Выхожу на балкон и набираю номер волшебного доктора Света.
– Ох! – восклицает Алексей и дает номер телефона психиатра, работающего с такими ситуациями.
Психиатр Елена Александровна отвечает, что сейчас на приеме. Обещает приехать после четырех.
Но до этого «после четырех» еще нужно дожить. Пока ни на секунду не умолкающая мама клянет всех сволочей.
Понятно, что на работу мне сегодня не попасть. Оставить маму в таком состоянии невозможно. Нужно дождаться психиатра, который – моя последняя надежда! – быть может, сможет нам помочь.
Чтобы хоть как-то абстрагироваться от маминых нескончаемых проклятий, начинаю убирать. Родители явно давно не убирали в своей квартире, и я цепляюсь за пылесос и швабру как за спасательный круг.
Чищу ковер в спальне – без ковра на полу родители жить не научились – и не сразу замечаю, что с абстрактных сволочей мама перешла уже на меня.
Все эти дни у нее не было перед глазами конкретного объекта для проклятий. Мы с детьми забегали и убегали, никого в доме не было, и вся ее ненависть доставалась тем самым абстрактным «сволочам».
Теперь я здесь, в ее квартире, уже несколько часов. И весь негатив грозно и неумолимо разворачивается в мою сторону.
– И зачем ты это делаешь?!
– Мы только что всё убирали!
– Мы каждый день убираем!!!
– Показать хочешь, что одна ты умная, а мы ничего не делаем?!
– Зачем так издеваться над родителями?!
– В грош нас не ставишь!!!
– Господь всё видит!
По кругу, по кругу, по кругу!
И опять жалобы на абстрактных плохих людей, которые ей чем-то навредили.
– За все время такого не было, сколько мы жили, а тут на тебе, получите!
– Ни один не попадался такой человек за всю жизнь! Всё по совести! А тут надо же нам посадить на шею…
– Рассказать кому, никто не поверит, что могло такое случиться!
– Даже когда наши на фронт ушли, шесть человек…
Так! Ушедших на фронт стало уже шесть!
– А тут барыня такая! Бедная-несчастная с голоду помрет!
Кто барыня, кто помрет с голоду – я уже и не пытаюсь понять.
Закрыться бы от той дикой негативной энергии, которая сейчас волнами исходит от моей некогда доброй и ласковой мамы!
– Выросла в семье матери-героини…
– Была все время человеком, а теперь не знаю, кто ты!
Это снова в мой адрес… вроде бы.
– У нас погибли все взрослые, мы копались, как мышата, и никто нас не защищал…
– Учиться некогда мне было…
– Мы все работали до последнего, и никто не просился ни к кому в гости!
– Ты же знаешь, в какой семье мы воспитывались! Хоть бы подумала об этом…
– Вижу, как вас всё устраивает за чужой счет!!!
– Была бы человеком, всё понимала бы! Такого бы не устраивала!
– Иван Иванович, даст бог, приедет – я тоже ему скажу!
Это уже про отца.
– Всё ему скажу!
– И ты чтобы при мне говорила!
– Без меня ничего не говори!!!
– При мне говорить будешь!!!
Если в следующем моем романе вы найдете строки и фразы, прочитанные здесь, знайте, я записывала их в тот день. В тот страшный для меня день рядом с обезумевшей мамой. Отдавая поток ее безумия далекой герцогине в Испании XVII века.
Если бы я, сжав зубы, слово в слово не заносила всё ею произнесенное в файл с названием «Безумная герцогиня», не переводила весь этот поток в другое русло, я сама бы сошла с ума.
Чем тонуть в страшных безднах безумия собственного рода, уж лучше приписать всё потомкам или придворным Карла Пятого. У них, у Габсбургов, к тому времени полного вырождения весь род уже был на грани безумия. Пусть они в моем новом романе и расплачиваются! И меня тем самым спасают! Им хуже не будет!
Ждем психиатра уже больше шести часов. И все это время мама не замолкает ни на минуту.
– В голове не укладывается, как можно такую глупость с родителями совершить!!!
– Хоть бы Иван Иванович скорее пришел.
Отца она уже называет по имени-отчеству.
– Только при мне всё говори!
– Чтобы без меня ничего не говорила! А то наговоришь ему на меня!
– Ты бы собаку еще привела! Я бы за ней еще поухаживала! Сранки бы все за твоим сучонком подтирала!
Это про маленького йорка Максимуса, которого мама всегда так любила и увлеченно рассказывала, где и как с ним гуляет!
– Хочу отца дождаться, чтобы видел, до чего дошла семья наша!!!
– Без меня не говори! Всё при мне!
– Чтобы я знала, что ты врешь!!!
– Как ты могла про мать родную такое сказать!!!
Молчу. Сло́ва не произношу в ответ. Хотя чего мне это стоит, одному Богу известно. Но в воспаленном, разрывающемся от болезни мамином сознании я, ее родная дочь, на нее что-то обидное и страшное наговариваю.
– Хотела бы я, чтобы слышал отец, что ты про родную мать говоришь!
– Ты только при Леночке говори! Лена придет, тогда и говори!
И снова по кругу, по кругу… постепенно переворачиваясь, как что-то переворачивается в ее воспаленном сознании.
Фразы всё те же, а объект ненависти сместился. И теперь уже не абстрактные «сволочи», и не я, родная дочь, виноваты в чем-то совершенно ужасном. И не я должна отцу, когда он придет, признаваться в чем-то ужасном.
Теперь уже мой отец, ее муж, с которым они прожили вместе больше 55 лет, виноват во всех смертных грехах. А мать ждет в качестве третейского судьи уже «Леночку», то есть меня. При том, что я сижу рядом в комнате.
– Я тебя прошу говорить только при Леночке! Она придет, и при мне всё говори!
Мы с отцом и с другими чем-то ее страшно обидевшими плохими людьми стремительно меняемся местами в мамином больном сознании.
Сижу и записываю. Слово в слово. Чтобы не сорваться. Не заорать в голос. Не хлопнуть дверью. Не убежать, куда глаза глядят. Не бросить ее, истерящую и беснующуюся, здесь одну.
Сижу и пишу. Получая и за это проклятия в свой адрес.
– Что ты там стучишь! По голове бы себе постучала.
И понимаю, что мне, взрослой женщине, журналистке, работавшей в сильно непростое время, матери двоих взрослых детей, никогда в жизни не было так страшно.
Мне, уже видевшей в этой жизни много чего…
И первый путч в 1991-м, когда на балконе Белого дома только Ельцина прикрывали бронированными щитами, а мы, журналисты, стояли рядом без всякой защиты…
И долгую осаду Белого дома два года спустя, с обезумевшими идиотами с оружием с обеих сторон – то тренировки штыковых атак в фойе перед залом заседаний наблюдаем, то коллег, захваченных попеременно теми и другими сторонами, из их недобрых лап выцарапываем…
И дальше, в октябре 93-го, сам расстрел парламента, откуда я ушла через Кутузовский мост в офис агентства, на которое тогда «стринговала», всего за три часа до начала обстрела. А потом с ужасом наблюдала из окна, как танки стреляют по Белому дому, где оставались работавшие вместе со мной коллеги и друзья-журналисты…
И полеты в Воркуту с тогдашними новыми депутатами, вчерашними зэками, и бандитами с их вполне бандитским окружением. Это сегодня снятое тогда на первую мою VHS-камеру видео моим детям кажется почти кадрами из фильмов Тарантино, а тогда было просто жутью и страхом…
И поездку на переговоры к боевикам на филиппинском острове Миндонао – в «филиппинской Чечне», с обстрелом террористами вертолета, в котором мы летели…
И предательство друзей…
И гибель коллег…
Юра Щекочихин, «Щекоч» – честный депутат и блистательный расследователь «Новой газеты», отравленный так страшно, что вся кожа с него сошла и в гробу лежал не он, а кто-то совсем другой, собранный похоронными косметологами из подручных средств…
Застреленная на пороге своего дома Аня Политковская, с которой мы там же, в «Новой», субботними вечерами после сдачи номера так долго и так щемяще искренне говорили наедине о том, как нам, женщинам, мамам своих детей, страшно в нашей профессии…
И…
И…
И…
И даже после всего этого мне никогда в жизни не было так страшно, как в эти часы и минуты.
Бездна безумия стоит передо мной.
Седая, ревущая, насылающая проклятия.
И это – мама.
Моя мама.
– …господипомоги господипомогимне эту стерву стереть с лица земли!
– Это надо же до такой гадости додуматься!
– Хоть бы голова выдержала, пока отец придет, меня уже трясет в лихорадке!
– Бог, он все видит! Он тебя покарает!!!
– Только при мне говори с ним!
– Это же надо до такого додуматься! Мать родную до такой степени довести!!!
– Сын черт-те где увидел, что там могила! Приехал, и сказал, что там могила…
Какая могила… чей сын…
– О! Все ясно. Сосудистый психоз!
Психиатр приезжает к пяти часам вечера. Матери я говорю, что это моя подруга зашла чаю попить. Ни врача вообще, не тем более психиатра мать на порог не пустит.
Но к чаю врач даже не притрагивается. Диагноз и без долгих расспросов ей ясен.
Выходим на улицу, садимся в машину, поговорить без присутствия мамы.
– По пять капель в воду, дать прямо сейчас и при острых приступах.
Выписывает рецепты.
– Капли без вкуса и запаха, мама ваша не должна заметить. Но следите, чтобы не потеряла сознание. И по полтаблетки одного из этих препаратов два раза в день.
Записывает название лекарств. Объясняет допустимые дозировки.
– И круглосуточная сиделка. Немедленно! Одну оставлять ни на минуту нельзя. Сейчас узнаем у наших проверенных, есть ли кто свободный. … Аня… Это Елена Александровна. У тебя из хороших сиделок кто-то сейчас есть? Здесь у нас бабушка немножко сошла с ума…
«Бабушка немножко сошла с ума».
Слушаю и не верю, что всё это происходит со мной.
Даже видя, что с мамой в последнее время, я не могла и не могу признаться себе, что у нее с сознанием не всё в порядке. Что она «немножко сошла с ума».
Тем более не мог признаться в этом себе и нам отец. Который прожил со своей Надюшей больше 55 лет. Который любил и любит ее так, что сознание отказывается признавать психические отклонения у любимого человека.