– Вы в этом не виноваты. Вы не должны… – Я закусываю губу. Мне нужно сказать одну вещь, которая не дает мне покоя с тех пор, как я вновь увидела Алекса. – Послушайте, извините меня за то, что я сказала тогда в офисе. Ну, что ваш знаменитый папа сделал вам карьеру.
– Все в порядке. – Алекс криво улыбается, из чего я заключаю, что он слышал это много раз.
– Нет, не в порядке. – Я качаю головой. – Это было несправедливо. Я ничего не знаю о том, как вы начинали и были ли у вас преимущества…
– Ну конечно, у меня были преимущества, – спокойно произносит он. – Я наблюдал за отцом все детство. Заходил в офис, в студию… Я у него учился. Так что у меня действительно были преимущества. Но что же он должен был делать? Не позволять мне участвовать в его работе? Это семейственность!
– Не знаю. – Я смущена. – Не совсем. Но это же… – Я замираю на полуслове.
– Что?
– Ну, в общем, – нерешительно говорю я. – Это несправедливо, мне кажется.
Следует пауза. Алекс снова ложится и смотрит в бескрайнее голубое небо. Его лицо непроницаемо.
– Вы знаете названия птиц, – говорит он. – Вы провели все свое детство в одном доме. У вас есть ферма, которой двести лет и которая придает вам ощущение стабильности и уверенность. Ваш отец любит вас больше всего на свете. Это становится ясно секунд через тридцать. И это тоже несправедливо.
– Мой отец? – переспрашиваю я, удивившись. – Что вы имеете в виду? Я уверена, что ваш отец тоже вас любит.
Алекс ничего не отвечает. Я искоса смотрю на его лицо. Оно застыло. Не затронула ли я запретную тему? Но ведь он первый начал.
– Разве ваш отец… – Я резко останавливаюсь. Не могу же я сказать: «Разве ваш отец вас не любит?» – Какой он, ваш отец?
– Суперталантливый, – медленно произносит Алекс. – Вызывает благоговение. И при этом абсолютное дерьмо. Очень холодный. Очень эгоистичный. Он плохо обращался с моей мамой. И – хотите верьте, хотите нет – он не устраивал меня на мою первую работу.
– Но вы же носите его фамилию, – невольно вырывается у меня.
– Да. Но моя фамилия отчасти мне помогала, а отчасти мешала. Отец нажил много врагов.
– А ваша мать? – осторожно спрашиваю я.
– Она… у нее… проблемы. Иногда впадает в депрессию. Она уходит в себя. Но это не ее вина, – сразу же добавляет Алекс. Внезапно у него появляется мальчишеское желание защитить маму.
– Простите. – Я кусаю губы. – Я не знала.
– Я провел значительную часть детства в страхе. – Алекс все еще смотрит в небо. – Я боялся отца. А иногда я боялся матери. В детстве я лавировал и метался, как рыба, пытаясь избежать… неприятностей.
– Но вам же больше не нужно лавировать и метаться.
Я не совсем понимаю, почему это сказала. Может быть, потому, что он все еще похож на того, кто лавирует и мечется. И от этого подустал. Алекс поворачивается на бок, подпирает голову рукой и смотрит на меня со странной, кривой усмешкой.
– Уж если ты привык лавировать и метаться, то трудно отвыкнуть.
– Надо думать, – медленно выговариваю я.
На меня произвели сильное впечатление тридцать семь адресов – становится не по себе при одной мысли об этом.
– А ваш папа… – Алекс прерывает мои размышления.
– Господи! Мой папа! – Я закатываю глаза. – Если он попытается продать вам гарнитур для ванной, не соглашайтесь.
– Ваш папа такой приятный, – продолжает Алекс, игнорируя мое замечание. – Он сильный. Знаете, вы должны сказать ему правду об увольнении. Ваша тайна… Это неправильно.
До меня не сразу доходят слова Алекса, но потом я делаю глубокий вдох:
– О, вы так думаете?
– Вы представляете, что он почувствует, когда узнает, что вы скрывали от него такую важную вещь?
– Может быть, он никогда об этом не узнает.
– А если узнает? Если поймет, что вы не могли прийти к нему, когда были в беде? Он будет раздавлен.
– Вы же ничего не знаете! Вы абсолютно ничего не знаете о моем отце.
– Я знаю, что он растил вас один, – суровым тоном говорит Алекс. – Об этом мне рассказала Бидди.
– Бидди рассказала?
– Вообще-то, я немножко ее расспросил. После того как узнал, что вы здесь живете. Она рассказала, как пришла в вашу семью и увидела, как отец вас любит. И она подумала, что если ей достанется хотя бы частица этой любви, она будет счастлива.
Если я знаю, на какие кнопки Алекса нажимать, то он умеет проделывать то же самое со мной.
– Я знаю, что папа меня любит, – тихо говорю я. – И я его люблю. Но все не так просто. Когда я уехала, ему казалось, что его предали. Он никогда не смирится с тем, что я жительница Лондона…
– А вы жительница Лондона? – осведомляется Алекс.
Вопрос меня задевает. Какую еще часть моего шаткого карточного домика он собирается разрушить?
– Вы считаете, что я не жительница Лондона? – спрашиваю я дрожащим голосом. – Вы думаете, что у меня ничего не получится в этом городе?
– Вовсе нет! – Алекс явно растерялся. – Конечно, у такой красивой, талантливой девушки все получится! Не в этом дело. Просто… – он колеблется. – Я думаю, вы разрываетесь – но не хотите это признать.
Ну все, хватит! Это уж слишком.
– Вы едва меня знаете, – выпаливаю я в ярости. – И вам ничего не известно о моей жизни…
– А может быть, у меня свежий взгляд на вещи? – замечает он рассудительно. И мне вдруг вспоминается, как он окинул взглядом наш пейзаж и мгновенно увидел, что не так. Но я качаю головой, отбрасывая эту мысль. Ведь то был пейзаж – а это я.
– Единственное, что я знаю, – продолжает Алекс, – что у вас есть фермерский дом, есть семья, есть люди, которых вы очень давно знаете. А это дорогого стоит. Знаете пословицу о катящемся камне, который не обрастает мхом? Так это обо мне. – Он указывает на себя. – Ни кусочка мха. А вы? Вы же ходячий шарик изо мха.
Я отвожу взгляд:
– Это к делу не относится.
– Нет, относится. И дело не только в семье… – Он делает паузу. – Ну, не знаю… То, как вы говорите о земле. О жаворонках. Это внутри, это ваше наследие. Вы девушка из Сомерсета, Кейти. И вам не следует это отрицать. Не следует избавляться от акцента, менять прическу. Это вы.
Я молчу, переваривая услышанное. А когда наконец отвечаю, то стараюсь говорить спокойно:
– Знаете, почему я избавилась от акцента? На моей первой работе в Бирмингеме я как-то раз услышала в туалете разговор двух девушек. Они перемывали мне косточки, называя «Кейти с Ферррмы». Мне хотелось выскочить и надавать им пощечин. – Я опрокидываюсь на спину, тяжело дыша.
Алекс обдумывает это несколько минут, затем кивает:
– Однажды в школьном туалете я услышал беседу двух шестиклассников. Я только что выиграл приз за дизайн. Они предположили, что папа сделал за меня весь проект. Мне хотелось выскочить и набить им морду.
– И вы это сделали? – невольно спрашиваю я.
– Нет. А вы?
– Нет.
Алекс пьет сидр, я тоже. В это время дня небо удивительно голубое и безмятежное. Не слышно ни звука – только жаворонки заливаются в вышине.
– Вам необязательно выбирать: Лондон или Сомерсет, – наконец говорит Алекс. – Несомненно, вы можете их совместить.
– Папа заставляет меня почувствовать, что я должна сделать выбор. – Как всегда, при разговоре на эту тему я волнуюсь. – Он создает ситуацию «или – или».
– Тем более следует с ним поговорить.
– Вам непременно нужно быть всегда правым? – невольно выпаливаю я.
Дыхание учащается, и я резко поднимаюсь на ноги и описываю круг на лугу. В мозгу крутятся мысли, в ушах звенит. Я больше не могу слушать рассудительные речи Алекса. Но в то же время с удовольствием повторяю некоторые его слова. Но, может, я ослышалась?
Такая красивая, талантливая девушка, как вы. Красивая.
Поворачиваюсь и вижу, что Алекс тоже поднялся с одеяла. Стоит невыносимая жара, чувствую, как по рукам течет пот. Я импульсивно срываю рубашку и остаюсь в одной майке. Алекс застывает на месте. Он с неприкрытым желанием изучает мое тело. Значит, я правильно прочла его мысли в амбаре. Теперь знаю наверняка: в Лондоне между нами действительно пробежала искра. И зря я оправдывалась.
Когда я приближаюсь к Алексу, меня тоже трясет от желания. Но все не так просто: я не только хочу его – мне хочется подчинять. Хочется выбросить за борт робкую маленькую Кейти со всеми ее комплексами и заморочками. Я не из тех девушек, которые делают первый шаг, но сейчас понимаю, что в этом есть смысл.
Подхожу к «Дефендеру», достаю еще две банки сидра и протягиваю одну Алексу.
– Жарко, – сообщаю я. – Вы не возражаете, если я немного позагораю? – И не давая себе времени струхнуть, я снимаю майку.
Ну как, неплохо для первого шага? Я никогда в жизни не совершала более смелого поступка, и мне слегка не по себе.
На мне красивый бюстгальтер – черный кружевной. Алекс откровенно пялится на мою грудь. Я открываю свою банку с сидром, и он вздрагивает. Затем молча берет свою банку и открывает.
Атмосфера накалена до предела. Я едва могу дышать. В голове одна-единственная мысль: «Вот я стою здесь в бюстгальтере… Остается надеяться, что я правильно прочитала его мысли. Что дальше?»
– Наверное, я тоже позагораю, – наконец решает Алекс и снимает рубашку. Он более худой, чем я ожидала, – чуть ли не мальчишеской худобой. Полоска темных волос сбегает вниз от пупка, и я не могу оторвать от нее глаз.
– До возвращения Деметры еще много времени, – добавляет он.
Алекс тоже меня рассматривает, и мое дыхание учащается. А ведь я с ума сходила, думая о его «бурлящей страсти» с Деметрой. Вот она, бурлящая страсть.
– Полно времени, – хрипло подтверждаю я. – И никто нас здесь не потревожит. Можем загорать хоть весь день, – добавляю я на всякий случай. – Сколько захотим.
– К счастью, я захватил защиту от солнца, – медленно произносит Алекс.
Он встречается со мной взглядом, и я понимаю, что он имеет в виду. Меня разбирает смех.