–Рюкзаки в сарае на чердак в бочке спрячем,– Игорь идет к лестнице.
–Надо помыться.
–Подай мне нашу поклажу и иди, я сам управлюсь.
Рюкзаки громоздкие, Игорь что-то там делает с ними, а я снимаю с себя всю одежду – прямо посреди двора. У меня нет больше сил терпеть этот запах. Вещи провоняли бункером, смертью, страхом и злом. Вода в бочке теплая, я намыливаю мочалку, исступленно тру тело, вспениваю шампунь в волосах. Боже мой, во что же мы вляпались? И как теперь жить – после всего?
–Стой спокойно, я полью…
Мне сейчас все равно, что я стою голая перед своим лучшим другом. Мне безразлично, что кто-то может нас увидеть. Мне на все плевать, лишь бы только смыть с себя вонь старого бункера, воспоминания о мертвых телах, которые навеки остались там, холод тумана, который гнался за нами по дороге…
–Стой же спокойно, горе мое!
Игорь оборачивает меня широким полотенцем, волосы вытирает другим.
–Сядь и успокойся. И волосы высохнут заодно.
Он тоже раздевается догола и бросает одежду в корыто. Подбирает мои манатки и кидает туда же, сыплет стиральный порошок, заливает водой.
–Пусть мокнут, потом отстираю. Подай мне мочалку.
Я стараюсь не смотреть на него, но все равно смотрю. Что-то новое вошло сегодня в нашу с ним жизнь, чтобы объединить нас молчанием и страхом. И это новое – только наше с Игорем, и что бы уже ни случилось, пережитое никуда не денется.
–Полей мне, а то в бочку пена попадет,– попросил он.
Воду бабушка дает скотине, и не приведи господи в нее попадет мыло – подохнут кролики, корова заболеет.
–Идем в дом, пора одеваться. Да расчеши волосы, иначе так и высохнут, будешь ходить как чучело. Бабушка тебе тогда задаст!
Я иду в свою комнату наверху. Дом новый, мой ровесник. К тому времени, когда я родилась, старый совсем уж прохудился и построили этот – просторный, с верхним этажом-мансардой, с двумя комнатами в ней, одна из которых и предназначалась мне. Игорь спит в Лехиной спальне – напротив. По правде говоря, Леха редко здесь бывает – ему скучно в Телехове, парню подавай спортивные лагеря, где он со своими дружками из футбольной банды только и делает, что гоняет мяч, словно ему дома футбола мало. Совсем какой-то повернутый на почве спорта. И это хорошо, что Леха не ездит в Телехово, потому что он постоянно ябедничает на меня, и мы с ним без конца ссоримся, а то и деремся.
–Ань, ты готова?
–Подожди.
–Я захожу.
–Нет!
Я не знаю, что мне делать. Жизнь разбилась, и сейчас я должна что-то придумать, чтобы не рассыпались осколки.
–Чего ты сидишь? Одевайся!
Игорь все-таки входит, достает из шкафа мои джинсы и майку. Хорошо, что я хоть белье успела надеть.
–Ань, шевелись, надо идти. Скоро коров погонят, и дедушка, застав нас дома, поймет, что мы где-то шлялись весь день. Тогда до самого отъезда нас со двора не выпустят.
–Дай мне немного времени, я устала.
–Нет у нас времени. Уже смеркается, дедушка приведет корову. Он не должен застать нас дома.
Игорь силком натягивает на меня яркую розовую майку, в джинсы я втискиваюсь сама.
–Кофту возьми, похолодало. И расчешись, не ходи растрепой. Ну давай же, малыш! Вот, надень…
В его ладони поблескивают золотые сережки с розовыми камешками.
–Это мамины, ей родители на выпускной подарили. Теперь твои.– Игорь вдевает сережки мне в уши.– Давно хотел дать тебе, да все случая не было.
–Но…
–Мама бы хотела, чтобы ты их носила. Она любила тебя.
Впервые за все время Игорь заговорил о своей матери. Тетя Лиза и правда всегда была очень добра ко мне. Дядю Сашу, отца Игорька, я видела редко, тот часто ездил в командировки, а тетя Лиза обычно бывала дома, когда я забегала, почти каждый день, например, взять книжку, коих было множество в квартире, библиотеку собирал еще дед-профессор, а то и просто так. Тетя Лиза всегда радушно встречала меня, поила чаем, кормила всякими вкусностями и заплетала мне косы. Шутила все, что, если бы Игорь был девочкой, она бы завела такие же косы ему… Она была красивой и веселой женщиной, всегда чему-то радовалась, никогда не задавала скучных и неприятных вопросов, не давила на психику и, казалось, все понимала. И вот ее не стало. Но я только сейчас поняла, что тети Лизы больше нет и не будет никогда. Сейчас, когда Игорь сказал о ней вслух.
–Спасибо, очень красивые.
–Тебе идут. Ты такая же белобрысая, как была мама. И кожа у тебя такая же светлая, хотя сейчас этого и не скажешь, больше похожа на сковородку.
–Чего это я сковородка?
–Пригорела сильно. Ну, двинули.
Я еще раз заглядываю в зеркало. Что ж, выгляжу вполне прилично: косу заплела, ленточка голубая, шелковая, вот сейчас немного «Серебристого ландыша» на себя брызну – и все, можно идти. Эти духи мне покупает мама, они ей нравятся.
–Ты очень красивая, знаешь?
Ничего подобного Игорь никогда мне не говорил. И я не знаю, что ему ответить.
–Идем, пора.
Взявшись за руки, мы в сумерках бежим на соседнюю улицу, где играет музыка, и вливаемся в толпу танцующих. Сельские свадьбы тем и хороши, что гуляет на них все село, и в толпе невозможно понять, кто есть, а кого нет.
Вдруг меня выдергивают из плотного кольца разгоряченных танцем тел.
–Ты где шастала?
Голос бабушки звучит сердито, но на самом деле она явно рада, что наконец отыскала меня. Вон как ласкает меня взглядом. Пригладила волосы, поправляет кофточку.
–Где ты пропадала целый день? Ты голодная?
–Ага.
–Хорошо хоть кофточку надела, вечер сегодня не теплый. А Игорь где?
–А вон, с мальчишками.
–Стой тут, я его заберу и покормлю вас.
Бабушка ведет нас сквозь толпу к шатру, под которым накрыты столы, составленные в один. Их снесли сюда со всего села, как и лавки.
–А ну-ка, навались, костлявая команда!
Мы садимся, бабушка несет нам чистые тарелки и вилки.
–А, соседи дорогие… С вами и выпьем, а то все разбежались.
Дед Мирон, немного хмельной, усмехается в усы, сидя напротив. Поднимает рюмку.
–Вот чтоб и на вашей свадьбе я так погулял!
–Де-е-е-да-а-а-а…– слышать такое мне как-то неудобно.
–А что – деда? Позовешь меня на свадьбу, или как?
–Конечно, позову…
–Ну, то-то.– Дед Мирон достает из пачки папиросу.– И я, если доживу, обязательно приду. А как же! Ты уж совсем заневестилась. Да жених хоть куда, справный парень!
–Ну, де-е-еда…
–Чего – деда-то? Плохой разве парень? Ну-ка, говори сейчас же – плохой?
–Нет, хороший…
–То-то. Парень – орел! Так чего кочевряжишься? Все вы, девки, глупые. Но ты деда слушай. Парень тебе – пара, лучшей и искать не надо.
Дед Мирон смеется, и я понимаю: он заставил меня сказать то, что ему было нужно, и теперь ему смешно, ведь так меня обошел.
–Ешьте, пока горяченькое.– Светлые глаза старика ласково смотрят на нас.– Хорошие дети, уважаемых родителей дети, и дай вам бог…
Я догадываюсь, что именно означает его «дай вам бог», но делаю вид, что не слышу. Мне ужасно неловко, а потому я хватаю кусок хлеба и принимаюсь за жаркое, не глядя в сторону Игоря. Пусть не думает, что я…
–Игорек, идем танцевать!– подходит Танька, девушка с нашей же улицы, немного старше Игоря. И тащит его за собой.
А тот идет. Ну, и пускай валит, невелико счастье…
–Пирожок вот скушай, Аннушка. Бабка моя напекла чуть ли не целый воз.– Дед Мирон пододвигает ко мне миску с пирогами.– Никуда парень от тебя не денется, не надо хмуриться.
Его заскорузлая рука гладит мою ладонь. Дед Мирон очень добрый, а уж к детям – бесконечно. Но никогда он не говорил со мной вот так.
–Растут дети, растут… Кажется, недавно совсем мамка твоя тут бегала – маленькая, светловолосая. Все исподлобья глядела, и драчунья была страшная. А теперь ты. Словно вчера видел тебя в коляске, оглянуться не успел – уже девушка, красавица, невеста совсем. Вот как время бежит.
–А мы видели дот на Ганином болоте!– неожиданно для самой себя выпалила я.
Глаза деда Мирона настороженно блеснули. От веселья и следа не осталось.
–Ходили туда?
–Нет, там болото. Так, издали видели.
–И не ходите. Если в болоте не потонете, так там на что-нибудь наступите. Плохое место.
–Почему?
–Когда строили там, нагнали много пленных. И немцы были – два взвода охраны, и еще взвод итальянцев. А когда наши наступали, что-то оттуда вывозили на машинах – по ночам, да под такой охраной, что и не подступиться. Болота там еще не было тогда, вывозили по дороге почти неделю. Тамошний комендант, полковник Венц, знал толк в охране – муха бы не пролетела.
–И что?
–А то, что потом все словно под землю провалилось. Пленных никто ни живых, ни трупов не видел. А две машины с итальянцами взорвали в лесу. Но не мы, сами немцы. И те немцы, что в охране были, из лесу тоже не вышли, кто-то покосил их из пулемета прямо на берегу Росани.
–Кто?
–Может, сам Венц. Или его пес, Матвеев.
–Матвеев? А кто это?
–Да был тут у нас такой – Андриан Матвеев. В сорок первом откуда-то приблудился, говорят, из тюрьмы его немцы выпустили. По слухам, отец его был кем-то вроде купца в Литве, а как стали Советы, их обоих посадили. Но старик не выжил. Сыну лет двадцать было, а злой и жестокий – как зверь прямо. Немцам верой и правдой служил. Может, за отца мстил, а может, и раньше на них работал. Но как-то сразу стал у них в большом почете. Полковник Венц его к себе забрал, и не было никого, кому бы комендант больше доверял. Всю грязную работу Матвеев за него делал.
–А где он сейчас?
–Надеюсь, в аду.
Ох, знал бы дед Мирон, что именно там Матвеев и обретается… Но совсем недавно – с сегодняшнего дня.
–После войны приезжали люди из органов, расспрашивали о нем, о строительстве. И меня вызывали. Только я знал немного, объект был секретный, пробраться туда мы так ни разу и не смогли. Но позже я ходил туда. Как же, ходил…
–И что?
–А ничего.– Дед Мирон чешет в затылке.