–Игорек…
–Нет, солнышко, я понимаю, что ситуация у тебя была сложная и требовала каких-то действий. Наверное, если бы мои родители вели себя со мной подобным образом, я бы этого тоже не потерпел. Тогда, раньше… А сейчас что угодно терпел бы – только бы они вернулись.
Голос его прерывается. Мне так жаль Игоря, но я не знаю, как его утешить в этом страшном непоправимом горе. В Телехове все было проще, там была другая жизнь, а сейчас в родной квартире, где все напоминает ему о них…
Игорь смотрит на меня, и его зеленые глаза темнеют.
–Я люблю тебя, ты так нужна мне!
–Я тоже тебя люблю.
–Я знаю.– Он прижимает меня к себе.– Знаю.
Нам так хорошо вместе… За последние две недели мы немного изучили друг друга, но все равно каждый раз бывает по-новому.
–Главное, чтобы ты не забеременела. Но я позабочусь об этом.
–Как?
–Я знаю как. Теперь о делах. Я пока не буду трогать червонцы и эмали, а попробую для начала толкнуть немецкий хлам. Сегодня встречусь с людьми, которые разбираются в нем, и поспрашиваю у них.
–Я с тобой.
–Нет. Ань, тебе не нужно светиться рядом. Мало ли что может произойти, тебя не должны связать со всем этим.
–А тебя?
–Я – мужчина. Я все решу на месте, а потом вдвоем подумаем, как лучше поступить. Но никому не надо знать, что ты имеешь касательство к этому делу. Слышишь меня?
–Да. А чего ты вдруг раскомандовался?
–Потому что ты – моя жена. Плевать, что мы не женаты официально, ты стала моей, и теперь я буду заботиться о нашем будущем и о тебе. А потому ты будешь меня слушаться. Тем более что в делах я понимаю больше твоего. Договорились?
–Ладно.
–Малыш, не сердись, я же для тебя стараюсь. Ради нашего будущего.
–Я знаю. Понимаешь, мне просто невыносимо без тебя, а мы сюда вернулись, и теперь…
–Да, теперь мы будем проводить вместе меньше времени. Но это временно, всего каких-то четыре года. А потом поженимся официально, и ни одна собака не тявкнет в нашу сторону. Родим детей, и все у нас будет хорошо, вот увидишь. Но пока нам нужно соблюдать осторожность.
Он и был осторожен. И я не знаю, как случилось то, что случилось. Но я потеряла его. Даже оплакать его не могла себе позволить и понятия не имею, где Игоря похоронили. Но в момент, когда он умер, свет в моей жизни погас, а в груди навсегда поселилась тупая боль, напоминающая время от времени о том, что сердце у меня пока еще есть.
Вот только свет больше не вернулся.
Глава 19
–Куда теперь?
Суходольск – мерзкая дыра, особенно зимой. Я ненавидела этот город, когда жила в нем. Меня мирила с ним единственная мысль – придет время, и я отсюда уеду навсегда. Но все-таки мне приходится возвращаться. Потому что здесь живут родители.
–Сворачивай на следующую улицу и встань где-то в начале, дальше пешком пройдемся.
Нечего всем зевакам сообщать, кто и к кому приехал, а на тех, кто ходит пешком, здесь внимания не обращают. Но если поставить машину около двора, ее сразу заметят, и кто знает, чем оно обернется.
–Далеко идти?
–Пришли уже.
Домик из красного кирпича такой же, как раньше, только дорожка выложена тротуарной плиткой. И дверь по-прежнему не заперта. Я была здесь пять лет назад.
–Надежда Гавриловна, это я.
–Иду, уже иду.
Моя бывшая учительница не меняется, разве что морщинок добавилось. Все такая же подтянутая, с той же аккуратной стрижкой. Волосы выкрашены в рыжий цвет – когда-то они и были рыжими, но теперь приходится красить.
–Рита, а я как раз пирог затеяла…
Словно и не было нескольких пролетевших лет, словно виделись только вчера, максимум позавчера. Время останавливается для меня, когда я с ней.
–Заходите же, дети.
Надежда Гавриловна всегда так говорила – заходите, дети.
–Мы собрались спонтанно, вдруг…
–Отчего же – вдруг? Ты позвонила,– весело подмигивает нам хозяйка.– Кто этот молодой человек? Знакомь нас, Рита, не то он скоро превратится в соляной столб.
–Это Игорь, мой…
А Панков мне кто? Знакомый? Да какой, к лешему, знакомый, если живет в моем доме и готовит на моей кухне. Друг? Хм, честно говоря, как-то рановато его другом считать… Да и рука, обнимавшая меня сегодня, лежала на моих плечах не по-дружески.
–Твой Игорь, так и запишем,– смеется моя бывшая учительница совсем как раньше, молодо и звонко, хотя разменяла уже восьмой десяток.– А я – Надежда Гавриловна, некогда классный руководитель этой вот забияки. Заходи же, Игорь, садись. Сейчас пирог поспеет.
Панков смотрит на нее, совсем сбитый с толку. А хозяйка дома не обращает внимания на его расхристанную психику, снует по кухне, доставая чашки, сахар, заглядывая в духовку, откуда пахнет пирогом. Заметно, она искренне рада нам, и от ее радости чувствуешь себя здесь как дома, потому что так радуются приезду близких и долгожданных людей, по которым соскучились. Надежда Гавриловна что-то говорит, о чем-то спрашивает – не потому, что так надо, а потому, что сама находит разговор приятным. И так было всегда.
–Рассказывай, Рита, что случилось.
Пирог стоит на столе, прикрытый чистой салфеткой, чай заваривается, и есть время для беседы. Рассказ получается длинным. Иначе – никак.
Надежда Гавриловна задумчиво смотрит в окно.
–Даже не знаю, что и сказать… Нет, Рита, интрига слишком сложная, чтобы быть просто местью за детские обиды. Даже если Виктория с Ниной сговорились вместе отомстить тебе через столько лет, все равно чересчур. Нет, мотив здесь другой.
–Не могу даже представить какой. Да и за что, собственно, им мне мстить?
–Рита, ты всегда была невнимательной к людям, не важным для тебя. И никогда не замечала того, что делается у тебя за спиной. Как это – за что мстить? Вита своего брата обожала. Так обожала, что в этом было даже нечто нездоровое. А Валентин пытался добиться твоего внимания не только как друг.
–Ага, столько лет дружили, а потом его ни с того ни с сего переклинило.
–Потому что все выросли. Все, кроме тебя.
–Это еще почему?
–Несмотря на ваши с Игорем отношения, ты была ребенком. Я помню, как в девятом классе ты рисовала сказочных принцесс на обложке учебника по литературе. Сама-то помнишь? Принцесса в красном пышном платье, со сложной прической, комната… Целая картина была, ты ее много уроков подряд рисовала цветными ручками. И пупсика носила в карманчике сумки. Внутренне ты была ребенком, поэтому то, что сделал с тобой Валентин, страшно вдвойне. Изнасилование вообще страшная вещь, но изнасилование ребенка… А Терновой не мог не знать, какой ты была.
–Надежда Гавриловна, я не…
–Пора начать говорить об этом спокойно. Рита, пей чай и постарайся не волноваться. Когда Валентина арестовали, его мать ведь приходила к вам домой?
–Да. Просила забрать заявление. Мама прогнала ее.
–Я знаю. Вита мне говорила. Она была очень зла на тебя, потому что считала – это из-за тебя ее обожаемого брата забрали в тюрьму. Я пыталась объяснить ей, что твоей вины здесь нет, Валентин совершил преступление, но она не слушала. Вита всегда была злой девочкой, что и не удивительно при такой матери.
Тетка Ольга и правда была неприятной женщиной. На ее вроде бы красивом лице какой-то своей жизнью жили всегда злые-презлые глаза, постоянно держалось недовольное выражение. Валькина мать была сладострастной скандалисткой, к тому же любила выпить, и когда напивалась, орала на весь двор, ругая всех, кого достанет, кто под руку попадется. После случившегося она тоже напилась и шаталась под нашими окнами, обзывала меня шлюхой, сыпала проклятиями. Но потом вдруг притихла и больше не устраивала скандалов, уже ни слова не сказала обо мне – ни в глаза, ни за глаза. Даже на суде молчала. Я не знаю, кто вправил женщине мозги, но кто-то это сделал, и я тому человеку благодарна.
–Да, я ее помню.
–Она умерла в тот же год, что и Валентин, от рака.– Надежда Гавриловна доливает нам чаю.– Вита только-только школу окончила.
–Но уж в этом моей вины точно нет!
–Только Вита с Ниной считали иначе…
–А Литовченко тут откуда?
–Рита, Рита… Здесь сложная история. Вита и Нина были подругами с первого класса. Они ведь внутренне очень похожи – обе злобные от рождения, такое бывает, и нередко влезавшие в разные конфликты, с той лишь разницей, что Терновая бросалась в драку сразу, а Литовченко могла долго выжидать удобного момента, чтобы отомстить обидчику. И обе любили Валентина. Ну с Витой понятно, брат все-таки, а Нина… Та, если бы могла, целовала бы землю, по которой он прошел. Я всегда удивлялась ее столь недетской страсти. Когда Нина стала старше, ее чувство переросло в болезненное обожание. Дело было, наверное, в том, что Валентин никогда не отказывался от благосклонности дам, если так можно сказать.
Я кивнула. Да, Валька свою власть над безмозглыми девицами, крутившимися возле него, прекрасно осознавал и пользовался этим направо и налево. Красивый был парень, даже чересчур – высокий лоб, волнистые русые волосы, четкий профиль и большие серые глаза. Но мне он никогда не нравился, потому что, на мой вкус, был немного сумасшедшим. А его тонкие, как у тетки Ольги, губы казались мне неприятными. Но, судя по всему, только мне.
–Считаете, он с ней спал? Ей же лет тринадцать тогда было!
–Думаю, Литовченко начала еще раньше. Дело в том, что психологически Нина была зрелой не по годам. Неблагополучная семья с пьющими родителями, ее внутренние проблемы, из-за которых она стала изгоем среди ровесников,– все это сильно извратило ее личность, так что ребенком девочка перестала быть рано. И я думаю, Валентин время от времени бывал с ней близок. Но вряд ли по собственной инициативе, если ты понимаешь, о чем я говорю.
–Да быть того не может!
–Может. Ты же знаешь нашу школу…
И правда, нашу школу трудно назвать элитной. В нее ходили дети рабочих, крестьян из пригородных деревень и цыганята, потому что цыган в нашем районе было очень много. Ранняя половая жизнь среди школьников стала вещью обыденной, беременность учениц никого не удивляла, хотя вслух и осуждалась сообществом.