ла нарасхват: зимой выступала в Риге, летом – в Юрмале. По принципу «мы играем на похоронах и танцах»…
Кадры из фильма “Театр” с Вией Артмане (Джулия Ламберт). В роли Тома Фенелла
С тех пор музыка всегда со мной. Что бы я ни делал, чем бы ни занимался, меня тянет к гитаре и микрофону. Возможно, я и стал бы музыкантом, и думаю, что неплохим, если бы не… Юл Бриннер.
Недалеко от нашего дома находился кинотеатр «Тейка», и я смотрел все фильмы, которые там крутили, благо сеанс стоил всего 10 копеек. Картины шли замечательные: «Тарзан», «Звуки музыки», советские ленты про Ивана Бровкина, сказки Роу и Птушко. Но больше всего меня потрясла «Великолепная семерка»: я смотрел ее не раз и не два. Юл Бриннер на экране завораживал: дрался как лев, мастерски уходил от погони и всегда выходил победителем из любой передряги – короче, вел себя как настоящий супермен. Каждому мальчишке хотелось быть на него похожим.
…Спустя много лет, в Ванкувере, у меня состоялась аудиовстреча с кумиром моего детства. Кто-то включил пластинку и полился голос, в котором смешались пронзительная боль, грусть, надрыв и еще… что-то неуловимое, очень русское. А слова были странные – старинные, половину из которых я тогда не знал… Оказалось, что это Юл Бриннер поет русские романсы, ведь он был русским по происхождению. Настоящее его имя – Юлий Бринер. Так его назвали в честь деда. А вторая «н» к фамилии добавилась уже потом, в Америке.
Услышав романсы Юла Бриннера, я воскликнул: «Я тоже хочу такую пластинку!» Американские друзья помогли мне разыскать и купить диск, и я привез его домой. Слушаю до сих пор с удовольствием, под настроение…
Назвать день и час, в который я точно решил стать актером, я вряд ли смогу. Все сложилось как-то само собой. Мне нравилось кино, а при Рижской киностудии набирали студию молодого актера. Там у блистательного педагога Арнольда Лининьша занималась моя сестра Илга: девчонок хватало, а вот парни были в дефиците – требовались ребята в возрасте от 14 до 20 лет. Арнольд Лининьш попросил девушек, занимавшихся в студии, привести знакомых мальчиков. «Пойдете со мной?» – предложила Илга нам с братом Янисом. Я ничего не терял и потому согласился.
Мама, узнав о том, что я хочу учиться на актера, только всплеснула руками: «Ивар, но артисты ведь так громко говорят…» Однако я уже сделал свой выбор.
Поначалу занятия показались мне забавными: я хихикал на лекциях и не воспринимал их всерьез. Выступая с музыкальным ансамблем, я уже знал, что такое сцена, поклонницы, аплодисменты, и считал себя умудренным опытом артистом. «Не хватало еще в ТЮЗе зайчиков играть», – думал я. Это казалось мне в актерской профессии самым оскорбительным и нелепым: взрослые дяди и… придуриваются! Но что-то на тех занятиях все-таки меня зацепило. И уже спустя некоторое время я относился к обучению со всей серьезностью.
После окончания студии киноактера я продолжил учебу. Так счастливо сложилось, что в тот год Арнольд Лининьш набирал курс в Латвийской Консерватории им. Язепа Витола и сказал мне: «Давай!» Так я стал студентом театрального отделения.
Если вы ждете от меня рассказов о бурной студенческой жизни, капустниках, вечеринках, пьянках и гулянках, то совершенно напрасно. На первом курсе я влюбился в девушку по имени Илга. Продал самое дорогое, что у меня было – гитары и аппаратуру, – и на вырученные деньги мы сыграли свадьбу.
Я и мои любимые девочки
Вскоре родилась первая дочка. Педагоги крутили пальцем у виска: «Ивар, ты с ума сошел? Какая женитьба, какие дети на первом курсе?» Но меня было не переубедить и не переспорить. Я знал, что я делаю. Кстати, прогнозы педагогов не оправдались: семья не помешала мне закончить учебу. А после окончания консерватории меня приняли в самый знаменитый театр Латвии – художественный театр «Дайлес» им. Райниса.
Кино ворвалось мою жизнь очень рано и внезапно, как тайфун: буквально со второго курса меня стали приглашать сниматься в фильмах. В ту пору телевидение еще не захватило тех позиций, которые удерживает сейчас. Это нынче оно властитель дум и душ, учит, воспитывает, навязывает, диктует… А тогда главнейшим из искусств, по определению известного вождя, было кино и только кино. Старое, доброе, в чем-то, наверное, наивное, но очень грамотное и профессиональное.
Никакой «цифры» в помине не было – только старая добрая пленка «Свема». А уж если удавалось «урвать» импортный «Кодак», то счастью киногруппы и вовсе не было предела.
С Александром Збруевым
Метр пленки, как сейчас помню, стоил один рубль. На эти деньги в ту пору можно было плотно пообедать. А потому к съемке каждого эпизода готовились очень тщательно: чем меньше дублей – тем больше экономия. Это теперь работа идет по принципу: снимаем на всю катушку, а что не получится – вырежем. А тогда все должно было быть ювелирно точным, в десятку. И само собой, никаких мониторов – работали «втемную», нигде на себя со стороны не посмотришь, не оценишь, не переиграешь…
Удивительно, но на качестве фильмов это совершенно не отражалось: кино снималось добротное, качественное, запоминающееся.
В то время актеры еще не знали слова «кастинг». Был отбор. На студию приходили ассистенты режиссеров, искали юные дарования, молодые лица. Режиссер тщательно отсматривал каждого артиста: сравнивал, прикидывал, насколько он соответствует его замыслу, как будет смотреться в кадре… Непременно делались фотопробы и кинопробы: в костюме и без, с партнером и в одиночку. Подошел – здорово, не подошел – ну что ж. «Пробы – это еще не проверка таланта артиста», – говорили нам в утешение. Хотя, конечно же, каждому хотелось «подойти».
Сложная машина под названием «киносъемка» запускалась в ту бытность постепенно и основательно. В сценарии все было прорисовано и прописано до деталей: здесь пошел крупный план, там проехала машина, тут начинается мелодия, а вот здесь актер падает… Художники выставляли эскизы, от руки рисовали костюмы и интерьеры. Все делалось на совесть.
Это сегодня каждый может прийти на съемки в своей одежде – режиссер еще и спасибо скажет, что тратиться на костюмы не надо! Это сейчас каждый актер может запросто попасть в ситуацию, когда и сценария ещё толком нет, а фильм уже вовсю запущен… И никто не знает, сколько метров будут снимать, какая музыка прозвучит в кадре, а какая – за кадром.
Доходит до смешного: прихожу на съемку, мне говорят: «Сегодня мы снимаем сцену разговора с внуком!» – «Но мы вчера уже снимали разговор с внуком», – осторожно напоминаю я. «А это совсем другой разговор с внуком!» – объясняют мне. Как такое возможно? Очень просто! Оказывается, на картине работает несколько сценаристов и каждый из них написал свой вариант, а поскольку окончательного сценария нет, то я («Ивар, пока ты тут и никуда не уехал!»), должен записать разные версии, авось какая-то из них и пригодится… А уж о том, чтобы партнеру в глаза посмотреть, вообще порой мечтать не приходится: камера-«восьмерка» позволяет снимать любую сцену без визави, поговорил с компьютером – и ладно. Снято, всем спасибо…
Нет, я не жалуюсь и не ностальгирую по тем временам. Просто рассказываю – как было и как стало. Я не из тех, кто идеализирует советское прошлое. Но мне очень жаль, что сегодня в кино так много случайных людей, и досадно, что славой современного кинематографа обласканы лишь те, кто умеет делать кассу.
Мне безумно жаль советских актеров и режиссеров, создавших настоящие киношедевры, которые умерли в нищете, незаслуженно забытые и униженные тем, что средств не хватает даже на элементарные лекарства.
Помню разговор с режиссером Эмилем Дотяну, который снял нашумевший фильм «Табор уходит в небо». Кассовый успех был очевиден – картину купили сотни стран мира. «А тебе что с этого?» – спросил я, имея в виду материальную сторону вопроса. «А ничего! – грустно ответил Дотяну. – Зато мне разрешили снимать другой фильм, а могли ведь и не разрешить…»
Глава 3Проснуться знаменитым
Принято считать, что моя кинокарьера началась с фильма Яниса Стрейча «Театр» (по роману Сомерсета Моэма), где я сыграл красавчика Тома Феннела, молодого любовника Джулии Ламберт, роль которой блистательно исполнила актриса Вия Артмане. Отчасти это правда – именно после этого фильма я, что называется, «проснулся знаменитым». Но на самом деле это был далеко не первый мой «киношный» опыт, а девятая или десятая по счету картина.
На съемках фильма «Взбесившийся автобус» с режиссером Георгием Натансоном 1990 год
С актрисой Анной Самохиной
До этого мне предлагали роли в самых разных фильмах – как «Мосфильма», так и Рижской киностудии. Но эти роли были такими незначительными, что не оставили никакого следа в моей памяти. Знаете, как это бывает – прошло мимо и не зацепило. Но самый первый свой фильм, конечно же, помню. Это был учебный дипломный фильм замечательного латышского режиссера Ансиса Эпнерса. Даже не фильм, а этюд. Мы снимали его зимой, в усадьбе Рудольфа Блауманиса – латышского писателя XIX века, которые современники называли «латышским Чеховым». Место живописнейшее и очень романтичное. Все приусадебные постройки: сарай с сеновалом, хлев, конюшня, мельница, баня сохранены точь-в точь такими, какими были при жизни Рудольфа Блауманиса. Тропинки вокруг строений уводят к громом разбитому камню, стошаговой дорожке, яблоне Нолиня, скульптуре Эдгара – героя одного из произведений Блауманиса «В огне», по которому потом на Рижской киностудии была снята очень популярная картина «Эдгар и Кристина»…
По замыслу Ансиса Эпнерса, мой герой заблудился и попал в странный мир писателя. Собственно говоря, от меня не требовалось ничего особенного: я должен бы удивляться, восторгаться и время от времени делать «большие глаза». Но сам процесс мне запомнился, как запоминается первая любовь.