Ефиму я тайно от матери писала, докладывала о наших делах. Всё потихоньку налаживалось. Наши дела шли неплохо, и деньги удавалось откладывать – по капле, правда. Но ничего, накопим в конце концов. В сентябре я собиралась в новую школу, думаю, и там всё будет норм. Я даже воспряла духом – выкарабкаемся!
Однако в один день всё вновь рухнуло. Случилось это в день рождения мамы. Я приготовила для неё подарок – купила её любимый торт. Почти девять вечера, а её всё нет. Она часто приходила позже, но всегда предупреждала, а в этот раз даже на мои эсэмэски не отвечала. Задерживалась она обычно не потому, что того требовала работа, а по собственному желанию: возилась с больными, как будто она их лечащий врач. Принимала близко к сердцу все их невзгоды, выполняла их просьбы. Её сердоболие мне нравилось, но и вызывало досаду. «Все нуждаются в поддержке, особенно больные», – говорит мать. Звучит это искренне, но выглядит не совсем искренне: с чужими людьми она носится, переживает за них, а на Ефима плюёт в ответ за всю его заботу. То есть с родными нечего церемониться, чего их щадить, а посторонних будем ублажать и подонка Марка пожалеем, оправдаем – у него, видите ли, стресс! Зря я поддалась просьбе матери не заявлять на него в полицию. Никак не могу я успокоиться на эту тему. Без конца перемалываю одно и то же, только себя травлю.
Размышляя об этом, я стояла на балконе и ожидала её. Куда она запропастилась?
– Прости, что задержалась, – пришла мама наконец. – Там одной женщине понадобилась помощь. Она после операции совсем ослабла.
– У вас же есть дежурные медсёстры. Это их работа, а не твоя. Ты не в состоянии помочь всем на свете.
– Да, но мне её жалко. Её никто не навещает, она лежит и молчит. Я уж и так и сяк пытаюсь с ней поговорить, а она всё твердит, что ей ничего не нужно.
– Может, ей на самом деле ничего не нужно.
Стало обидно, что мать не обращает внимания на накрытый стол, на торт, на коробку с подарком. Чья-то судьба её волнует намного больше.
– Нет, нужно, – произнесла мама и повторила то, что я уже слышала: – Все нуждаются в сочувствии, даже если и говорят, что не нуждаются.
– Близкие, между прочим, в первую очередь нуждаются, – подчеркнула я.
Пропустив мою шпильку, она ушла в спальню переодеться. Вернулась, села и, глядя на праздничный стол, поблагодарила, но безрадостно, из вежливости. Выглядела она понуро: осунувшееся лицо, погасшие глаза.
– Что такая кислая? Что-то случилось? – спросила я.
– Ничего не случилось, просто устала. – Она развернула подарок и впервые за весь вечер улыбнулась: – Какая красота! Платье в точности как то, которое мы видели в бутике. Где ты его купила?
– В том бутике и купила. Оно же тебе очень понравилось.
– Оно слишком дорогое. Не надо было тратиться. Лучше его вернуть.
– Как это вернуть! Это твой день рождения.
– Куда мне в нём ходить? В ближайшее время оно мне не понадобится.
– Почему это не понадобится?
– Я же в основном на работе, никуда не хожу, – уклончиво ответила она и с наигранным оживлением произнесла: – Давай праздновать.
Она что-то скрывала.
– Мам, говори, что случилось. Я же вижу, ты сама не своя.
– Ну-у… так, пустяки, пока рано об этом говорить.
– Что значит – рано! Говори!
– Я ходила к гинекологу, обычная рутинная проверка… – произнесла она и запнулась.
– Почему ты молчишь? Что-то плохое?
– Нет, пока неизвестно, ну, в общем… – Помявшись, она рассказала, что врач обнаружил у неё пару опухолей, обе размером с абрикос. Сказал, что похоже на фибромы – распространённое явление, но нужны анализы, УЗИ и прочее. «Абрикосы» в любом случае необходимо удалить, и маме предстоит операция.
Новость меня оглушила.
– Когда операция? – спросила я.
– Скоро. Пойду за направлением.
– Не переживай заранее. Врач же сказал, что это похоже на фибромы. Ты же медработник, сама знаешь.
– Всё равно волнуюсь.
– Боишься операции, поэтому и волнуешься. Не беспокойся, ты будешь там в надёжных руках, всё будет хорошо, – успокоила я, хотя сама ужасно беспокоилась.
– Ну да, – произнесла она тусклым голосом.
Ночью я рылась в Интернете, искала информацию о фибромах. Понятия не имела, что эти штуки существуют. Вроде они безобидные, но могут создать проблемы, если превратятся в огромные. Несмотря на тревогу, меня разобрал смех, когда прочла про одну женщину. Та считала, что беременна и вынашивает ребёнка, да ещё в консультацию пошла чуть ли не на девятом месяце, а ребёнок оказался фибромой размером с арбуз. Это ж надо быть такой дремучей!
Многое из того, что я нашла в Интернете, давало надежду на лучшее, но тревога не утихала: разные случаи описывались. Всё оставшееся время до операции я себя изводила: вдруг это онкология? Запаниковала раньше времени. Дошла до того, что, прочитав про одного больного паренька, стала делать то же самое, что делал он: зрительно представляла мамины опухоли и уничтожала их в уме. Вряд ли это действовало: одно дело, когда эти штуки в твоём теле, как у этого мальчика, а другое – в теле другого человека. Случай с пареньком удивительный. Он ежедневно мысленно расстреливал опухоль из ружей своих игрушечных солдатиков, и, когда наступил день операции, опухоли у него врачи уже не нашли – она исчезла. Не знаю, правда это или нет (в Интернете чего только не пишут), но я последовала его примеру, и маме велела делать то же самое. Она скептически к этому отнеслась. Я сама в подобные волшебства не верю, в Сети масса небылиц, но ухватилась за этот случай – вдруг поможет. Когда беда, любая сказка даёт надежду.
– Даже если это выдуманная история, всё равно попробуй. Самовнушение и сила духа влияют на наш организм, – попыталась я убедить мать.
В день операции я совсем извелась. Мать у меня слабенькая, выдержит ли. Беспокойство своё я не показывала – если мама увидит, как я переживаю, то развалится, а ей нужно силы беречь. Когда её, худенькую, в белой, под стать цвету её лица, сорочке, повезли на каталке в операционную, я совсем расклеилась.
– Всё будет хорошо, – подбадривала меня Ирина.
Её присутствие действовало мне на нервы. Притворяется, что сопереживает – сидит с довольным видом, словно явилась на вечеринку. Остальные люди в комнате ожидания, в отличие от неё, выглядели, как и полагается, подавленно. Вдобавок ко всему, Ирина раскрыла пудреницу и начала наводить марафет. Двигая зеркальце перед своим лицом – вправо, влево, вверх, вниз, – она пыталась втиснуть по очереди в его кружок свои губы, глаза, щёки, пока я, не выдержав, её не осадила:
– Хватит краситься, здесь больница, а не ночной клуб.
– Не хами! – огрызнулась она, но засунула зеркало назад в сумку.
Меня понять можно – нервы на пределе. Она сама нарвалась. Пошла бы ещё наводить красоту у постели умирающего! Прочитав мне лекцию о том, что взрослых надо уважать, она наконец заткнулась. «Не все взрослые заслуживают уважения», – подмывало меня сказануть. Сидеть молча, а не чесать языком Ирина не умела и вцепилась в сидевшую рядом женщину. Оказавшись такой же болтуньей, та застрочила пулемётом:
– У меня здесь невестка, мы все до смерти были напуганы, самое худшее лезло в голову. Сами знаете, всякое бывает.
– Как я вас понимаю! У моей знакомой дочь чуть не померла прямо на операционном столе, едва спасли, – закудахтала Ирина и тут же засунула свой любопытный нос в чужую жизнь: – Где же ваш зять?
– Он сейчас приедет, забирает детей из школы.
– Сколько у вас внуков?
– Две девочки, двойняшки, в этом году в первый класс пошли. Сейчас покажу фотографии. – Она достала телефон. – Не правда ли, очаровашки? Очень развитые для своих лет, обожают животных. У них дома целый зверинец: хомяки, морские свинки, крыса.
– Крыса? Фу, какая гадость! – поморщилась Ирина. – Не выношу крыс!
– Что вы, они такие умные.
– Какие ж они умные! Злые и вредные. У моей соседки была крыса, она её обожала, на поводке, как собаку, выгуливала, а её муж крысу эту ненавидел и только и ждал случая, чтобы от неё избавиться, так она ему отомстила, отгрызла ему ночью нос. Представляете, соседка встала на защиту этой твари.
– Какой кошмар! – заохала та. – Её привлекли?
– Как это крысу можно привлечь?
– Да не крысу, а вашу соседку.
– За что её привлекать? Она ничего мужу своему не сделала.
– Как это не сделала? По её вине он лишился носа.
Что за ахинею они несут! Неужели не понимают, что неприлично трещать о какой-то чепухе, когда за стеной оперируют людей. Чтобы не слушать их тупой трепотни, я встала и подошла к двери, из которой выходили врачи – с не менее замученными лицами, чем у тех, кто сидел в комнате ожидания (кроме Ирины и любительницы крыс). При малейшем колебании двери у меня всё внутри трепетало: неизвестно, с какими новостями оттуда выйдут. Больше всего на свете я боялась потерять маму. По сравнению с этим всё виделось пустым и ненужным. Стоя перед дверью, я шептала про себя: «Лишь бы с мамочкой всё было в порядке, а остальное ерунда, всё можно пережить, лишь бы мамочка была здорова». Дверь радостно распахнулась. Именно радостно – по живым глазам врача я поняла, что всё в порядке. Он так и сказал.
В послеоперационной комнате маму держали несколько часов, затем перевели в палату. Она ещё не пришла в себя после наркоза, спала. Иногда пробуждалась, смотрела на меня как сквозь туман, пыталась улыбнуться, слабо говорила: «Не волнуйся» – и опять отключалась. Время от времени сильно кашляла. От кашля усиливалась боль в разрезе на её животе, и я осторожно прикладывала ей к этому месту подушку, как учила медсестра. Это слегка помогало.
В палате тихо, спокойно. Никаких соседок – вторая кровать пока пустовала. Заходили медсёстры проверить, как мама, ободряюще что-то говорили, а что именно, плоховато помню – от переживаний я «оглохла». Пришёл и врач – тот самый, с живым взглядом. Молодой, рослый, с волевым лицом, он больше походил на киноактёра из боевика, чем на медика. Ещё и остроумный. Разговаривал он с лёгким юмором, без тяжеловесной серьёзности. Что-то в нём было успокаивающее.