– Не надо, иди поплавай, я потом приду.
Бассейн – это единственное, что мне нравилось в доме Марка. Большой, полукруглый, как отвалившаяся от полной луны половинка, с разными подсветками. Вечерами они каждые пять минут сменяли друг друга: блики от воды бегали по деревьям и подкрашивали их поочерёдно в зелёный, жёлтый, синий и мой любимый лиловый цвет. Я отключала остальные подсветки и становилась лиловой. Деревья тоже лиловели. Если прохладно, то пользуешься подогревом. Прыгаешь в тёплую воду, ныряешь, плещешься, и никто тебя не видит, кроме кошки кремового цвета, разгуливавшей по всем участкам. Она захаживала и к Марку, усаживалась у бассейна и наблюдала, как я плаваю. Когда блики падали на неё, она светлела в темноте вроде призрака. Вид у неё далеко не бродячий – ухоженный и неголодный, но я всё равно её подкармливала. Она – вылитая кошка Нолы, но та вряд ли одолела бы километры, чтобы меня навестить. «Чья это кошка?» – спросила я Марка. Он сказал, что понятия не имеет, и удивил, рассказав, что тоже её кормит, и пытался найти владельцев: развешивал объявления, расспрашивал соседей. Я ожидала, что он раскричится, что кошка наравне со мной выводит его из себя и не имеет права вторгаться на его территорию. Меньше всего я предполагала, что судьба животного его волнует. Надо же, нашлось-таки в нём одно положительное качество! «Давайте возьмём её к себе, раз она никому не нужна», – предложила я. «Я бы взял, но она в дом не идёт, убегает». Впервые он говорил человеческим языком, без рисовки и раздражения. Я удивилась, но, в отличие от мамы, не растаяла – неизвестно, в кого он превратится через час. Настроения у него скакали.
Наплававшись и не дождавшись мамы, я пошла в дом – прямо блестевший от чистоты. Зачем нужна здесь уборщица, если мама всё вылизывает! Её готовность рабски служить Марку бесила. «Неужели ради его богатства?» – опять шевельнулась гадкая мысль. Надо бы её предупредить, что он скоро всего лишится. Это отличная проверка: если мама сразу от него уйдёт, выходит, дело в деньгах. Но скорее, не уйдёт, а обвинит Ефима, что он пытается разлучить её с любимым Марком и всё врёт. Ефим не врёт. Недоверие у меня вызывал не он, а источник его информации.
Поболтать с мамой не удалось. Она отправилась спать. Марк ложился рано, она, соответственно, тоже. В его доме я расслаблялась только поздно вечером, когда могла насладиться одиночеством. В это время даже дорогое барахло во всех комнатах не виделось столь безвкусным. У Марка страсть к золотому. Не поэтому ли он запал на маму, на её золотые волосы? Почти все предметы в его доме этого цвета. Вот как огромный искусственный букет в вазе в прихожей, якобы заказанный у какого-то известного художника.
– Не мог талантливый художник сотворить такое, – заявила я матери.
– О вкусах не спорят. Если кому-то что-то не нравится, это не значит, что это бездарно, – заспорила мать. – Тебе бы только Марка критиковать.
– Но он-то считает, что у него безупречный вкус.
– Не один он так считает, все считают, что именно у них хороший вкус, ты – тоже, иначе бы не придиралась к нему.
Из упрямства я повторила, что никакой это не известный художник, а бездарь.
– Каков покупатель, таков и художник, – триумфально подытожила я.
Вспоминая этот разговор, я подошла к букету. То ли на меня напало благодушное настроение, то ли повлияло, что я одна в эту минуту, но он не показался мне столь пошлым, как прежде. Цветы, обсыпанные золотой пылью, поблёскивали в полумраке, точно уселась на них стайка светлячков. Я дотронулась до одного лепестка, и несколько пылинок упало на мои ноги. Дотронулась до другого лепестка и вспугнула «светлячков». Они взметнулись в воздух, покружились и улетели к своим дружкам на улицу – туда их отправило моё воображение. Я опять взглянула на букет. Нет, всё-таки пошлый и мёртвый.
Я поднялась наверх. Вошла к себе в комнату. Надела наушники. Врубила музыку – рок. Нола была бы разочарована – к джазу я так и не прониклась, слушаю его, только если она поёт. В её исполнении я всё что угодно могу слушать, от её голоса у меня мурашки по телу бегают. Она – как две разные женщины. Когда поёт – сильная, великая, настоящая королева, а в жизни – уязвимая и податливая. Странно, как в одном человеке уживаются противоположные качества. В моей маме – тоже. На работе она собранная, ответственная, а в остальном – кисель какой-то. Живя с Марком, она растеряла всю свою волю и санитаркой устраиваться раздумала – он ей велел дома сидеть, держит её на привязи. Только я подумала о нём, как внезапно в наушники вклинился его крик. Когда он истерил, его голос становился режущим и проникал сквозь стены. Пила, а не голос. Я сдёрнула наушники, и с первого этажа донеслось: «Говорил же, не трогай!»
Перепрыгивая через ступеньки, я понеслась вниз. Они стояли на кухне. Когда я вошла, мама отвернулась, наклонила голову вниз. На полу валялись осколки, по ним я поняла, что разбилась драгоценная кружка Марка. Если бы не мамин расстроенный вид, я могла бы съехидничать: теперь кружка превратилась в игру-головоломку. Соберём-ка все осколки, и получится нарисованная на ней картинка: футбольный мяч.
– Что здесь происходит? – спросила я.
– Твоя мать – неуклюжая дура! – рявкнул Марк. – У неё ничего не держится в руках!
– Не смей так её называть! – рявкнула и я.
– Как хочу, так и называю! Не нравится, выматывайся отсюда!
– С удовольствием! Прямо сейчас! – разозлилась я. Хам и псих!
Мама закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Выглядела несчастной и жалкой из-за этого негодяя.
– Я не хотела, случайно разбила, прости, – лепетала она.
– Доводить человека до слёз из-за какой-то кружки! Велика беда, другую купишь! – возмутилась я. Подошла к маме, обняла её. – Пойдём соберём вещи и уедем, – сказала я ей.
Подлец этот стоял в позе воина и буравил нас взглядом – таким же, как и у его мамаши-воблы. Мы для него – вторженцы. Собственник, всё должен контролировать, на его свободу и пространство никто не имеет права посягать. Попользовался мамой и теперь обращается с ней как с невольницей! Козёл!
– Мам, пойдём, – повторила я.
Она не ответила. Вела она себя неестественно: отворачивалась, избегала смотреть на меня, прикрывалась ладонью. Заподозрив неладное, я оторвала её руку от лица и увидела под глазом большой синяк.
– Это ты её так? – выдохнула я, обернувшись к Марку. – Из-за какой-то кружки?
Меня всю колотило. Так и подмывало вмазать в его наглую рожу.
– Я твою мать предупреждал миллион раз быть осторожнее. Трудно усвоить?
– А ты никогда ничего случайно не разбивал?! – взорвалась я.
– Вы в моём доме живёте, значит, обязаны соблюдать все мои правила! – завопил он.
Психопат!
– Да пошёл ты со своими идиотскими правилами! Мы уходим.
– Ты катись, а она останется, – сказал он.
– Мама со мной пойдёт, а не дашь ей уйти, я полицию вызову.
– Только попробуй. Твоя мать знает, что тогда будет.
– Что это значит? – Я растерянно оглянулась на маму: – Он тебя и раньше бил?
– Не бил, так… толкнул, я упала, он не хотел, – промямлила она.
– Когда это я тебя толкал?! – заорал он.
– Я же говорю, ты не хотел, так получилось.
– Нет уж, будь добра, скажи, когда. Я что-то не припоминаю, чтобы я тебя толкал!
Он резко шагнул к ней. Испуганно отшатнувшись от него, мама случайно смахнула его телефон с кухонной стойки на пол.
– Назло мне швыряешь! – гаркнул он и со всего размаху въехал ей кулаком в лицо.
Меня захлестнуло от гнева, всё перед глазами запрыгало. Я кинулась на него. Он отшвырнул меня в сторону, подскочил к маме. Разъярённый и абсолютно невменяемый. Всё произошло столь молниеносно, что я толком не успела осознать. Меня поразила мама – застыв, как парализованная, она не пыталась убежать и покорно ждала, пока этот урод её не прибьёт. Ударить её ему помешала я – вцепилась зубами ему в руку. Судя по его воплю, прокусила.
– Сука! – взвизгнул он. – Посажу!
– Это мы тебя посадим!
Я бросилась к его телефону. Мой оставила наверху, бежать за ним нет времени. Меня нисколько не волновали угрозы этого подонка, он должен получить по заслугам. Но схватить трубку мне не удалось, он выбил её из моей руки.
– Не надо! Прошу, не надо! – раздался мамин крик. И непонятно было, к кому она обращалась: к нему, чтобы он меня не трогал, или ко мне, чтобы не звонила в полицию. – Не трогай мою дочь, мы не будем никуда звонить, – сказала мать.
После её слов он мгновенно успокоился. Повернулся и, ни слова не говоря, ушёл к себе в кабинет.
Меня всю трясло от возмущения, от боли за мать, от всего. Мама выглядела ужасно: опухшее сине-багровое лицо, из носа течёт кровь. Я сбегала наверх за своим телефоном и сфотографировала её. Она просила не снимать, но я убедила её, что это наша защита, если подлец будет нас преследовать и угрожать. Наверняка и он сфотографировал свою прокушенную руку, как улику против меня.
– Он просто так угрожает, ничего он делать не будет, – уверяла меня мама. – С полицией он не хочет связываться. У него были неприятности в прошлом, чуть не посадили. Его бывшая девушка накатала на него заявление, оклеветала его в отместку за то, что он с ней порвал.
– Мам, и ты ему веришь?! – изумилась я. – Что же его не посадили?
– Он уговорил её забрать заявление.
– Лапшу на уши тебе вешает, а ты веришь! За дело она хотела его посадить, а он её припугнул или заплатил. Он хоть сказал, в чём она его обвиняла?
– Только в общих чертах… не такая простая там ситуация, – промямлила она.
Её лепет выдавал, что она что-то недоговаривает. Нетрудно вычислить, что именно, и я спросила в упор:
– Он её избил?
– Так утверждала эта девушка. Он сказал, что она всё подстроила, он её пальцем не трогал.
– Ну да, невинный святой! А кто только что дал тебе в глаз? – рассердилась я.
– Да, да, конечно… но тогда у меня не было оснований ему не верить.
– Потом он поставил тебе кучу синяков, а ты продолжала верить.