– Вот только не пойму, где они держали то, что потом вывозили. Много ведь вывозили, разными машинами. И трупов не было. А должны бы остаться, пленных там несколько сотен работало. Однако не увозили их оттуда, точно. Нигде не было ни живых, ни мертвых, я искал.
–Может, все-таки вывезли?
–Нет. Да и зачем? Ведь немцы даже своих не пожалели, чтоб секретность соблюсти, нешто бы наших в живых оставили…
–Так куда же они подевались?
–Не знаю.– Дед наклоняется ко мне через стол.– Но думаю я, есть там, на болоте нынешнем, еще что-то. Бетонные развалины так, для отвода глаз, торчат на виду, а настоящий бункер в другом месте.
Бывший партизан опасливо озирается, встревоженно трет подбородок.
–Ох, не слушай старого дурака, Аннушка. Чего с пьяных глаз не придумается…
–Деда, вы что? Я же никому!
Он смотрит на меня испытующе, потом, словно что-то для себя решив, поднимается.
–Идем.
Я шагаю за ним в соседний двор. Уже стемнело, деревяшка деда Мирона глухо стучит по дорожке.
–Я много думал об этом, но не говорил никому, все считал, что есть и поумнее меня люди, разберутся. А видишь, не разобрались. И я решил – пусть. А то ведь начнут всех трясти, народ тревожить, на допросы таскать. А дела-то давние, все в прошлом должно остаться. Война, Аннушка, очень грязная штука, совсем не то, что в кино показывают. Война не флаги да атаки, а кровь и дерьмо. Закончилась проклятая, не надо вытаскивать на свет старые дела. А все нет-нет, да и вспомню. Голове же думать не запретишь? Вот, заходи.
Домик старенький, но чисто убранный – белая скатерка, расшитая цветами и петухами, на круглом столе рушники на портретах, буфет с выдвижными ящиками.
–Садись,– указывает мне на стул дед Мирон.
И достает карту, расстилает ее на столе. Карта крупного масштаба, немецкая. И очень странно видеть написанное слово «Телехово» готическим шрифтом. Такое ласковое название – и такие злобные буквы…
–Смотри сюда. Вот, видишь? Это то место, где торчат бетонные развалины. А метрах в тридцати от них здесь стоит точка. Просто точка, и больше ничего.
–Может, случайно кто-то поставил?
–Нет. Немцы аккуратисты, у них ничего случайного не было, все на своих местах. Понимаешь? Ну, и что же там за объект такой, который даже на такой подробной карте не обозначили?
–Да разве ж теперь узнаешь…
–Захотели бы – узнали. Но зачем? Оно там столько лет уже гниет. Вот и пусть остается на болоте. Зальет грязью, и все. Некоторые вещи, дочка, лучше оставить там, где они есть, и пусть уж бог сам разбирается, кто прав, кто виноват. Но рассказать я кому-то все это должен был. Я ведь старый уже, скоро умирать, а молчал столько лет, хотя и передумал много всего. Годами думал, сопоставлял. Теперь вот тебе говорю, хотя собирался Игорьку передать. Ну, так ведь тебе это все равно что ему, правда?
–Да.
–Бери карту, но никому не показывай.
–А как же…
–Бери. Боялся я, что помру и мое знание умрет вместе со мной. Но теперь получается, что нет.
–А откуда у вас карта?
–Нашел. Как взорвали машины с итальянцами, пошли мы поглядеть. В зарослях лежала офицерская сумка, и я ее припрятал. Бумаги в штаб отдал, а сумку себе оставил, уж больно кожа была хороша. Я в ней потом и бумаги носил, и закусь. Для всего удобная, сносу не было. И как-то раз, в конце пятидесятых, я уж тогда бригадиром стал, отклеилась подкладка. Дай, думаю, приклею. Гляжу – а под подкладкой бумага плотная. Ну, я ткань еще надорвал и – вытащил эту карту. Хорошо хоть, один тогда был, сам обнаружил. А если б кто другой нашел или увидел? Загнали бы меня туда, откуда ворон костей не занесет, и на партизанские заслуги не поглядели, сказали бы – шпион… Так-то.
–Можно, я ее возьму?
–Для того и привел тебя сюда. Бери на память о деде Мироне. Ты умная девочка, зря болтать не станешь.
–Спасибо.
–Не за что благодарить меня. Иди веселись, а я отдохну, нагулялся уже.
Дед Мирон уже снова знакомый и привычный – веселый, прищуренный, немного под мухой. Словно и не он только что смотрел на меня абсолютно трезвым, цепким взглядом разведчика. А потому я ухожу, спрятав карту за пояс джинсов, под кофточку.
Я устала, хочу спать. И пусть Игорь сколько угодно танцует с Танькой, мне дела нет. Или есть?
–Тань, не надо…
Голос Игоря я узнаю из тысячи. Я прыгаю через плетень и приседаю в кустах смородины.
–Ну, почему – не надо? Мы же взрослые люди…
–Не в том дело. Просто не нужно это ни тебе, ни мне. Я пойду домой.
–К Аньке? Она маленькая еще, что тебе в ней?
–Ничего, вырастет.
Игорь идет по дорожке, а я сижу в кустах смородины как последняя дура, и сердце мое бешено колотится.
–Где ты пропадала?
Бабушка, увидев меня, входящую в дом, облегченно вздыхает, хоть и пытается выглядеть сердито. Она совершенно не умеет ругать меня.
–Иди вот, молока выпей. Одежду вашу я уже постирала. Хорошо хоть заранее в корыте намочили. Где вы так извозились?
–Да так, бегали.
–Бегали они… Уезжать уж скоро… Пей, пей молоко. Игоря я уже напоила, спит давно, а ты носишься. Съешь вот еще пирожок. Ты, вместо того чтоб поправляться у бабушки, только худеешь, потому что где-то носишься целыми днями.
У бабушки пунктик насчет моего откорма. Она отчего-то убеждена, что я должна потолстеть, вроде это будет значить, что я окрепла и оздоровилась. Но спорить с ней бесполезно.
–Спасибо. Пойду спать.
–Иди. Что на завтрак хочешь?
–Пеструшку.
–Ну, пеструшку так пеструшку.
Пеструшка – это блюдо, которого нигде нет, только в Телехове. В нем картошка, лапша, рис, манка, яйца и зажарка. Все это, своевременно и правильно сваренное, и составляет пеструшку. Воспроизвести кушанье в городе невозможно, поэтому я наедаюсь у бабушки. А мама моя пеструшку не жалует и меня высмеивает.
Я быстро раздеваюсь и моюсь около бочки. Вода уже остыла, но не ложиться же так? Набросив на себя халат, пробираюсь наверх по ступенькам. В комнате жарко, крыша за день нагрелась, и я открываю окно, натягиваю сетку от насекомых. Старинная деревянная кровать мягкая и крепкая, подушки в вышитых наволочках призывно белеют, и мне так хочется спать… и я почти сплю… Вот только, кажется, тень за окном. Там кто-то есть? Да нет же, там никого не может быть, высоко.
–Ань…
Игорь тихо переступает порог комнаты.
–Что?
–Где ты была? Я тебя обыскался.
–У деда Мирона в гостях. Потом расскажу. Знаешь, мне сейчас показалось…
–Что кто-то есть за окном, да?
Мы садимся на кровать, немного озадаченные и испуганные.
–Угу. Глупость, конечно… Тут ведь…
–Я знаю, Ань, что второй этаж.
–Но…
–Кто-то был, я тоже заметил.
–Ерунда какая-то. Это нервы. Слишком много всего сегодня случилось.
Его рука обнимает меня – несмело и неумело, но я не возражаю. Я устала, испугана, и – я уже другая. Поэтому отчего-то не сопротивляюсь, когда Игорь целует меня и осторожно укладывает в кровать, раздевая. Что-то совсем новое сегодня объединило нас, и то, что сейчас случится, кажется абсолютно естественным и нормальным, хотя еще утром такая мысль показалась бы мне непристойной. Но то было утром, а теперь все по-другому. Секунда резкой боли, как вспышка, ощущение наполненности, неумелые, но требовательные ласки, наш тихий стон практически одновременно – и приходит понимание того, что мы теперь навсегда единое целое.
Но иногда это «навсегда» бывает уж слишком буквальным…
Игорь и Рустам подозрительно рассматривают друг друга. Надеюсь, не подерутся. Только этого мне не хватало – разобьют что-то или кровью закапают.
Панков открыл дверь своим ключом, молча вошел на кухню – а тут Рустам около окна с чашкой кофе в руке. Кстати, в своем стильном прикиде выглядит так экзотично, что я на какой-то миг даже пожалела, что когда-то порвала с ним. Но я должна была так сделать.
И вот теперь мужчины стоят, как два барана, и гипнотизируют друг друга. Лицо у Рустама непроницаемое, взгляд немного ироничный. А Панков смотрит на него исподлобья.
Мне эта немая сцена уже надоела.
–Игорь, чаю налить?
Он молча кивает. Надо как-то разрядить обстановку, и выпить чаю в такой собачий холод – самое то. Особенно если есть малиновое варенье и желание дать кому-нибудь по морде.
–Ешьте печенье, а я приведу себя в порядок.
А ведь собиралась сегодня полениться, и чтоб ни одна зараза меня не трогала. Но все мои планы полетели псу под хвост. Все, иду в ванную и посижу под горячим душем. А мужчины пускай пьют чай, едят мое печенье, дерутся или прыгают из окон – мне все равно, лишь бы не попортили мое имущество. А еще лучше, если б оба аннигилировались или телепортировались куда-нибудь. Кстати, если бы у меня была машина времени, я вернулась бы на двадцать лет назад и утопила бы Литовченко в тазике с кислотой.
–Рита, ты долго там сидеть собираешься?– Рустам бессовестно стучит в дверь ванной.– Все равно придется что-то решать, так что вылезай.
–Валите отсюда оба, надоели вы мне.
–Видишь, Игорь, какая нам благодарность за все наши заботы?
–Всегда так.– Панков, судя по звукам, моет чашки.– Давай вытаскивай ее оттуда.
Ишь ты, быстро же они снюхались! Лучше б подрались. По крайней мере, красочно. Ладно, делать нечего, придется выходить.
–И что вы обо всем этом думаете?– появляюсь я на кухне.
Мужчины синхронно пожимают плечами. Если им нечего сказать, то зачем я вылезала из ванны?
–Есть новости.– Игорь пытливо смотрит на меня.– Я запросил старое дело по исчезновению Дановского.
–О как! И ты туда же?
–Тебя подозревали в причастности к этому.
–Ага. Только трупа никто не нашел, да и мертвым никто его не видел.
–А ты?
–Что – я? Я тоже не видела. И куда подевался Игорь, не знаю. Исчез, и все.
–А накануне вы, по слухам, поссорились.
–По каким слухам? Что ты городишь? Ну, да, иногда мы с ним ссорились, но это не значит, что я его убила. Ты чего ждешь от меня – признания в убийстве? И даже если бы я его убила, то не такая же я дура, чтоб вот так сознаться. Но я, повторяю, Игоря не убивала, и куда он подевался, не знаю. Все, больше меня данная тема не интересует. И не такие умельцы когда-то пытались пришить мне убийство, да промахнулись, а уж вы-то, нынешние, и подавно не попадаете.