Поскольку я не задала ни единого вопроса о ее практиках, ни о том, как обычно проходит “сеанс”, я и сейчас не рискнула открыть рот, обратиться к ним с ее помощью. Трудно все же полностью заглушить в себе голос разума. Хочется, конечно, и не хочется одновременно.
Поэтому я молчала, пока она говорила, что чувствует, видит и “слышит” из уст моей матери и брата. То, что они не могли сказать мне раньше.
Я слушала ее словно издалека. Со мной это не пройдет. Незаметно ухмыляясь про себя – чтобы ее не обидеть. Я же хорошо воспитана. В конце концов, она меня не заставляла, я сама к ней пришла.
Я не получила никакого религиозного образования, если не считать обязательного катехизиса с первого по шестой класс в частной школе. Дома у нас никто в Бога не верит, мы те еще нечестивцы. Библия для нас и по сей день – просто самый прекрасный на свете сценарий. Или, скажем так, мы все Фомы неверующие. Верим только в то, что видим собственными глазами.
Было бы проще думать, что нашим покойникам хорошо где-то там, у нас над головой, на небесах, что они на нас не нарадуются, наблюдая за нами из-за облака. Поживем – увидим. Пока что, в Марселе, эта женщина передает мне, как она уверяет, слова моей матери и брата (и, до кучи, бабушки по материнской линии), тогда как я сама ровным счетом ничего не слышу и испытываю только одно желание – поскорее сбежать отсюда.
Она пришла ко мне в театр с моим другом, который хорошо знает меня и мою историю. Наверное, они ее обсудили. И не то чтобы у меня приступ эгоцентризма, просто я изучила человеческую природу. Я бы поступила так же на их месте. Поэтому я не поражаюсь: “С ума сойти, она-то откуда знает?” Возможно, она вкладывает в уста всех мертвецов, с которыми “общается”, одни и те же слова. Возможно, в глубине души все живые хотят услышать от своих покойников одно и то же. Что они любят их, но, к сожалению, не смогут пообедать с ними на той неделе. Ну например.
Воскресенье, 7 мая 2017
Мои друзья организуют вечеринку по случаю второго тура президентских выборов[3].
Вся честная компания прекрасно знает, что у меня случилось неделю назад, но все ведут себя сдержанно, не лезут в душу. Я, стоя на кухне, вкратце рассказываю Лоранс М., как прошел тот день. У меня в руке, должно быть, бокал розового, но не поручусь, потому что не помню даже легкого опьянения в тот момент.
Внезапно мне стало плохо, у меня подкосились ноги. Мне надо сесть, я успеваю прошептать Лоранс, что мне дурно, она поддерживает меня за руку, нам освобождают место, я чувствую, что проваливаюсь в небытие, и внезапно растягиваюсь на плиточном полу.
Проходит несколько долгих секунд. Я вешу четыре с половиной тонны.
Я постепенно прихожу в себя, меня мутит. Как не стыдно, я им испорчу праздник, ну ничего, переживут. Остаток вечера я провожу, лежа в детской. Маттео, Рафаэль и их друзья смотрят DVD, удобно расположившись на родительской кровати. Издалека до меня доносится имя нового президента. Я из последних сил доползаю до дивана в гостиной, чтобы следить за происходящим. Словно в тумане вижу, как Юпитер шагает к народу вдоль пирамиды Лувра.
И засыпаю у Жиля на плече.
Режиссер Дидье Лонг предлагает мне роль Жанны Эбютерн, жены Модильяни. В пьесе Лорана Сексика “Моди” речь идет о последних месяцах жизни художника.
Он рассказывает мне сюжет, описывает мою героиню, заметив, что в начале пьесы Жанна беременна. “Ну не страшно, прицепим тебе накладной живот”. Я отвечаю: “Да, конечно, обычное дело”.
Понедельник, 12 июня 2017
Я прихожу к доктору Б. с положительным тестом на беременность.
Мы вместе определяем по календарю день твоего зачатия, 20 мая. Через три недели после истории с кладбищем. Я уже двадцать пять лет пребываю в детородном возрасте и десять лет не предохраняюсь, но произошло это именно сейчас. Можно ли тут усмотреть причину и следствие? Значит, в этом и была загвоздка? Будущая/ий деточка, скажи спасибо бабушке.
Промежуток времени между этими двумя днями (осквернение – зачатие) может только взбудоражить мое магическое мышление и веру в потустороннее вмешательство. Всего каких-то три недели. Одним циклом позже. Сейчас я изъясняюсь в терминах “циклов”, поскольку весь этот год мы часто наведывались в кабинет доктора Б., акушера-гинеколога, специалиста по поздним беременностям.
Я предпочитаю не излагать ему свою мистическую теорию. Тем более что он скорчил недовольную мину. Похоже, он не особенно рад за нас. Видимо, огорчился, что это не его рук дело. После двух неудачных попыток искусственной инсеминации, мы даже не дали ему возможности применить ЭКО, запланированное на июль. А тут он ни при чем, ни он, ни наука в итоге никак нам не помогли. Мы с твоим отцом, будучи уже далеко не первой молодости и в сомнительной физической форме, к тому же курильщики, – не лучшие кандидаты в родители. И на́ тебе…
Жизнь ведет себя, как хочет, она полна случайностей, непредвиденных встреч и событий и явно гораздо сильнее любого романа и сценария.
В последнее время я заклинала себя: “Готовься к тому, что это никогда не сработает. Может, у тебя не будет детей”. Если так, то как придать смысл своей жизни? Мой отец добил меня: “Сколько лет ты еще собираешься на это положить?” Что означает: “Когда уже ты опомнишься?” Он переживает за меня, понимая, как сильно мне этого хочется, но прагматизм и насмешливость часто побеждают в нем все остальные чувства.
Он не осмеливается задать мне более интимный вопрос: “Как далеко ты готова зайти?”
В то время я не смогла бы на него ответить. Я надеялась, что это желание не превратится в навязчивую идею, но ведь правда, в последнее время я не могла спокойно пройти мимо детской коляски, у меня все сжималось внутри. Дети мне чудились повсюду.
Даже будь я мужчиной, мне бы очень хотелось стать отцом. Так что это не просто женские штучки. Желание родить ребенка. Заботиться о нем. Воспитать его, вырастить самостоятельного человека. Я все время думала, почему же мне не дано права на материнство, на зрелость, полагая, что, став матерью, я наконец-то повзрослею. Хотя, разумеется, материнство отнюдь не гарантирует зрелости, и наоборот. Когда тело вступает в детородный возраст, голова часто не достигает еще даже порога зрелости, необходимой для того, чтобы правильно любить ребенка. Любить, не обременяя его собственными заботами, которые мы в итоге (иногда слишком поздно) посылаем к черту. И когда наконец, научившись любить себя, мы изживаем все то, что мешает любить Другого, тело говорит “нет”. Стартовое окно, в котором должны совпасть материнство и зрелость, не слишком широкое.
Может, что-то со мной не так? Никакого анамнеза в истории моей семьи нет.
Неужели мне просто не хватает жизненной силы?
За несколько месяцев до этого у меня состоялся разговор с моим тогдашним психоаналитиком:
– Вы внимательно прочитали инструкцию?
Я только что использовала тест на беременность, потому что у меня возникли сомнения, ну и надежда. Тест отрицательный.
Я: “Нет…”
Она: “Вы еще явно не готовы!”
Я: “Я только пописала на него, в чем дело? Там правда есть инструкция по эксплуатации?”
Она заслужила эту грубость, мне претит ее снисходительный тон. Молчание. “Готова к чему? – думаю я. – На что она намекает?”
Время идет.
Она: “Да”.
Я: “Подождите, я вот думаю, не уйти ли мне навсегда из вашего кабинета”.
По обоюдному согласию мы прерываем консультацию, все же сказав друг другу на прощание: “Увидимся через три недели”. Когда закончились зимние каникулы, я вернулась, чтобы расстаться с ней навсегда.
Разрыв оказался слишком резким, но я чувствовала, что достигла конца иного цикла, который заключается в понимании, что́ именно не получается и почему. Мы всё же проработали с ней целых четыре года. Мне ужасно понравилась ее теория о том, что моя мать умерла в тот самый момент, когда я, как все маленькие девочки, захотела, чтобы она исчезла, и я смогла бы выйти замуж за своего отца, удовлетворив тем самым обычный (или чрезмерный) эдипов комплекс. И поэтому я всю жизнь буду чувствовать себя виноватой, ни за что или практически ни за что не браться, считать, что не заслуживаю радости. Может создаться впечатление, что мне на это наплевать, но на самом деле я разрыдалась, лежа у нее на диване. Не так уж она была далека от истины.
В этой теории присутствовал свой ян, и мне пришлось с ним смириться. К чувству вины добавлялось ощущение всемогущества, поскольку стоило мне чего-то захотеть, как это что-то (смерть моей матери) происходило на самом деле. Что только доказывает мою безынициативность и нежелание предпринимать какие бы то ни было усилия.
Хватит, лодка переполнена.
2006
Иногда я знакомлюсь со странными людьми. Например, с Жильбером Шлегелем, акушером-гинекологом, работавшим в 1977 году в Гасене, в департаменте Вар, где я родилась. Я запомнила его еще и потому, что он подарил мне свою книгу. Я так ее и не прочла. Сейчас я взяла ее с полки, чтобы не ошибиться с названием и проверить, как пишется фамилия автора. Я запомнила его автограф, но перепутала дату. Мы познакомились в марте 2007 года. Я приехала на неделю в Экс-ан-Прованс на гастроли.
Однажды вечером, перед спектаклем, мне передали букет цветов с открыткой, которая и сейчас лежит где-то среди бумаг.
В открытке, в частности, говорилось: “…я очень горжусь тем, что был первым мужчиной, носившим вас на руках”.
Я была поражена и заинтригована этим незабываемым посланием.
Он пришел, если не ошибаюсь, с женой и друзьями. После спектакля мы все отправились ужинать. Я не расспрашивала его о своем рождении, думая, что, скорее всего, он уже не помнит подробностей (кроме того, не буду же я за столом интересоваться, много ли пролилось крови или не слишком ли я была синюшная, когда появилась на свет). Я забыла, заговорил ли он сам об этом и что он сказал.