А ведь когда я родилась, ей уже исполнилось тридцать девять. То есть она прожила до меня целую жизнь. Я не могу претендовать на эксклюзивность. Я вынуждена делить ее с чужими людьми. И это началось задолго до моего рождения. Мой брат, на одиннадцать лет меня старше, испытывал те же чувства до меня. Мы приспособились. Я смотрю, когда вышел этот номер. Май 1987 года. Что-то рановато. Мне в 1987-м исполнилось десять. Однако в моих воспоминаниях (а в моей голове мелькают такие обрывочные картинки) я была одна на той станции. Вряд ли, в то время с меня точно не спускали глаз. Может, там мне попалась другая фотография и другой журнал. Их столько было. Неважно.
Наконец я удаляю все ненужные фотографии из своего телефона. Пейзажи, напоминалки. Освобождаю место. Сортирую, выбрасываю, расстаюсь с чем могу из прошлой жизни. Как будто, сделав меня матерью, ты подарила мне новую личность. Это как путешествие в другую страну. Пересекаешься с незнакомыми людьми, для которых ты тоже чужак. Поэтому можно быть кем хочется. Другим человеком, более дерзким, более мужественным. Больше достоинств, меньше слабостей. Чтобы подавать тебе пример. Суета уступает место будущим свершениям. Дети дают родителям возможность вернуться на пусть истинный. Ты – моя заграничная поездка. Твой отец шепчет: “Теперь ты перестанешь быть дочерью своей матери и станешь матерью своей дочери”.
Ставки сделаны.
2007
Я знакомлюсь с Жилем. В тот вечер я ужинала (или ходила в театр, уже не помню) с актрисой, с которой мы вместе снимались незадолго до этого. Мы быстро подружились. После ужина (или спектакля) она говорит: “Меня пригласили на вечеринку, пойдешь со мной?” Не могу придумать отговорки, но противлюсь приглашению всем своим асоциальным существом.
Вечеринка дома у ее знакомых. Актеры, режиссеры, техники. Более или менее расслабленная атмосфера. Я хорошо помню прихожую. И довольно широкий, длинный коридор с высоким потолком.
Еще помню большую гостиную, возможно, с открытой кухней. Хромированная винтовая лестница в стиле семидесятых красуется прямо в центре комнаты, твой отец сидит на белом диване, во всяком случае светлом, я – рядом с ним.
Он заговаривает со мной. Я мысленно благодарю его за то, что он составил мне компанию, я тут никого не знаю. Пока он что-то рассказывает или задает вопросы, не помню, я разглядываю присутствующих, все они радостно общаются, я же тщетно стараюсь изобразить непринужденность. Когда я собираюсь домой, твой отец идет за мной к выходу и просит мой номер телефона. Я, помню, страшно изумилась, но, по-моему, мне удалось это скрыть. Наверняка просто замерла на секунду, прежде чем ответить. Зачем ему мой телефон? По нему как-то незаметно было, что он собрался меня закадрить. Да и я вроде повода не дала. Теперь-то я знаю, что клеить девушек он не умеет, ему это не по душе.
Между тем вечером и нашей первой ночью прошло несколько лет.
Он часто звонил мне, упрекая в том, что я сама никогда не звоню. Я по-прежнему не понимала, чего он хочет. Мы редко виделись, а если и встречались, то не для того, чтобы соблазнить друг друга. Он режиссер. Мы беседовали о театре, о “Беренике”. Только он работал в государственном театре, а я – в частном. Интересно, думала я, сможет ли он поднять этот проект со мной. Как ни глупо это звучит, он произвел на меня сильное впечатление. Он правда чертовски обаятелен, просто моя собственная боязнь государственных театров меня достала. Я звоню ему, совсем запутавшись в пьесе Мартина Кримпа.
К концу 2013 года его звонки становятся настойчивее. На полях этого текста твой отец пишет:
“Это было в квартале Аббесс, недалеко от театра”. Наша первая встреча.
“О чем мы говорили?” – Я не помню.
“Мне кажется, я так тебе и не сказал, что в тот вечер тайно в тебя влюбился”. Как мило.
Твой брат не мой сын. Он сын твоего отца.
Ему было два с половиной года, когда мы познакомились, сейчас ему девять.
Жиль представил мне его на террасе кафе, напротив мэрии IV округа. Я не новая невеста его отца, а просто приятельница, оказавшаяся случайно в их квартале. Как с ним поздороваться, как разговаривать с ним, как не показать, что я уже люблю его, потому что влюбилась в его отца. Я стараюсь не пялиться на него все время, принимаю равнодушный вид, хотя будь моя воля, я бы не спускала с него глаз. Темноволосый мальчик, постриженный “под горшок”, миндалевидные черные глаза. Можно подумать, я никогда детей не видела.
Я еще не стала твоей матерью, когда переехала к его отцу. Вашему с ним отцу. Выходные и каникулы я провожу с этим незнакомым мальчиком и моим новым возлюбленным. Я слежу за тем, чтобы они оставались наедине, без меня, даю им пообщаться вдвоем. Зачем вставать между отцом и сыном. Я оказываюсь на положении мачехи. Мачехи, которую ребенок не выбирал, ему ее навязали, и теперь придется к ней приспособиться, жить с ней.
Главное, не надо изображать из себя маму. Чтобы мальчик не решил, что я намерена занять ее место, хотя мне так этого хочется. Когда твой отец не успевает забрать сына из школы, он обращается ко мне. Про себя я возражаю: “Пожалуйста, не проси меня об этом, пойми”. Мне плохо в компании мам, поджидающих своих чад у выхода, они обсуждают полдники, дни рождения, прогулки и меня, потому что я пришла за чужим ребенком. А собственного у меня нет как нет. Я хочу сказать Жилю: “Я не могу туда пойти, мне нельзя”. Я не должна любить этого мальчика как родного. Я боюсь задушить его в объятиях.
Мы косимся друг на друга, как два зверя, изучаем, принюхиваемся.
Понятно, что мне надо проявлять осторожность, из нас двоих взрослая тут я.
Я сама была на его месте.
Сегодня я звоню своей мачехе, Габриэле, она вышла за моего отца уже более двадцати лет назад. Как можно нежнее прошу ее простить меня за то, что была груба с ней в то время. Теперь я прекрасно понимаю ее чувства.
Ребенок, его отец и другая женщина. Двое против одной. Я успокаиваю Жиля. Я через это прошла и буду начеку. Отец беспокоится за сына, не понимает, как сложатся у него эти новые отношения, а сын к тому же переживает расставание родителей, довольно непростое.
Во время наших первых каникул втроем, я начинаю узнавать в нем себя, вспоминаю, как общалась с новой женой отца. Я себя вела так же, как он сейчас ведет себя со мной.
Узнаю его взгляды. Так я смотрела на свою мачеху: “Что ты здесь делаешь? Кто ты вообще такая?”
Я – одновременно этот маленький мальчик и его мачеха. Потом время берет свое, он растет и постепенно понимает, что мои отношения с его отцом – не временное явление. Мы не собираемся расставаться.
Жиль решается осторожно спросить его, не хочет ли он младшего брата или сестру.
На время я заняла место союзницы, подруги. Я не хочу командовать, это роль его отца. Я тут, чтобы баловать его, потакать ему. Отныне я мать его сестры. Мы не уточняем: сводный брат, сводная сестра. Я такая же мама, как и его. А не просто папина девушка. У меня появляется новая функция. Мы теперь заодно. Вечером, желая ему спокойной ночи, я осмеливаюсь сказать, что люблю его. И он меня слышит.
Стефан Гийон играет Модильяни. Премьера спектакля “Моди” состоялась в театре “Ателье” в начале октября 2017 года. Мы сыграем его шестьдесят раз, это необходимо для получения денег от фонда поддержки (это государственные субсидии). Пьеса провалилась.
Но нет худа без добра. Я познакомилась с Женевьевой Казиль, игравшей Эдокси, мать Жанны Эбютерн. Я обращаюсь к ней “маман”, мы хохочем, подмигиваем друг другу за кулисами. На сцене разыгрывается драма, Модильяни в полной нищете умирает от пневмонии, Жанна, беременная вторым ребенком, выбрасывается из окна. Мы с Женевьевой работаем добросовестно, но отказываемся переживать всерьез, особенно перед пустым залом.
Каждый вечер, со вторника по субботу, около 18:30, я захожу к ней в соседнюю гримерку и задерживаюсь там все дольше и дольше. Развалившись в складном шезлонге, предназначенном для отдыха актеров, с косметичкой на коленях, я гримируюсь рядом с ней. Мы рассказываем друг другу, как прошел день, смеемся, перемываем всем косточки. Я так располнела, что с трудом вылезаю из кресла, которое может подниматься и раскладываться, если нажать ногами на нижнюю перекладину. Я на шестом месяце беременности. Какой сегодня по счету спектакль? Я сбилась, да это и неважно. Первые несколько недель я хожу от дома до театра пешком, мне недалеко. Обычно весь путь занимает у меня минут пятнадцать-двадцать, но теперь я бреду своей пингвиньей походкой полчаса, а то и больше. Возвращаюсь на такси.
Играть беременность – в общем обычное дело для актрисы. Художники по костюмам приспосабливаются ко всему. А вот беременная женщина, играющая роль беременной женщины, встречается реже. Мне повезло. Я работаю, пока могу. Последний спектакль пришелся на начало декабря 2017 года. Я на седьмом месяце. И дело не в том, что мой большой живот уже невозможно скрыть в начале пьесы, – мы снимаем спектакль, потому что нет зрителей. Я с облегчением вздыхаю – я тут ни при чем.
Тебе уже два года. Я говорю Женевьеве по телефону, какая ты чудная и невыносимая одновременно. Особенно по вечерам – после шести ты бегаешь вокруг нас, кричишь, носишься туда-сюда, не выказывая ни малейших признаков усталости. Женевьева, выслушав меня, замечает: “Ничего удивительного, в это время ты, беременная, отправлялась в театр. Вот она и перешла на твой ритм жизни”.
Мне и в голову это не приходило. Теперь все понятно.
2 февраля 2018, за несколько дней до твоего рождения
У меня полно свободного времени, я в декретном отпуске.
В Музее охоты и природы на улице Архивов выставка Софи Калль. Мне нравятся ее работы, ее видение мира, и даже будучи глубоко беременной, я туда иду.
Выставка называется “Отличный дуплет, господин маркиз”. При участии керамистки Серены Кароне.
Позже, читая об этой выставке, я вдруг поняла, что она открылась 10 октября 2017 года и закончилась в день твоего рождения (!) 11 февраля 2018-го.