Внезапно пение стихло, но оно продолжало звучать внутри меня. Я не уходила, надеясь, что оно снова раздастся. В эту минуту открылась дверь и появилась женщина – смуглая, статная, с миллионом свисающих до талии косичек-спиралек. Никогда не видела такого количества волос! Её облик меня поразил, как и пение, – вылитая королева. Лицо у неё выразительное, как отточенное. На шее женщины висели бусы из голубовато-серебристых камешков, похожих на льдинки. На обеих руках – перстни с такими же льдинками.
– Это вы пели? – спросила я её.
– Да, я.
– Классно вы поёте.
– Спасибо, – улыбнулась она. – Как тебя зовут?
Голос у неё, как и пение, особенный. Хоть раз услышишь, навсегда запомнишь.
– Славка. Мы с мамой только что приехали, будем жить вон там, у Ефима, – махнула я рукой в сторону его дома. – Они с мамой недавно поженились.
– Да, да, я слышала. Приятно познакомиться. Меня зовут Нола. Надеюсь, вам с мамой здесь понравится. У нас сегодня правда жарко, давно такого пекла не было.
– Для меня чем жарче, тем лучше, – бодро заявила я.
– Не зайдёшь? Угощу чаем с конфетами, – пригласила она.
Слушая её пение, я представляла её жильё другим, а оно напоминало магазин сувениров. Повсюду разнообразные сосуды, шкатулки, бутылки с длиннющими, как шеи жирафов, горлышками, какие-то финтифлюшки. На одной полке – группка матерчатых фигурок зловещего вида: с перьями на головах, с впадинами вместо глаз. В их открытых ртах торчали длинные редкие зубы, смахивающие на расчёски. И посреди всего этого возвышался рояль.
– Садись, располагайся, – сказала Нола. Принесла чай, сладости.
– А что это за страшные безглазые фигурки? – спросила я.
– Куклы-вуду.
– Я что-то про них слышала, не помню. Что это?
– Это куклы, используются в чёрной магии.
– Они вам нужны для колдовства? – удивилась я.
Ничего себе райончик: одна соседка гадает, другая колдует!
– Нет, – рассмеялась она. – Я этим не занимаюсь. Эти куклы просто как сувенир, мне их подарили друзья.
– Зачем дарить таких страшил? Лучше бы выбрали что-нибудь повеселее.
Она опять рассмеялась.
– Подарили, потому что я собираю разные поделки, видишь, сколько их у меня, а ещё подарили, потому что куклы-вуду связаны с родиной джаза – Новым Орлеаном.
– Вы поёте только джаз?
– В основном да, но поп тоже.
– А где вы выступаете?
– В ночных клубах, иногда в ресторанах.
– Как же так, с вашим голосом вам надо на сцену. Когда я вас услышала, решила, что вы известная певица. Зачем в ресторанах, народ там пьёт, жуёт, орёт. Чего там публика понимает в пении! – с пылом заявила я.
– Некоторые знаменитые певцы начинали именно с ресторанов.
– Ну, не знаю, – засомневалась я. – Шансов на это мало, скорее застрянешь в ресторане на всю жизнь. Вам надо на большую сцену.
– Меня умиляет, с какой горячностью ты рассуждаешь, – рассмеялась она опять. – Ты любишь джаз?
Сказать правду – неудобно, а врать я не рискнула: если она спросит, каких исполнителей я люблю, попаду впросак. Пришлось признаться, что к джазу я равнодушна, всегда считала его скучным, но, услышав её пение, впервые подумала, что он далеко не скучный.
– Скачаю в Интернете, – заверила я.
– Если хочешь, я могу дать послушать диски.
– Хочу.
Произнесла я это не только потому, что хотела сделать ей приятное. Самой интересно.
Она подошла к шкафу и, пока вытаскивала из ящика диски, что-то тихо напевая, льдинки в её кольцах и бусах, мерцая, мигали в такт её движениям.
– Необычные у вас украшения, – сказала я. – Камешки, как живые, светятся и перекрашиваются.
– Может, и живые, – улыбнулась она. – Это же лунный камень, а он, как говорят, обладает целебными свойствами.
Нола понравилась мне с первого же мгновения. Открытая, без фальшивостей, без наигранности, яркая. Надо маму с ней познакомить. Маме нужны настоящие друзья, в людях она не разбирается и выбирает в подруги не тех.
– Держи, – протянула Нола мне диски.
– Я послушаю и прямо на днях верну, – пообещала я и на всякий случай добавила: – Обязательно верну.
– Слушай сколько хочешь. Вот ещё кое-что. Пусть это принесёт тебе удачу. – Она сняла с пальца одно кольцо и вложила мне в руку.
Камешек в нём слабо мерцал: то голубел, то становился дымчатым, то поблёскивал, как стекло на солнце. Камешек-хамелеон. Чтобы её не расстраивать, если кольцо мне великовато, примерять я не стала. Только я её поблагодарила, как нас перебил телефон. Она взяла, глянула на экран и отбросила в сторону. Но кто-то настойчиво продолжал трезвонить, а она не брала. Я видела, что она нервничает.
Телефон не унимался. Похоже, что тот, кто настырничал, раздражён оттого, что она не отвечает, и назло без конца набирал её номер. Надо выключить звук – и все дела. В итоге она так и сделала.
– Мне пора, пойду, – произнесла я, чувствуя, что она уже не со мной, не в этой комнате, а где-то далеко, что звонки её напугали, и она кого-то боится. Или мне мерещится, мало ли кто ей звонил и какие у них отношения.
– Заходи ко мне в любое время, не стесняйся, – сказала она, очнувшись. Она вновь улыбалась, как будто ничего не произошло, но, когда мы, прощаясь, обнялись, я услышала, как тревожно колотится её сердце.
– Поздновато, – попрекнул меня Ефим, когда я вернулась. Полностью вошёл в роль отчима.
– Я же послала эсэмэску, что задерживаюсь, познакомилась с вашей соседкой Нолой. Потрясная она певица.
– Да, певица хорошая.
Согласен он или дипломатично поддакивает, я не разобрала.
– Вы с ней дружите?
– Не то чтобы дружим, общаемся по-соседски.
– Она замужем?
– Разведена.
Делиться своим предположением, что Нола чего-то опасается, я не стала. Мне могло показаться.
– Где мама?
– Она очень устала, заснула прямо на диване, я её отнёс в спальню. Ты тоже, наверное, устала, иди отдыхай.
Я отправилась спать. Самой не верилось, что у меня теперь есть собственная комната, да ещё с высоким, до потолка, окном. Оно выходило на задний дворик – аккуратный, как и дом, но пустоватый. Кроме жидкого одинокого дерева и травы, там ничего не росло. У забора стоял небольшой сарай, где Ефим держал косилку и всякие хозяйственные штуки. Сарай он сам построил – любил всё мастерить и чинить. Как я вскоре заметила, если в доме что-то выходило из строя, он немедленно хватался наладить. Радовался, когда что-то ломалось. Он мог бы быть кем угодно: плотником, слесарем, электриком, список можно продолжить – мастер на все руки. В моём понимании таким и должен быть настоящий мужчина, а не неженкой, не умеющим даже гвоздь вбить в стену, как мамины бывшие хмырики.
Ещё на заднем дворике стояли металлические стулья, столик и гриль. «Сейчас сделаем шашлык», – указал на гриль Ефим, показывая нам с мамой свой участок. Шашлык получился отменный, я уплетала за обе щёки.
Ночью дворик освещал яркий фонарь, и я заметила парочку каких-то животных, похожих на кошек. «Это еноты. Наверное, удрали из питомника, он здесь неподалёку, они часто ко мне залезают», – сказал Ефим, когда я его спросила на следующее утро. Он расставлял ловушки-клетки, затем отвозил енотов назад в питомник или далеко на природу, выпускал на волю, но они возвращались – свобода им не нужна, им у него нравилось. Ту парочку тоже повёз в питомник.
Это я набросала для полноты образа его портрет. Добряк он, верный и надёжный, а мама, несмотря на это, ринулась в объятия урода Марка. Но когда я, лёжа в постели, подводила в полудрёме итоги первого дня в «деревеньке», ничто не предвещало беды, всё виделось радужным, а не безнадёжным, как я представляла, покидая Питер. И, засыпая, я думала о том, что после всех страданий и неудач, после череды никчёмных мужиков мама наконец нашла нормального человека, и не важно, что он красотой не блещет, зато заботливый и добродушный, без понтов и заморочек. Как же я заблуждалась, считая, что мама это сознаёт и будет крепко за Ефима держаться!
3. Марк
Подхожу к ванной и слышу, как мама шушукается там с кем-то по телефону. «Люблю», – прошептала она в трубку. Увидев меня, она смутилась и быстро попрощалась с кем-то:
– Извини, должна бежать.
– С кем это ты? – почуяла я неладное.
– С Ирой.
Отвернувшись, она стала суетливо переставлять баночки с кремами на полке.
На враньё у меня нюх, тем более на мамино. Знаю её как облупленную, хотя она уверена, что не знаю.
– С каких это пор ты Ирине в любви признаёшься? – подловила я её.
– Мы же с ней подруги, что в этом такого, – пробормотала она чепуху и, избегая моих вопросов, поспешила на кухню – якобы надо срочно заняться ужином, успеть к приходу своего любимого мужа.
Раньше она Ефима так не называла. Превратился в любимого в эту минуту. И закралось подозрение, что мать ему изменяет. На это указывало многое: участившиеся и долгие походы по магазинам, куда она обычно ходила со мной, а теперь под разными предлогами меня с собой не брала; и с телефоном она уже не расставалась ни на минуту. Раньше кидала его, куда попало, а теперь таскала с собой повсюду, даже в туалет. Я беспокоилась, что Ефим догадается, но он ничего не замечал. Что за простак! Да нет, не простак, как позже выяснилось. Притворялся глухим и слепым – ждал, что наваждение у мамы пройдёт и всё станет как прежде.
Раскололась мама быстро. Рассерженная её враньём и тем, что она поверяет свои тайны не мне, родной дочери, а фальшивке Ирине (ежедневно секретничает с ней по телефону), я спросила её в лоб, не крутит ли она роман на стороне. Она возмутилась, руками всплеснула: «Как ты смеешь говорить такие гадости!» На её щеках выступили красные пятна – признак того, что она нервничает, и смотрела она куда-то в сторону, а не на меня. Поизображав из себя оскорблённую невинность, мать в конце концов призналась.
– Я не хотела, так получилось, – пролепетала она. – Я влюбилась.
– Как это влюбилась? А как же Ефим? Его теперь на помойку?! – возмутилась я.