте.
• Не списывать всё на «просто старость» и «просто развитие болезни»!
• Понимать, что галлюцинации – это серьезный повод обратиться к психиатру. Пока не поздно.
• Не бояться слова «психиатр». Бояться нужно не слова, а поведения ваших близких без внимательного наблюдения и назначенного лечения.
@моя_история
Юлия Баева, село Диканька
Вот думаю…
Может, правда?
Как советуют мои подруги, перевести мою маму на двухразовое питание?..
Опять очень плохо ест…
Когда только начала давать таблетки, снижающие уровень агрессии и тревожности, у нее и аппетит восстановился!
Но хватило ее на пару недель…
Щек нет, попы, извините, нет…
Мне-то, конечно, куда проще ее сажать, поднимать, укладывать в этом вот облегченном варианте, но это же не есть здраво?
То у нее были любимые блюда. И обязательное первое на обед.
Сейчас она равно игнорирует всё…
А за бортом – туман.
Вот только что!:)
Убедила себя не заморачиваться и радоваться тому, что мама ест!
И на ужин понесла ей взблендернутую солянку, нежно ею когда-то любимую:)
Маринованные помидоры.
Вафельки и йогурт, который делаю сама. Вернее, мультиварка делает. С таблЭткой в этом самом йогурте!:)
Мама съела ровно одну ложку солянки.
Сразу отставила в сторону.
Ест помидоры вприкуску с вафлями!
И йогуртом запивает!:)
Приговаривает, как вкусно!:)
Глава 9. День, страшнее которого не было…
В пятницу, дозвонившись утром до реанимации и услышав, что отец «стабилен, но в делирии» и сегодня его не переведут в палату, а будут и дальше держать в состоянии медикаментозного сна, бегу к маме. Отложив куда-то в дальний угол сознания фразу врача о делирии у отца. Надеясь дать маме лекарство и успеть на работу.
Мама ходит из угла в угол по комнате, без умолку повторяя:
– Надо же, какие люди сволочи!!!
– Мы никого не трогали. Честно жили. Всегда работали. А эти…
– Какие же сволочи!!! Ну, ты только подумай, какие же сволочи!
Кто «эти», мама сказать не может. Привычно отмахивается:
– Не спрашивай! Даже говорить не хочу!!!
С трудом сглатывает ком в горле, как делала много раз прежде, рассказывая, как ее обидел отец.
Или дети.
Или я.
Тот же самый текст:
– Даже говорить не хочу!!! Не спрашивай!
Только теперь виноваты какие-то неведомые мне «сволочи», которые мою бедную маму так страшно обидели.
– Всегда работали! Впроголодь жили…
– Я из семьи матери-героини! Отец погиб! Три брата погибли…
При всей потери памяти, погибшего отца и братьев мама помнит дольше всего. Только братьев сегодня вдруг стало трое, хотя на самом деле погибли двое.
– А эти сволочи ходят и ходят…
– Ты с кем там разговариваешь?!
Это уже адресовано мне.
– Кому ты там звонишь?!
– На меня наговариваешь?!
– Ты при мне говори, чтобы я слышала!
– Какие же сволочи…
– Мама, я по работе звоню.
Отвечаю я на сотый или на тысячный раз, когда не отвечать уже становится просто невмоготу.