– Надеюсь, вы понимаете, что женщина должна заботиться о своём мужчине?
Стушевавшись, мама заверила, что да, понимает, именно так и намерена делать. Назидательный вопрос этой старорежимной тётки и робость матери меня взвинтили. Почему мать себя не уважает и считает, что этот нарцисс Марк её последний шанс? Вся ситуация бесила. У меня возникло гадкое чувство, что, находясь здесь, мы с мамой предаём Ефима.
– Как заботиться? – не вытерпела я. – Выполнять все его прихоти?
Мадам в ответ ошпарила меня взглядом – никакой кипяток так не обжёг бы.
– Хамка у вас дочь, плохо вы её воспитали, – отчитала она маму с удовольствием.
Когда мы ехали назад домой, маму отчитывала уже я.
– Почему ты стелилась перед этой сушёной воблой?! Ты что, в невольницы к этому козлу идёшь? Как ты могла так с Ефимом поступить! Твой Марк не стоит его мизинца! – обрушила я на неё ворох упрёков и продолжала пилить два дня, пока не вернулся Ефим. Чувствуя себя виноватой, мать не спорила, и это подогревало мой гнев.
Мамина покладистость меня вечно выводит из себя. Что это, трусость или слабость? Но ведь характер у неё более крепкий, чем кажется. Добиваться своего она умеет и упрямой бывает. Но стоит появиться в её жизни никудышному смазливому хмырю, её сразу заклинивает, и из уверенной независимой женщины она превращается в покорную овечку, а нормального мужчину – Ефима – отшвыривает. Ей бы разобраться, отчего так происходит.
Меня мучила скользкая мысль, что она всё-таки клюнула на деньги Марка. «Нет, на это она не способна», – говорила я себе. Впоследствии подтвердилось, что состояние Марка не её цель. Увлеклась мать им от скуки, хотелось ей страсти, опьянения и влюблённости. Спокойное, размеренное, предсказуемое существование – не её удел, как она призналась однажды. Но я, пораскинув мозгами, пришла к выводу, что всё проще: если бы она любила Ефима, то спокойная надёжная жизнь с ним её бы устраивала. Полюбить его не получилось, и она бросилась в объятия подвернувшегося в тот момент Марка. Клюнуть на богатого красавчика проще, чем на небогатого толстяка, пусть и благородного.
4. Страшный день
От Ефима мама ушла. Сделала это трусливо. Избегая объяснений, оставила записку, когда он был на работе, и сбежала к Марку. Записку состряпала короткую: «Прощай, прости, люблю другого». В ответ на мой упрёк «Могла бы написать что-то помягче» она заявила, что Ефим сам скуп на добрые слова, ласки от него не дождёшься, не такой он прекрасный, как кажется. Во как, приписала не свойственные ему качества! Виновата перед ним, но всё перевернула в своей голове: виноват он, а не она – типа заслужил.
«Может, ещё и мстить ему начнёшь за то, что сама гадко с ним поступила», – съязвила я.
«Тебе не стыдно?» – обиделась она.
Переложив свою вину на мужа, мама помчалась к Марку, а я под предлогом, что ещё не собралась и приду чуть позже, осталась дома дожидаться Ефима. Несмотря на то что мать я всегда защищаю и оправдываю, в ту минуту я на неё разозлилась, хотя, если честно, не только о её благополучии я пеклась – о своём тоже. У меня впервые появилось чувство уверенности, что есть надежный человек-заступник. Раньше я переживала из-за отсутствия мужчины в семье, но свыклась – нет его, ну и хрен с ним, без него даже лучше, сами неплохо справляемся. С появлением Ефима своё мнение я изменила – в семье должен быть мужчина, ну кроме тех случаев, когда он паршивый, тогда он на фиг нужен.
Я также беспокоилась, что Ефим изменит своё отношение к маме: использовала его и сбежала к другому. Надо мне всё исправить и не дать им развестись.
Новость о том, что мама ушла, Ефим воспринял стойко. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Прочёл записку, скомкал, кинул в мусорную корзину и предложил заказать пиццу на обед.
– Мама его совершенно не любит, – желая смягчить удар, сказала я. – У неё временное затмение. Она вернётся.
– Как насчёт пиццы, какую ты хочешь? – спросил он.
– Какая пицца? – опешила я. – Тебе всё равно, что мама ушла?
– Нет, не всё равно, но, как говорится, насильно мил не будешь.
Произнёс он это сурово. Его глаза почернели, стали жёсткими. Впервые видела его таким – обычно он выдержан, ровно себя ведёт, держится дружелюбно и по нему трудно определить, что у него на уме. Его ответ разочаровал: он не кинулся к телефону и не начал умолять мать вернуться.
– Ты так легко её уступаешь? Надо что-то делать, поговори с ней.
– Зачем, если она приняла решение, – отчеканил он.
Я испугалась, что он зол и на меня. Ведь я тоже ему врала – покрывала маму. Должен же он понять, что выдавать родную мать – это предательство. Возможно, он и не злился вовсе, а мысль эта возникла из-за чувства вины перед ним.
– Ты должен что-то сделать, – повторила я.
– Что именно? Ворваться к Марку с пистолетом? Ничего делать я не собираюсь.
Раз ему известно имя этого урода, он знал о маминой измене. Ужасно неловко получилось – мы с мамой его обманывали, а он делал вид, что верит. Добродушный с виду, Ефим оказался далеко не простофилей. Он тоже хорош – незачем было притворяться.
– Как ты про Марка узнал? Следил за мамой?
– Не следил, она сама себя выдала, ты же знаешь, какая она рассеянная, врать она не умеет. – Он грустно усмехнулся. – Или хотела, чтобы я её поймал, и особо не пряталась.
– Что же ты её не остановил?
– Ждал, что наваждение пройдёт и всё закончится.
– Но ведь не закончилось же, а если бы ты что-то сделал и не молчал, мама не ушла бы к этому уроду.
– Сомневаюсь.
– Ну и чего ты добился своим ожиданием?! Вы же всё равно расстались!
Крикнула я от обиды на них обоих. Мать всё развалила своей изменой, а Ефим – невмешательством.
– Не хочу, чтобы вы разводились. – Сказав это, я едва не разрыдалась. – Можно я пока у тебя поживу?
– Конечно, только если твоя мама разрешит.
– Она разрешит, я ей теперь не нужна. – Не удержавшись, я всё-таки расплакалась.
Не по силам мне такие перевороты в жизни: то плохо, то хорошо, то опять плохо. Мать постоянно твердит, что у неё стресс. А у меня не стресс?
Он меня обнял, начал утешать и сразу превратился в того Ефима, какого я знала и любила – ласкового, покладистого, отзывчивого. Наравне с этим мне понравился и другой Ефим – жёсткий и непреклонный, каким он показал себя минуту назад. Я не подозревала, что он умеет таким быть. Думаешь, что знаешь человека, а оказывается, мало знаешь.
– Всё, хватит слёзы лить, давай жарить твой любимый шашлык, – сказал он.
Пока я хлюпала носом, уткнувшись лицом в его могучую грудь, прошёл дождь. После него всё с невероятной скоростью выросло и расцвело на глазах. Вообще-то я любитель больших городов, нравится мне их брожение, звуки, шум, мощь, но быть поближе к природе – тоже неплохо, на душе легче становится. Особенно если погода подходящая, как сейчас. Сижу во дворике Ефима и смотрю на прыгающих по забору птиц. Вылитые заводные игрушки: приостановятся, покрутят головой по сторонам и давай по новой скакать. Вскоре это дело им надоело, и они запели на все лады. К ним присоединился хор лягушек – после дождя те вылезают, шныряют по участку, никого не боятся. Бурлит жизнь во дворике Ефима. Не такая уж тусклая эта деревенька, жить здесь можно – по крайней мере, пока.
Шашлык, как всегда, получился отличный. Ефим пил пиво, а я – колу. Обычно он ест с аппетитом, а тут пожевал без удовольствия, отодвинул тарелку в сторону и сник, словно только сию минуту до него дошло, что мама ушла. Мы теперь ужинали вдвоём, без неё.
– Ты не узнавал ничего про Марка в Интернете? – спросила я. – Я искала, но ничего толком не нашла, так, общие сведения.
– Надеялась найти компромат? – безрадостно пошутил он. – В Интернете не всё есть.
– Ты тоже набирал его имя?
– Не набирал, а навёл о нём справки.
– У кого?
– У знакомых.
– Они что, в полиции служат?
– Да нет, просто давние друзья, они сказали, что он весь в долгах.
– Как это? – оторопела я. – У него же дом, дорогие машины и всё такое.
– Всё это уже практически принадлежит не ему. Изначально капитал у него был, от отца достался, но он почти всё растранжирил. Любит жить на широкую ногу, а не так давно открыл бизнес и быстро прогорел.
– Ты уверен, что это верная информация?
– Уверен.
– Почему же ты не предупредил маму, если всё это знал?
– Она бы решила, что я на него наговариваю. Когда человек ослеплён, он глух.
– Надо сказать, чтобы раскрыть маме глаза. Давай прямо сейчас и скажем!
– Она в курсе, – не сразу ответил он.
– Значит, ты всё-таки её предупредил?
– Не напрямую, нашёл способ, – ответил он. – Если бы я ей сам сказал, она бы не поверила, хотя, похоже, она всё равно не поверила.
– Давай вместе ей скажем. Это подействует, и она вернётся, – брякнула я.
Дурацкое замечание. Прозвучало так, как будто деньги у мамы на первом месте, а раз их у Марка нет, можно рвануть назад, к мужу.
– Я имела в виду, что она не потерпит обмана…
– Не объясняй, я понял, – перебил он и, прекращая разговор, спросил, не хочу ли я ещё колы.
– Пойду сама возьму, – сказала я.
На самом деле мне хотелось пройтись по дому – опустел он без мамы. Её нет, а её присутствие чувствовалось во всём: сейчас войдёт и радостно скажет: «Столько всего накупила! Помоги мне внести пакеты в дом». И, услышав шум подъехавшей машины, я выбежала на улицу в надежде, что это произошло и её привезло такси.
– Привет! – поздоровался со мной вылезший из своей тачки сосед.
Вернувшись в дом, я проверила, что Ефим так же попивает пиво во дворике, и проскользнула в главную спальню. Там пахло мамиными духами – тонкими и воздушными, как и она. Ими пропиталась вся её одежда. Собрав мамины шмотки, я положила их в шкаф. Запихнула подальше вглубь, чтобы они не маячили перед глазами Ефима. Если мать не вернётся, отвезу ей все пожитки. А растение в горшке на подоконнике – подарок Ефима – оставлю. Мама его не возьмёт – говорит, что оно смахивает на ядовитое насекомое. Я этого не вижу, мне оно больше напоминает птицу. Его верхушка в форме клюва, а само растение малиново-красное с чернотой – цвета оперения местной птички. Та часто крутится на нашем участке. Довольно необычная. Ведёт себя как дрессированная, как будто мы с ней знакомы: постукивает клювом в моё окно – здоровается.