рава и справедливости, свободы и национальности, защиту которых мы взяли на себя, не получат крепкой опоры и утверждения».
Затем речи говорили двое других послов, после чего господин Милюков от лица своих коллег заверил нас, что Временное правительство твердо намерено придерживаться соглашений и союзов, заключенных их предшественниками, и продолжать войну до победного конца.
Моя речь в целом была принята хорошо, хотя одна газета предупредила меня, что я не могу говорить с представителями свободной России тем же языком, что и с «приспешниками царя».
Те из моих читателей, которые имели терпение проследить вместе со мной за последовательными стадиями русской революции вплоть до нашего признания Временного правительства, надеюсь, не станут верить обвинениям, будто я принимал какое-либо участие в ее осуществлении. Тем не менее многие люди по-прежнему верят, что я был ее движущей силой, что я тянул за невидимые нити и направлял ход событий. С момента моего возвращения в Англию в начале 1918 года эти обвинения неотступно меня преследовали, и я так и не смог от них избавиться. Многие из моих бывших российских друзей по-прежнему относятся ко мне с подозрением, а некоторые даже отказались общаться со мной, считая меня косвенным виновником тех несчастий, которые обрушились на страну и на их последнего императора.
Рассказы о моей революционной деятельности столь же многочисленны, сколь смехотворны. Вот два типичных примера.
В 1919 году, весной, я приехал в Мальборо-Хаус, чтобы повидаться с Артуром Дэвидсоном, одним из самых давних и близких моих друзей, чью смерть многие из нас оплакивают. Он говорил мне, что некоторые легковозбудимые люди склонны верить некоторым из этих историй, когда один из моих русских друзей, состоявших в свите императрицы Марии,[85] вошел в комнату. После обычного обмена приветствиями я спросил его, не подозревает ли он меня в причастности к революции. «Ну, – сказал он, – трудно поверить, что это не так, после всего того, что писали газеты». На мой вопрос, что же соизволили написать обо мне в газетах, он ответил: «Я читал, что, когда на Марсовом поле хоронили жертв революции, вы в парадной форме присутствовали на церемонии вместе со всем своими сотрудниками, и даже произнесли речь, в которой восхваляли революцию, и в заключение выразили надежду, что недалек тот день, когда Англия последует примеру России и избавится от своего короля». – «Это, – ответил я, – действительно последний предел. Если русские верят подобным историям, то они готовы поверить чему угодно. Неужели вы думаете, что, произнеся такую речь, я мог бы остаться послом в Петрограде, а по возвращении в Лондон удостоился бы милостивейшего приема от своего государя?» Он не мог отрицать силы такого аргумента и взял назад свои обвинения.
Другая история еще смешнее. В 1918 году на одном из завтраков в Лондоне ее, однако, совершенно не шутя, рассказывал один бывший дипломат, ныне покойный, а одна дама, которая при этом присутствовала, передала ее мне. «Бьюкенен, – сказал экс-дипломат, – считал, что германское влияние при российском дворе стало настолько всеобъемлющим, что предотвратить выход России из войны и заключение сепаратного мира можно лишь с помощью революции. Для этой цели он сошелся с крайними социалистами и посещал их революционные собрания, наклеив фальшивый нос и бороду». Поскольку я не говорил по-русски, такая маскировка вряд ли могла бы быть эффективной.
Истории, подобные этой, не требуют никаких комментариев, но я не могу обойти молчанием более серьезные обвинения, выдвинутые против меня в статьях и письмах, которые появляются в прессе различных стран. Для моих целей достаточно привести в качестве примера одну из недавних статей, которая благодаря всемирной известности опубликовавшего ее издания привлекла к себе внимание широких слоев общества. Мне указал на нее господин, который ранее занимал высокий пост на французской дипломатической службе. Он по-дружески попросил меня рассказать ему о роли, которую я сыграл в революции, чтобы он мог сгладить неблагоприятное впечатление от политики британского правительства по отношению к России, которое сложилось в определенных парижских кругах благодаря упомянутой статье.
В июне прошлого года журнал «Ревю де Пари» опубликовал первую из целой серии статей, написанных княгиней Палей, вдовой великого князя Павла Александровича, и озаглавленных «Воспоминания о России». В ней она заявляет следующее:
«Английское посольство по приказу Ллойд Джорджа сделалось очагом пропаганды. Либералы, князь Львов, Милюков, Родзянко, Маклаков, Гучков и так далее, постоянно его посещали. Именно в английском посольстве было решено отказаться от легальных путей и вступить на путь революции. Надо сказать, что при этом сэр Джордж Бьюкенен, английский посол в Петрограде, действовал из чувства личной злобы. Император его не любил и становился все более холодным к нему, особенно с тех пор, как английский посол связался с его личными врагами. В последний раз, когда сэр Джордж просил аудиенции, император принял его стоя, не попросив сесть. Бьюкенен поклялся отомстить, и так как он был очень тесно связан с одной великокняжеской четой, то у него одно время была мысль произвести дворцовый переворот. Но события превзошли его ожидания, и он вместе с леди Джорджианой без малейшего стыда отвернулся от своих друзей, потерпевших крушение. В Петербурге в начале революции рассказывали, что Ллойд Джордж, узнав о падении царизма в России, потирал руки, говоря: „Одна из английских целей войны достигнута“».
Я давно знал, что княгиня Палей наделена живым воображением, и мне остается только поздравить ее с этим шедевром. Несколько месяцев тому назад я просматривал старые записи и наткнулся на письмо, написанное мной лорду Карноку в декабре 1914 года, когда он был помощником министра иностранных дел. В этом письме речь шла о положении дел на русском фронте. Я писал о пессимизме, охватившем определенные круги общества, и в качестве примера приводил слух, будто великий князь Николай Николаевич пребывает в таком подавленном настроении, что большую часть времени проводит на коленях перед иконами, заявляя, что Бог его оставил. От себя я добавлял, что эта история – чистая выдумка и что она рассказана мне Палеологом, который обедал у графини Гогенфельзен (так княгиню Палей звали в то время) в ее дворце в Царском Селе, имевшем репутацию источника сплетен. Поэтому меня не удивляет, что она полностью извращает мои поступки.
Поскольку я не собираюсь ссылаться на несуществовавшие указания начальства, то могу сразу же заявить, что я принимаю на себя всю полноту ответственности за отношение Англии к революции. В своих действиях британское правительство руководствовалось моими советами. Излишне говорить, что я никогда не участвовал в революционной пропаганде, и мистер Ллойд Джордж принимал наши национальные интересы так близко к сердцу, что никогда бы не поручил мне содействовать революции в России в разгар мировой войны. Я действительно встречался у себя в посольстве с либеральными деятелями, упомянутыми княгиней Палей, поскольку мой долг как посла состоял в том, чтобы поддерживать связи со всеми партиями. Более того, я симпатизировал их целям и, как я уже говорил, консультировался с Родзянко о том, в чем конкретно состоят эти цели, перед моей последней аудиенцией у императора. Они не собирались провоцировать революцию, пока шла война. Напротив, они проявляли такое терпение, что правительство перестало предавать Думе какое-либо значение и вообразило, что свободно делать все, что ему вздумается. Когда произошла революция, Дума пыталась взять ее под контроль и поэтому признала ее от имени единственного конституционного органа в стране. Большинство ее лидеров были монархисты. Родзянко до самого конца надеялся спасти императора, составив ему для подписи манифест, дарующий конституцию. Гучков и Милюков оба поддерживали притязания великого князя Михаила на престол.
Маклаков, один из наиболее блестящих думских ораторов, также был монархистом. Я помню, как на обеде в министерстве иностранных дел, которое тогда возглавлял Терещенко, он вызвал гнев Керенского, заявив: «Я всегда был монархистом». – «А теперь?» – воскликнул Керенский, с возмущением указывая на него пальцем. Вместо ответа, Маклаков продолжал клеймить тех, кто раболепствовал перед императором во времена его всемогущества, а теперь, когда его звезда закатилась, объявляют себя пламенными республиканцами. Мне не в чем упрекнуть себя за то, что я поддерживал дружбу с этими людьми. Они разочаровали меня, это правда, поскольку не смогли овладеть ситуацией, когда наступил кризис, но я должен признать, что они столкнулись с колоссальными трудностями, а, к сожалению, никто из них не был сверхчеловеком. Я бы хотел далее напомнить княгине Палей, что настоящими виновниками революции были такие люди, как Распутин, Штюрмер, Протопопов и госпожа Вырубова. Я старался к ним не приближаться, в то время как госпожа Вырубова, которая непосредственно виновна в том влиянии, которое приобрел Распутин на императрицу, а также, если я не ошибаюсь, другие ученики этого «святого» были почетными гостями в ее доме. Мне даже говорили, что у самой княгини Палей состоялась по меньшей мере одна беседа с Распутиным.
Я ненадолго оставлю княгиню Палей, чтобы кратко изложить свою позицию во время кризиса. Я разделял мнение лидеров Думы, считая, что нельзя провоцировать глубокий внутренний кризис и тем самым ставить под угрозу успех военных действий. Чтобы предотвратить катастрофу, я неоднократно предупреждал императора о грозящей опасности. Кроме соображений чисто военного характера, я считал, что спасение России в медленной эволюции, а не в революции. Страна, большую часть населения которой составляли безграмотные крестьяне, не была готова к мгновенному переходу к парламентаризму по британскому образцу. Я также не принадлежал к тем, кто видел в республике панацею от всех болезней. Пока массы населения России не будут охвачены образованием, они точно так же будут нуждаться в сильном правителе, как их славянские предки, пригласившие в IX веке северных викингов прийти и править ими, поскольку в их земле не было порядка. Я бы, как я однажды сказал императору, предпочел то, что называют просвещенной монархией в сочетании с политикой децентрализации и постепенной передачи полномочий на места. Самоуправление, на мой взгляд, должно начинаться снизу, а не сверху, и, только освоив управление на местном уровне, русские приобретут необходимые навыки для управления делами всей империи.