– Сегодня читала в Интернете про твоего мерзавца! – заявила Дана с порога. – Его могут выпустить под залог, и домой тебе лучше не возвращаться. Как только тебя выпишут, уезжай.
– Он не мой, мы развелись четыре года назад. Уезжать нет смысла, он везде меня найдёт.
– Для него развод пустой звук, в его больной башке ты ему принадлежишь. Поезжай куда-нибудь далеко, в соседнюю страну, а когда ему влепят срок, вернёшься.
– Неизвестно, влепят ли срок.
– Тем более надо уехать.
– Не смогу я в другой стране вечно находиться, да и что я там буду делать?
– Петь. Такие певицы, как вы, везде нужны, – сказала я.
– У них и своих певиц хватает. Никуда я не поеду, моё место здесь. Беги не беги, от судьбы не убежишь, – произнесла она с безнадёжностью.
Что это за судьба такая – быть избитой отморозком! От такой судьбы удирать надо, а не повторять заезженную фразу про «не убежишь»! Нола же сама всех убеждает, что всегда надо действовать. «Это временный упадок сил, – успокоила меня позже Дана, – ей надо в себя прийти».
– Помните, вы говорили, что нельзя отчаиваться и сидеть сложа руки, – сказала я Ноле.
– Я про других говорила, у меня иная ситуация.
– Что за чепуха! – воскликнула Дана. – В любой ситуации надо что-то делать, а не пускать всё на самотёк. Не хочешь в другую страну – иди в приют. У меня знакомая там работает, я могу прямо сейчас её набрать, она стольким женщинам и их детям помогла.
– Не надо, сама как-нибудь справлюсь.
– То есть будешь ждать, пока он тебя на тот свет отправит?
– Ладно, подумаю, – произнесла Нола и вдруг ошарашила: – Вначале я хочу с ним поговорить.
– Ты свихнулась! – всплеснула руками Дана. – Забыла, что едва жива осталась? Не разговоры с ним надо вести, а отрезать его полностью!
Меня тоже изумили слова Нолы – не их смысл, а то, что они исходили именно от неё. Она производила впечатление более твёрдой, хотя в её жалости к этому отморозку ничего нового я не увидела. Я и раньше такого насмотрелась. Нашу соседку в Питере (мать моей одноклассницы) избивал муж. Та вопила на весь дом: «Помогите!», а когда приезжали полицейские, тоже вопила, но уже другое: «Посадите гадов за клевету!», то есть якобы соседи-сволочи вызвали полицию, а её никто не трогал, сама оступилась и упала. «Уходить вам надо от него. Он же вас в конце концов покалечит или убьёт», – сказала ей моя мама. «За своим мужиком лучше следи!» – гаркнула та в ответ. А встретишь мужа соседки на улице, даже в голову не придёт, что он изверг. Приличный дядька, не какой-то там бродяга, в трезвом виде обходительный, как-то помог нам кран починить. Пьяный он и трезвый – прямо раздвоение личности.
Моя одноклассница плакала, из дому хотела сбежать, но боялась мать свою с отчимом оставлять, говорила, что тогда он её прибьёт, а на вопрос, почему они в полицию не обращаются, отвечала, что мать умоляет этого не делать: родной он человек, бьёт только, когда пьяный, а в трезвом виде – сущий ангел, и самому стыдно за то, что творит, умоляет о прощении. Ага, совестливый ангел! Ангелы своих любимых не мордуют.
К моей радости, уезжать Ноле не пришлось. Её бывшего не выпустили, и ему светил срок. Говорить о нём Нола избегала, ограничилась только короткой фразой: «Это уже в прошлом». Однако сказать с уверенностью, что она не бегала к нему тайком от всех в тюрьму на свидания, не могу. Однажды она обронила фразу, что у него никого нет, кроме неё, и навещать его некому. Ну да, одинокий он и несчастный! Удивляюсь я женщинам. Жалеют и выгораживают всяких отморозков, а те в благодарность их снова бьют. Что это: дурость, безволие или страх? Комплекс жертвы, наверное, как я читала.
Я по-прежнему жила у Ефима. Переходить в другую школу меня совсем не радовало, и я под разными предлогами отлынивала. Мать не настаивала – упивалась своим медовым месяцем. К нынешней школе я более-менее привыкла. Особо я ни с кем там не сближалась, но и ни с кем не враждовала. Тяжело это – мотаться из одной школы в другую. Да и зачем переходить, если до окончания осталось недолго. Ефим пошёл мне навстречу и не гнал меня к маме, тем более что на развод они пока не подали. Видимо, мать сообразила, что преждевременно сжигать мосты, и тянула время на тот случай, если с Марком не сложится. Ефим её не торопил – надеялся, что мать одумается, а я на это мало рассчитывала.
Выходные я проводила у Марка. Ради матери согласилась, иначе с ней не повидаться – Марк не отпускал её от себя ни на шаг. Заполучив её, из галантного кавалера он мгновенно превратился в чудовище: ревнивец, собственник и психопат. Меня успокаивало только одно: женитьба не входила в его планы. Будучи закоренелым холостяком, менять свой образ жизни он не собирался. Мать под него подстраивалась и выполняла все его идиотские правила: соблюдать стерильную чистоту (крошка упала на пол, беги за пылесосом), полотенца в ванной держать в определённом порядке: голубые с голубыми, полосатые с полосатыми и так далее. Ради хохмы я нарочно перемешала полотенца. Он раскричался, словно я обчистила его сейф. Я думала, что его удар хватит, – так он орал!
Насчёт чистоты у него пунктик: заметит пятнышко с миллиметр, поливает его брызгалкой для мытья окон и тщательно протирает. Мама, ублажая его, тоже выискивает везде пятнышки. Провоняли этим средством весь дом. Посоветую ему купить лупу – пусть ходит с ней по комнатам и ищет пылинки.
Уборщице, приходившей каждую неделю, он устраивал взбучку, если ему мерещилось, что она недостаточно старательная. Она покорно слушала, догадываясь только по его гневному виду, что он её отчитывает, – русский язык она плоховато понимала. Откуда она приехала, меня не просветили. Я недоумевала, на кой она терпит его истерики и не увольняется. Смиренная от природы или нет у неё регистрации, разрешения на работу и старается быть тише воды ниже травы? Когда я вступалась за неё, он вопил: «Не лезь не в своё дело!» Любой пустяк выводил его из себя. Укусит комар или муха перед носом пролетит – уже повод, чтобы психовать.
А ещё никто не имел права пользоваться личной кружкой Марка. Как-то я взяла её, так он налетел вихрем. Вид абсолютно бешеный.
Чего он трясся над этой кружкой, непонятно. Ничего примечательного в ней нет: белая, с нарисованным на ней футбольным мячом, а в футбол он даже не играл. Но дело не в его заскоках (они у многих имеются), а в том, что он агрессивный и неадекватный. Отшлифованный денди, какого он изображал в день нашего знакомства, канул в прошлое. Когда он бесился, превращался в злыдня. Знал бы он, как злость его уродует! Но он этого не видел – любовался красавцем в зеркале. Над своей внешностью он трясся, как и над своей кружкой.
– Он деспот и самодур, – говорила я маме. О том, что вдобавок ко всему его особняк и золотишко скоро растают, я пока не сказала. Не уверена, что эта информация правдива: из дома его не попёрли, дорогущие тачки никуда не исчезли. Кроме одной – она на ремонте, если он не врёт.
– Вечно ты к нему придираешься. У него просто сложный характер, он всё принимает близко к сердцу, ты не знаешь, какой он мягкий, – оправдывала его мать.
– Оно и видно, мягкий он! Контролирует каждый твой шаг!
– Ты видишь в нём только плохое, а в нём есть немало хорошего.
– Ага, во всех людях есть что-то хорошее, в бандюгах и маньяках тоже, бла-бла-бла, – кипячусь я в ответ.
В чём-то мать права: в Марке я отказывалась видеть положительные качества, потому что он разломал нашу семью. Даже если они и есть (любопытно, какие?), минусы в нём перевешивают. Вскоре мать сама в этом убедилась. В тот день, когда рассыпалась её идиллия, она, как обычно, за мной заехала. Избегая Ефима, она ждала меня в машине. Удивительно, что козёл Марк иногда выпускает её из дому, да ещё разрешает ездить на его бесценной тачке. Я заметила, что мать напряжена. На мой вопрос, не случилось ли чего, она ответила, что всё хорошо. Жаловаться она не любит – не хочет признавать свои ошибки. Я ценю, что она не нытик, но хотя бы иногда надо честно ответить, а не изображать безоблачное счастье.
– Привет! – буркнул Марк, когда мы приехали.
Он не скрывал, что не рад моим приходам, и всячески это подчёркивал. Я действовала ему на нервы, поскольку не особенно старалась соблюдать его глупейшие прихоти и неуважительно относилась к его кружке – клала её вместе с чашками в посудомойку, а не бережно мыла руками, как он велел. Пусть сам моет, если его не устраивает!
По тренировочным штанам, по футболке и по каплям пота на его лице я поняла, что он только что упражнялся на тренажере. Струйки пота скатились к его ушам, где недавно появились едва заметные тонкие шрамы. Обеспокоенный никому невидимыми морщинками, Марк сделал подтяжку лица, о чём мне по секрету шепнула мама. Я ж говорю: помешан на своей внешности.
– Как дела? – спросила я его. Вообще-то мне фиолетово, как у него дела. Играю в вежливость ради мамы.
– Хорошо, а у тебя? – сухо ответил он. Мои дела ему тоже по барабану.
Мать и он в этот раз вели себя необычно. Не обнимались каждую секунду, не обменивались любовными словечками, огибали друг друга взглядами. Не поссорились ли? «Нет, мы не ссорились», – не призналась мама, когда после ужина я задала ей этот вопрос. Вернее, успела его задать, пока Марк ходил в туалет. В его присутствии мы с матерью ничего не обсуждали. У него пунктик, что мы с ней с утра до вечера о нём сплетничаем.
– Я же вижу, что-то не так. Что произошло?
Я надеялась, она расколется и скажет: да, поругались, сейчас она соберёт вещи и навсегда покинет этот дом. Но вместо этого я услышала, что всё прекрасно.
– Пошли окунёмся в бассейн, – предложила я и не удержалась: – Если, конечно, его величество тебе разрешит.
Укоризненно посмотрев на меня, она сказала, что ей надо помыть посуду.
– Не забудь, что его кружку надо мыть только руками, – поддела я опять.
Язвила я от бессилия и оттого, что не могла достучаться до неё и заставить прозреть. Досадуя на мать, я начинала дерзить, а потом стыдила себя. Сама же не выношу, когда меня подкалывают или хамят. Мне стало неловко, и я вызвалась помочь всё убрать.