–А как в поговорке: полегчало нашей бабке – перестала дышать.– Собеседница смеется. И это тоже так знакомо, что мне кажется, и не было последних двадцати лет. Но они были.– Рита, ты откуда звонишь?
–Из дома. Надежда Гавриловна, я понимаю, что это нехорошо с моей стороны, но мне очень нужно знать одну вещь…
–Не надо лирических отступлений. Я к твоим услугам.
–Не помните ли вы Нину Литовченко из нашей школы?
–Ну, как же, помню, конечно. Я была ее классным руководителем, после того, как выпустила вас. Потом спихнула эту головную боль и взяла малышей.– Бывшая учительница вздыхает.– Недобрый ребенок, злой, завистливый. И дружила с такой же точно девочкой. Виту Терновую, сестру Валентина, ты знала.
Мы умолкаем. О Вальке вспоминать как-то не с руки, но куда деваться? Что было, то было, по новой жизни не перепишешь. Прошло, все прошло.
–Витку знала, а вот Литовченко не помню вовсе.
–А напрасно. Она же за тобой по пятам бродила.
–Неужели?
–Точно. Вы с Валентином дружили, а она на него разве что не молилась. Рита, что у тебя случилось?
Моя учительница всегда все обо мне знала, я ничего не могла от нее скрыть – ни тогда, ни сейчас.
–Такое случилось, Надежда Гавриловна, что рассказать – не поверите. Не знаю даже, с чего начать. Но Нина Литовченко причастна ко всему, что происходит, и я теперь должна ее найти.
–А что ее искать? Она здесь.
–Где – здесь?!
–Живет недалеко уже несколько дней, за два дома от меня. Там раньше жила бабушка Валентина и Виты, Неля Глебовна, а потом дом опустел. А тут смотрю – свет горит, потом я издалека видела Нину в магазине. Ко мне не зашла. Ну и это хорошо. Она была неприятным ребенком и стала точно такой же неприятной взрослой женщиной. Как я и предполагала. Рита, девочка моя, что все-таки случилось?
–Да много чего, долго рассказывать. Можно, я приеду?
–Я буду ждать.
Как хорошо, что Надежде Гавриловне не надо ничего объяснять. Она всегда все понимала, чувствовала и знала, как справиться с бедой. Ей можно было поведать абсолютно все и ждать, что она не просто выслушает и поймет, но и поможет или даст хороший совет.
Рука моя совсем застыла на холодной трубке. Я не знаю, что мне делать… или знаю слишком хорошо.
–Рита…
–Игорь, мне нужно немного времени.
–Нет у нас времени. Ты узнала то, что хотела? Кому ты звонила?
–Своей учительнице. Да, узнала. Литовченко в доме Виткиной бабки, все это время была там, ее видели.
–Нужно ехать туда.
Ага, пока ты выбьешь себе командировку, машину и бензин, пока все оформишь и получишь, я уже буду там, по шоссе меньше часа. И к твоему приезду от Литовченко не останется ничего, пригодного для допроса, а то, что останется, уже точно никто не найдет.
–Едем сейчас же.– Игорь крепко берет меня за руку.– Идем, возьмем мою служебную машину.
–А разве тебе не надо оформлять бумаги у начальства и все такое?
–Я позвоню. Дело настолько важное, что раскрытие сейчас – приоритет, и все благодаря твоему куму Андрею. Умеет он нажать где нужно.
–Но…
–А ты хотела сама допросить свидетеля.– Панков забавляется, глядя на меня.– Не будь такой жадной, Рита. У тебя нездоровая тяга к криминалу, меня беспокоят твои наклонности.
Игорь ржет, а мне не до смеха. Я хотела кое о чем спросить у мерзавки, а теперь кто знает, как получится. Нина упрется и ничего не скажет, а он…
–Я ее на куски порву, и каждый кусок скажет мне правду.– Мой новый друг смотрит мне прямо в глаза.– Ты слышишь меня, Рита?
–Почему? Зачем это тебе?
–Нужно. Все, хватит болтать, пора заняться делом…
Синяя «семерка», конечно, не джип Рустама, но у меня никогда не было автомобильных предубеждений. Везет – и хорошо, чего ж еще.
–Конечно, не «Мазератти»…– вздыхает Панков, устроившись за рулем.
–Не начинай, мне однофигственно. Лишь бы ехала.
Мы катим по зимней дороге. Работает печка, на заднем сиденье лежит пакет с кока-колой и хот-догами, скоро будем на месте. Интересно, что мне скажет Литовченко, когда я доберусь до нее? Надеюсь, она немного посопротивляется, и у меня будет причина задать свои вопросы более активно. Плохо, что за мной увязался Игорь, но это не страшно, убить ее я смогу и позже.
–Рита, ты ничего не хочешь мне рассказать?
–Ты о чем?
–О многом.– Панков сосредоточенно смотрит на дорогу. Ну, да, гололед, однако…– О тех давних делах, которые ты так старательно скрываешь. О блокноте, по которому так сокрушался Рустам. Не хочешь рассказать?
–Не о чем говорить. Все это дурацкие выдумки, я представления не имею, о чем он толковал.
–Да? Ну ладно.
Я понимаю, что его «ну, ладно» ненадолго и что он спросит меня о том же еще не раз, потому-то мне так важно услышать, что ответит на мои вопросы гадюка Нина Литовченко. Конечно, хорошо бы, чтобы при нашем с ней разговоре никого больше не было, но, к сожалению, это невозможно. Ничего, я что-нибудь придумаю. Главное – не сказать лишнего сейчас, иначе тогда уж мне точно крышка.
Глава 18
Дома, в городе, неприятности начались сразу, я даже вещи не успела вынуть, вернувшись. Мама вдруг принялась рыться в моей сумке.
–Откуда у тебя эта шкатулка?
Я не собиралась ее прятать, наоборот. А о двойном дне она и не подумает. Но я не успела ее вынуть из сумки.
–Нашли с Игорем на Ганином болоте.
–Вы лазили туда?
–Ну, если я говорю, что нашла там шкатулку, то, конечно же, лазили.
Мама открывает шкатулку.
–Пупсиков сложила… Аня, какой ты еще ребенок! Спрятала, думала, я не найду… Зачем ты взяла чужое?
–Я не прятала, просто я не успела вещи распаковать, всего час как в дом зашла. Мама, коробка ничья, ведь в ней были пуговицы, иголки и нитки. Я их высыпала, а шкатулку взяла. Кому от этого стало хуже?
–Я бы никогда не взяла.
–А я взяла, она красивая.
–Да, красивая.– Мама проводит пальцами по резному узору.– А это что такое? Откуда у тебя серьги?
–Игорь подарил, тети-Лизины. Ей их когда-то купили на выпускной.
–Они же золотые! Аня, мальчик не имел права отдавать их тебе без спросу, он ребенок! А ты не должна была брать.
–Ирина Федоровна дала их ему, чтобы мне подарил.
–Вот как?– Мама недобро смотрит на меня.– Аня, я же немедленно проверю!
–Можешь звонить хоть сейчас.
–Так и сделаю. Но если ты мне солгала, я не знаю, что с тобой сотворю!
И так всегда. Никак не могу привыкнуть к пристрастному вниманию, которое проявляет ко мне мама, почему-то уверенная, что, стоит ей меня «упустить», как я сразу начну пить, курить, покачусь по наклонной плоскости и в итоге окажусь в тюрьме. А ведь я хорошо учусь и нормально себя веду. Но все мои слова она проверяет и перепроверяет. Мама постоянно пытается поймать меня на лжи, в чем-то изобличить. Говорить правду ей нельзя вовсе, а потому лгать я умею виртуозно, любую версию подкрепляю доказательствами и алиби, способными выдержать многократную, многоуровневую мамину проверку. Я давно научилась осторожности и конспирации, меня уже спокойно можно засылать резидентом во вражеский тыл, потому что все разведки мира – сопливые дилетанты по сравнению с ней.
–Ирина Федоровна сказала, что и правда разрешила.– Мама снова входит в мою комнату, чувствуя себя немного виноватой, чего очень не любит. И чтобы избавиться от неуместного чувства, она сейчас найдет повод обвинить меня еще в чем-нибудь.– А зачем вы лазили по болотам? Разве я не велела тебе держаться подальше от болот?
–Мама, ты сначала требуешь правду, а потом сама же меня за нее и ругаешь.
–Я не…
–Ты всегда так делаешь. Сначала выдавливаешь из меня подробности, потом ими же меня попрекаешь.
Подобная мысль ее, видимо, никогда не посещала. Нужно отдать маме должное: при всей своей пристрастной подозрительности она человек справедливый и даже способна признавать свои ошибки. Правда, тут же делая их моей виной.
–В общем, да, так и есть, я постоянно тебя за что-то ругаю.– Мама смотрит на меня, словно впервые видит.– Но ради твоего же блага, чтобы ты избегала ситуа-ций, в которых можно принять неправильное решение.
–Просто ты мне не доверяешь. Тебе всегда мало моих слов.
–Но это же нормально! Конечно, я проверяю. Я должна знать, что происходит в твоей жизни, дабы предупредить негативные последствия твоих поступков.
–А почему ты считаешь, что у моих поступков обязательно будут именно негативные последствия?
–Потому что ты лживая, скрытная и неуправляемая.
–Ну, вот и поговорили…
Я никогда прежде не спорила с ней, принимая как должное все ее расследования, и потому мама никогда не произносила того, что прозвучало сейчас. И она сама испугалась своих слов. Но сказанного не воротишь.
–Не смей со мной разговаривать таким тоном!
Ага, привычный гамбит, когда нечего возразить. Раньше я все это пропускала мимо ушей, но теперь я другая. Нынешнее лето изменило меня, и то, что я принимала раньше, сейчас не приму. Потому что не понимаю, отчего я всегда виновна, то есть в любом случае виновна по умолчанию. Больше не хочу, чтобы каждый мой шаг контролировался, словно я слабоумная. И меня достает постоянная необходимость собирать доказательства своей невиновности, готовить алиби и оправдываться. Бесконечно оправдываться. К тому же любые оправдания подвергаются тщательной проверке путем звонков подругам, родителям подруг, соседям… Мне надоело чувствовать себя шпионом во вражеском тылу, тщательно прятать все, что касается моей настоящей жизни. Ведь даже самые невинные вещи не вписываются в представления матери о том, что мне, по ее мнению, нужно.
–Молчишь?! Совсем распустилась за лето! Ну, я за тебя возьмусь…
Вот и все. О чем можно говорить, если я априори вечно подозреваемая, обвиняемая, подсудимая и осужденная в одном лице? Но больше так не будет. Я еще не знаю, что сделаю, но уж точно не позволю с собой так обращаться.
–Куда ты собралась? Немедленно вернись!