Год спустя она оказалась в Фон-Ромё, запертая сильной снежной бурей. И я снова попытал свою удачу. Думаю, на этот раз я был гораздо менее неуклюж. В этом возрасте мы быстро учимся и меняемся…
После того благословенного уик-энда не проходило и недели, чтобы мы не говорили по крайней мере час по телефону.
Недавно Элен напомнила мне, что в 14 лет я сказал ей: «Если ты станешь моей женой, ты будешь чаще видеть меня по телевизору, чем в реальности…»
Первая часть нашей истории постепенно угасла из-за нашей удаленности, но мы снова встретились в 17 или 18 лет, при этом никогда полностью не прерывая все, что нас связывало. С тех пор наши отношения стали более серьезными, несмотря на то, что она уехала учиться в Тулузу, а я становился настоящим биатлонистом между Преманоном и Виллар-де-Ланс.
Это потрясающе, что сейчас Элен – моя жена, мать моих детей. В наших отношениях было несколько перерывов начиная с наших 14 лет, но мы никогда не переставали общаться и доверять друг другу. Я убежден, что без нее мне бы не удалось построить такую спортивную карьеру. Она дала мне стабильность чувств, в которой я нуждался. Что до меня, я никогда не лгал ей о том, какая жизнь ждет меня, а значит и ее, если она согласится разделить ее со мной. Недавно Элен напомнила мне, что в 14 лет я сказал ей: «Если ты станешь моей женой, ты будешь чаще видеть меня по телевизору, чем в реальности…» Наверно, я до конца не осознавал, что хочу стать тем, кем стал сегодня. Но, вспоминая те слова, не буду отрицать, что внутри меня жило стремление, интуиция. Я хотел стать таким, как те парни, что украшали стены моей комнаты. Хотел стать чемпионом с плаката. Это было больше, чем просто желание. Огонек, маленький огонек, который никогда не гаснет.
2По стопам моего кумира
Проучившись год в лицее в Фон-Ромё, Симон решил уехать в Альпы, в спортивный лицей в Виллар-де-Ланс. Сначала в качестве обитателя интерната, а потом и обладателя собственной комнаты.
Он вкалывал как сумасшедший. Трудился больше, чем остальные, и его тренер Тьерри Дюссер быстро понял, что к нему в руки попал настоящий самородок. Таков был Симон: всё или ничего. В то время он напоминал воина-крестоносца – мечту каждого тренера. Я также думаю, он исходил из установки, что, будучи родом из Пиренеев, он будет не очень хорошо принят другими лыжниками, в основном уроженцами Альп. Скорее всего, его опасения были напрасны, но это не помешало ему полностью погрузиться в работу и прогрессировать с невиданной скоростью.
Его редкие визиты домой я воспринимал как пришествие Мессии. Мы уже были не в том возрасте, чтобы обмениваться ударами кулака. Наши отношения стали гораздо спокойнее. На самом же деле брат стал моим кумиром. Я даже не помышлял когда-то сравняться с ним, я просто хотел, больше чем когда-либо, идти по его стопам.
Когда один или два раза мы навещали его в Вилларе, я был горд оказаться в той обстановке, которая его окружала. Он принадлежал к сливкам спортивного мира, был лучшим биатлонистом Франции среди юниоров. Скоро он станет лучшим в мире, в этом ни у него, ни у меня не было ни малейшего сомнения. Мне удалось составить компанию на пробежке ему и его наставнику Тьерри Дюссеру. Думаю, я вел себя скованно, боясь показаться смешным. Но на самом деле я произвел впечатление на Тьерри, по крайней мере так он мне сказал несколько лет спустя.
Как бы там ни было, я заразился успехами Симона. Я тоже хотел испытать то, чем жил Симон, не смея даже представить, что когда-то смогу быть так же хорош, как он. Эта мысль зрела внутри меня, пока не стала одержимостью. Без сомнения, в этом проявился мой каталонский характер: я упрям, и если во мне появилось желание, мне нужно идти до конца, сделать все, чтобы его удовлетворить.
Петиция об отъезде
В тот год Жан-Гийом Беатрикс и Грегуар Жаклен стали, по справедливому решению судей, чемпионами Франции среди юниоров. Оба носили цвета Дофине, и обоих тренировал Тьерри Дюссер. Что касается меня, я находился в середине рейтинга. У меня определенно был потенциал, но до их уровня я пока не дотягивал. Я считал, что для того чтобы прогрессировать, есть единственное решение: присоединиться к их группе, то есть уехать из Пиренеев в Альпы и, подобно Симону, тренироваться в спортивном центре «Надежда Виллар-де-Ланс».
Если быть до конца откровенным, не уверен, что меня привлекало больше: независимая жизнь вдали от родителей или то, что команда Дофине была практически неминуемой ступенькой для тех, кто хотел попасть в спорт высоких достижений.
Я знал, что меня могут взять в эту элитную когорту. Во-первых, мой уровень был вполне хорош, и на взгляд специалиста было очевидно, что он может стать гораздо лучше. Во-вторых, я был младшим братом Симона Фуркада, чьи успехи и работоспособность свидетельствовали и в пользу его родственников! Я связался с Тьерри Дюссером и получил его согласие. Оставалось только уговорить родителей…
В середине зимы я начал осаду. Я доставал родителей в течение нескольких месяцев; за каждой едой я заводил разговор на эту тему. Это было настоящее сражение с неизвестным заранее результатом: родители считали, что в свои 15 лет я еще недостаточно созрел для самостоятельной жизни; к тому же они понимали, каких дополнительных расходов это потребует. Двое сыновей, спортсменов высокого уровня, живущих далеко, это было нелегкое бремя для родителей. Я до конца не был уверен, что мне удастся их убедить, но у меня была стратегия: я брал их измором. Я постоянно и неуклонно поднимал эту тему. Даже составил петицию к семье с просьбой, чтобы меня отпустили!
Они сдались в конце весны. Думаю, что мой дед с отцовской стороны убедил маму разрешить мне попробовать. Я был в комнате Бриса, когда они мне сказали: «Хорошо, ты едешь». Не помню других деталей, я ничего не видел, не слышал и не понимал кроме того, что моя мечта исполнилась. Я тут же позвонил Тьерри Дюссеру. Начиналась новая жизнь!
В середине лета Дюссер позвал меня на сборы в Севенны со своей командой. В остальное время я работал на водной базе на озере Матамаль: выдавал и принимал снаряжение, помогал с его подготовкой… Моим начальником был отец Тибо – того самого парня, который несколько лет назад хотел набить мне морду, а потом стал моим лучшим другом. По утрам я был свободен и мог тренироваться, а работал после обеда, до восьми вечера. Вечером я возвращался (а иногда и нет) домой или проводил время с друзьями.
Как-то раз ночью, после вечеринки, мы с Тибо были одни в доме его родителей на берегу озера. Они оставили на столе ключи от автомобиля. Не знаю, что нам взбрело в голову… Мы взяли ключи и отправились покататься. Поскольку Тибо, как и мне, было 15 лет, у него не было водительских прав. Проехав несколько километров, мы врезались в дерево. Это была не просто легкая авария, мы перевернулись, и только чудом ни он, ни я не получили травм. Первые слова, которые я сказал Тибо после того, как оправился от шока: «Черт, теперь родители не отпустят меня в Виллар!»
Все же я позвонил отцу, чтобы он за нами приехал. На наше счастье, первым, что он увидел, были обломки машины, намотанные на дерево. Он был так напуган тем, что могло с нами случиться, что почти не ругался. Но на следующей день мы получили от родителей хорошую взбучку. К тому же нас заставили оплатить стоимость нашей грандиозной глупости. Тибо проработал все лето без зарплаты, чтобы возместить ущерб родителям. Со мной его отец обошелся более милосердно, он удерживал только часть моего жалованья… В наказание нас с Тибо разлучили: один работал по утрам, другой после обеда, а разрешения на походы по вечеринкам были сильно урезаны.
Перед лицом смерти
Так прошло лето, с небольшим перерывом на сборы в Севеннах. Меня хорошо приняли, и я без труда нашел себе место в команде. Мы быстро сблизились с Жаном-Гийомом Беатриксом, а также с Мари-Лор Брюне, которая, как и я, приехала из Фон-Ромё.
В сентябре, после переезда в Виллар-де-Ланс, мне было немного сложнее влиться в коллектив. В интернате мы жили в одной комнате с тремя горнолыжниками, и, по счастью, отношения были хорошие. Выходные я проводил в семье Шанталь и Бруно Дюссеров, которые еще раньше приютили Симона, до того как он снял отдельное жилье. Я учился в одном классе с их дочерью Марин. Шанталь тоже родом из Пиренеев, а Бруно руководит подразделением беговых лыж в компании Rossignol. Нужно ли говорить, что мы принадлежали к одному миру… В остальном я был таким же юным спортсменом, как и другие. Тренировок становилось все больше, я хорошо прогрессировал. Ничто не предвещало, что я снова окажусь перед лицом смерти, второй раз за несколько недель.
В октябре мы поехали на сборы в Альп-д-Юэз, чтобы тренироваться на первом снеге. Тьерри Дюссер запланировал стрелковую тренировку, но из-за плохой погоды ее перенесли в зал, где чуть не случилась катастрофа.
Мы должны были отработать движения при стрельбе, но без патронов. Это называется «холостой тренаж». Задача тренировок – довести все до автоматизма. Заряжаем винтовку с закрытыми глазами, неустанно повторяем движения, чтобы на соревнованиях делать их без малейшего колебания. Помню, как Тьерри говорил: «Представьте, что вы на первой гонке сезона, это отборочные соревнования на Кубок Европы. Вы приходите на огневой рубеж, дышите, принимаете изготовку, вставляете обойму и, когда вы готовы, стреляете». Мы выстроились в три ряда перед зеркальной стеной, чтобы хорошо видеть все движения. Я был в первом ряду. За мной, немного слева, стояла девушка из нашей группы. По сигналу Тьерри мы взяли винтовки, вставили обоймы, прицелились и выстрелили перед своими отражениями в зеркале. Обычно мы должны были слышать только звук холостого выстрела. Сухой «клик». Мне это показалось дурной шуткой, когда я услышал «БАХ». Но, подняв глаза, я увидел перед собой разбитое зеркало. Немного выше отражения моей головы…
Я тут же подумал, что сам сделал глупость, забыв патрон в обойме. Мне уже приходилось доп