– Она переехала и делает глобальный ремонт.
– Купила дом?
– Нет, снимает квартиру.
– Какой ремонт, тем более дорогой! Съёмную квартиру никто сам не ремонтирует.
– Наверное, я не так поняла, – запуталась мама в своих показаниях.
– Вы поругались?
– Да нет, она сейчас очень занята.
– Разругались! – возликовала я.
– Не разругались, а видимся теперь редко, – призналась она. – Мы с ней совсем разные, но надо же было с кем-то здесь общаться. Когда мы сюда приехали, я никого ещё не знала.
– На безрыбье и рак рыба, – съехидничала я. – Вон сколько у тебя людей на работе, с ними и дружи. С Валентиной, например. Она хорошо к тебе относится, навещает тебя, кекс испекла. Обойдёмся без Ирины. Не понимаю, что ты в ней нашла.
– Как-то так получилось. Одиноко мне было, а тут она подвернулась.
– Почему одиноко? С Даной мы в первый же день познакомились, она хоть и чудачка, но искренняя и добрая. Ещё Нола, она отзывчивая, талантливая. Ирина даже близко с ними не стоит.
– Да, но у меня с ними не сложилось… вообще всё зря… не надо было уезжать из Питера.
– Ты же сама это затеяла.
– Затеяла, а теперь вижу, что ошиблась, скучаю очень по Питеру.
– Давай съездим туда, всех навестим, – предложила я, надеясь, что это её взбодрит.
– Куда я, больная, потащусь.
– Ещё неизвестно, больная ли ты. Когда полностью восстановишься, мы туда обязательно поедем или вернёмся насовсем, если хочешь.
– Чего мотаться туда-сюда, здесь останемся, а то приедем на смех всем. Скажут, ничего у них в Москве не получилось, вот и прикатили назад. Там у нас уже ничего нет, ни жилья, ни работы, придётся заново начинать.
Прозвучало это как полная безнадёга. Она всё чаще и чаще падала в «яму» и меня за собой тянула. Ей плохо – мне тоже. Ей лучше – и мне легче. Зависимость от её настроения тяготила, но я знала, что даже если удеру на другой конец света, то на расстоянии буду ловить все её метания и страдания. Прилетит по воздуху её крик о помощи – и я помчусь к ней.
– Никто смеяться не будет. Не в дыру же мы вернёмся, а в большой город, и начинать всё заново не страшно, справимся.
– Легко сказать, – вздохнула она. – Откуда взять на это силы? Все свои силы я растеряла.
– Ладно, здесь останемся, раз тебе так легче, – и бодро завершила: – Будем осваивать новую жизнь! Нола говорит, что не важно, где живёшь, а главное, что делаешь.
– Мало ли что она говорит. Мировой звездой она не стала.
– Ну и что? Далеко не все знаменитости талантливые, а среди незнаменитых людей немало талантов. Какая же ты пессимистка! Сама себя изводишь.
– Значит, на то есть причины… тебе не понять.
– Ты вечно твердишь, что мне не понять, а я очень даже понимаю! Мне тоже нелегко бывает, а ты ещё и руки опустила.
Её замечание задело. Я забочусь о ней, трясусь, как бы что с ней не приключилось, горой встаю на её защиту, даже если она не права, а оказывается, я ни черта не понимаю! И я тут же себя пристыдила: ей плохо, а я придираюсь.
– Я знаю, что тебе нелегко, но ты зря думаешь, что я опустила руки. – Она слабо улыбнулась. – Ты меня убедила, что надо верить в лучшее.
– Правда? – обрадовалась я. – Мамочка, всё будет хорошо. Я доверяю нашему врачу, а не этому светилу.
– Пока прав как раз светило, как ты его называешь. Ответа же от специалиста нет. Где ты вообще его откопала, ты уверена, что он не аферист?
– В Интернете о нём читала, – обманула я.
Про Лори я умалчивала. Неубедительно же звучит: какая-то случайная, с причудами прохожая предрекла, что всё прекрасно! Я сама недоумевала, почему я, не веря ни в каких провидцев, ухватилась за предсказание незнакомой женщины. Не исключено, что Лори чокнутая. Но, как я себя ни вразумляла, отпускать надежду не хотела, да ещё моя догадка – абсолютно неправдоподобная и даже бредовая – покоя не даёт. А вдруг, а вдруг…
– Помнишь, что говорил светило? Интернету доверять нельзя. Ждать ответа от какого-то там специалиста бессмысленно. Лягу на операцию и отмучаюсь.
– Мам, ну что за негатив! Надо гнать плохие мысли, стараться о хорошем думать, а ты постоянно подавлена.
– Я не из-за операции подавлена.
– Тогда из-за чего?
– Из-за всего… Не хочу об этом говорить.
– Опять ты всё скрываешь, ничего не рассказываешь. Выговорись, легче же станет.
– Ты психолог? – грустно пошутила она. – Тогда и ты выговорись, ты тоже ничего не рассказываешь. У тебя на всё один ответ: «ОК», а я понятия не имею, с кем ты дружишь, с кем проводишь время.
– Ни с кем я не дружу.
Раньше, до её болезни, вопросы, как дела в школе, с кем я общаюсь, куда хожу, досаждали. Расценивала я их как контроль надо мной. Теперь к подобным вопросам отношусь спокойно, а отвечаю на них «ОК», чтобы не тревожить мать. Любое волнение – удар по её нервам, а нервничать ей категорически нельзя, это ухудшит её состояние.
Когда она ушла к Марку, я боялась, что одноклассники пронюхают и начнут злословить: сбежала от мужа к любовнику. Уберегая мать от сплетен, я отстранилась от всех, не встречалась ни с кем вне школы, к себе не приглашала. Про развод с Ефимом в школе так и не узнали, а если бы узнали, возможно, не судачили бы, но лучше молчать. Потом наступили летние каникулы, и про болезнь мамы тоже не узнали. Теперь же инспектор расскажет Лене, а та всем разболтает. Впрочем, какая мне разница, устала я прятаться и туда уже не вернусь. Волынка с этими школами; перепрыгиваю из одной в другую. Пожила бы оставшийся до выпуска год у Ефима, как он предлагал, не пришлось бы переходить, но не могла я оставить маму.
– Как же так, в школе всегда есть друзья. Тебя там обижали?
– Никто меня не обижал, просто никто мне там не нравился, – покривила я душой.
– Даже никто из мальчиков? – улыбнулась мама.
– Не было там нормальных мальчиков, – скрыла я правду. Мне нравился один парень, но он не обращал на меня внимания. Смотрел сквозь меня, словно я бестелесный дух, а не человек. Если же изредка замечал, то окатывал меня царственным взглядом: посторонись, не стой на пути. Зазнавшийся. Сама не понимаю, чем он меня привлёк.
– Без друзей нельзя. Надо с кем-то подружиться, – постановила мать.
– Это как, выйти на улицу и кричать: эй, кто хочет стать моим другом? – со смехом произнесла я. – Сейчас мне не до новых знакомств. Много дел.
– Так и недолго в нелюдимку превратиться.
– Мам, давай лучше о тебе поговорим. Скажи всё-таки, отчего ты подавлена, что тебя гнетёт?
Неожиданно уступив, она призналась, что ей стыдно за историю с Марком, казнит себя за то, что гадко обошлась с Ефимом, разрушила всё собственными руками и в прошлом наломала немало дров – каких именно дров, не уточнила. От этого в душе у неё пустота, ничего не хочется.
– По собственной глупости сама всё испортила, и ничего не исправить, – завершила она.
– Кое-что исправить можно. Возвращайся к Ефиму, – посоветовала я.
– У нас с ним не получится. Он никогда меня не простит.
– Простит. Он тебя любит.
– Вряд ли ещё любит, и не нужна я ему в таком виде, не женщина, а бледный призрак.
– Неправда, ты у меня красавица, а бледность – это временно, пройдёт. Что ты за него решаешь, кто ему нужен. Позвони ему, вот увидишь, он будет рад.
– Посмотрим. Пойду спать, – устало сказала она.
Мама ушла в комнату, а я разложила раскладушку на кухне. Заснуть не давали мысли. Они вроде кофеина – мгновенно пробуждают. Разговор с мамой меня разволновал. Я сомневалась, что она не собирается опускать руки. Если внутри у неё пустота и нет никаких желаний, то нет и драйва выздороветь. Чтобы отвлечься, я решила снова почитать «Великого Гэтсби». Книгу я скачала сразу же после той гнусной вечеринки. Фильм, который разругала Алиса, посмотрела в Интернете. Мне не терпелось узнать Алису получше: что ей нравится, а что – нет. Наши мнения совпали: книга – клёвая, а фильм – балаган какой-то, хотя стоит посмотреть из-за главного актёра. Классно он сыграл.
Прочла пару страниц, но не могла сосредоточиться, мысли прыгали по кухне, выскакивали на улицу, и вслед за ними я вышла на балкон. Повезло, что в этой захудалой однушке он имелся. Куцый, правда, один стул только помещается, но хоть воздухом подышишь. Чтобы оживить балкон, я купила горшок с ёлкой-лилипуткой, едва втиснула. Будет она зеленеть целый год, даже под снегом. Летом бабочки к нам не залетали, и я прикрепила к ёлке искусственную – иллюзорно-креативно получилось. Мама её даже за живую приняла.
Я села на стул, качнувшийся подо мной, – пол неровный. Напротив знакомая картина: коробки с квартирами вроде нашей, за ними – пустырь, где днём шло бурное строительство. Из-за крыш коробок вырисовывались в темноте экскаваторы с головами, как у динозавров. Больше смотреть не на что. Назад бы, во дворик Ефима! Весело там: полно бабочек – настоящих, а не декоративных, поют птицы, захаживают в гости еноты, покачивается павлинье перо на шляпке Даны, когда она, невидимая за забором, ходит по участку, и сидит на дереве красный попугайчик Петька. Мне не удалось выяснить, какой он породы, так и остался он попугаем, хотя пел как соловей – прямо заливался. Я заметила, что он с характером, умный, любознательный. Когда мы с Ефимом возились во дворике, Петька пристраивался в двух шагах от нас и с интересом смотрел, что мы делаем. Глядя на него, у меня возникало чувство, что не просто так он здесь летает. Сочиняю, конечно… это же птичка.
Посидев на балконе и полив ёлку, я отправилась спать. Ворочалась, ворочалась, но сна ни в одном глазу. Я встала, подошла к окну. Посмотрела на звезды. Некоторые из них – мелкие соринки, другие – большие и яркие, особенно одна – прямо сияет, освещает местность. Вдруг её заслонила тень, и я с изумлением узнала Петьку. Он, вроде эквилибриста, расхаживал по оконному стеклу, постукивая по нему клювом. Навестил меня, одолев такое огромное расстояние, или это другой красный попугайчик? Мама верит в примету, что, если птица стучит в окно, это к несчастью, а я считаю, что наоборот – приносит добрую весть. Почудился мне Петька или прилетал в действительности? Думаю, что прилетал.