и и интервентами. Воевал с поляками и одесскими бандюками. Он спорил с Троцким и Лениным и ничего не боялся, этот мальчик из захолустного молдавского городишка.
Короче говоря, бессарабский Робин Гуд вёл насыщенную жизнь. За что после смерти и был удостоен самого настоящего мавзолея в городе Бирзула Одесской области, настоящего бальзамирования и переименования нескольких городов в его честь. Кстати, и город Бирзула тоже был назван Котовском. Мавзолей был разрушен в 1941 году румынскими оккупантами, а бандеровские оккупанты переименовали Котовск в 2016 году в Подольск. Видимо, большие люди с большой судьбой не интересны стране с «европейским будущим»…
Григорий Котовский, несмотря на заикание, так же имел склонность к языкам, как предки его крёстного отца. Говорил по-русски, молдавскии, по-немецки, польски, украински, по-французски и, конечно же, на идиш. Что для интернационального городка было естественно. С соседями здесь всегда говорили на непередаваемой смеси славянских и волошских говоров и нижненемецкого диалекта еврейских колонистов. Одним из соседей молодого Котовского был еврейский мальчик по имени Леня, сын Абрама Московича. Этот «бахурчик» более известен нам как Леонид Абрамович Анулов – не кто иной, как один из основателей «Красной капеллы», тайной сети советской разведки в странах Оси накануне и во время Великой Отечественной войны. «Музыканты» этой капеллы добывали информацию из самого нутра нацистского режима. Их вклад в Победу поистине бесценен.
Боевой путь Леонида Анулова пролегал через Гражданскую войну, бессарабское подполье и борьбу с румынскими оккупантами. Работал в контрразведке ГПУ и готовил в 1923 году вооружённое восстание в Германии. Воевал на КВЖД и работал нелегально в Китае против японской разведывательной сети. Боевик киношный, да и только… И снова уроженцу Хынчешт помогло знание языков. В 1936 году был заброшен как нелегальный резидент в Испанию, где как раз заваривалась кровавая каша гражданской войны. Курировал латиноамериканских товарищей, приехавших на подмогу испанским коммунистам. Поэтому образ Бубы Касторского, в танце передающего сведения из Буэнос-Айреса, говорит о хорошей проработке материала советскими режиссёрами… После гражданской войны в Испании перебрался в Швейцарию, где и сколотил вместе с венгром, немцем, швейцарцем и польской еврейкой самую эффективную разведывательную организацию в истории.
«Красная капелла» – это коллективный Штирлиц плюс Пастер Шлаг в одном флаконе. Хваленые Борманы и Ландсдорфы (привет «Йоганну Вайсу»!) ничего не могли противопоставить этим суперпрофессионалам. Берлин ничего не мог противопоставить Хынчештам.
То, что русская идея социальной справедливости заставила таких разных людей служить Русской империи, не удивительно. Для империи это норма.
«Дядя Коля», он же товарищ Анулов, он же Леонид Абрамович Москович умер в 1974 году и похоронен на Новодевичьем кладбище. Ну а где же ещё мог быть похоронен слуга Государства Российского?
Вот так небольшой захолустный городок в Молдавии связывает Дальний Восток и Латинскую Америку, гору Арарат и Берлин. Российскую империю и Блистательную Порту. Русских, молдаван, евреев, армян и немцев в единый узел.
Мальчик, рождённый у горы Арарат, мальчик, ставший легендарным военачальником, и мальчик, ставший великим разведчиком. Все они связаны невидимой нитью имперского строительства великой России.
[Глава 7. Война: Ранение]
Я называю себя охотником на драконов. Так уж сложилась судьба. В ней переплелись множество нитей. Сейчас расскажу каких. В молодости я смотрел фильм с Мэтью Макконахи «Власть огня». Про оживших после долгой спячки крылатых драконов, уничтожавших всё живое на земле. Там один из героев объясняет, как их убить. Драконы хорошо видят днём, ещё лучше ночью. Но в утренние и вечерние сумерки они промахиваются. Так и с дронами.
Все дроны, которые я «приземлил» на нашу грешную землю, попались мне в сумерках. «По серости», как говорят в войсках. В эту пору дрон ещё не может включить тепловизор, чтобы не «засветить» его, но уже не различает деталей своей высокоточной камерой. Датчики движения сбоят, отвлекаясь на тени и полутона вечера или утренних сумерек.
Вот тут-то его и надо бить. Притормозить лучом антидронного ружья, как у нас говорят – «подвесить дрон» – и лупануть дуплетом из контрабандной двустволки мелкой дробью. Рядом с фигурой Мэтью Макконахи, подсказавшим мне эту тактику двадцать лет назад, встают другие люди, которые в обход запретов и бюрократических препонов прислали нам дробовик, патроны, антидронные ружья, антитепловизионные одеяла и т. д. Спасибо Мэтью, Герман, Саша, Андрей. Вы спасли несколько десятков жизней.
Есть такая фраза, запечатлённая даже на армейских шевронах: «Нет ума – штурмуй дома». Здесь присутствует и юмор, и некое пренебрежение к штурмовым подразделениям, мол, там собираются физически развитые люди с отсутствием других талантов. Это такой военный шовинизм на почве профессиональной дифференциации.
Я, как бывалый артиллерист, страдал этим шовинизмом. Но после первого же штурма излечился. Да, штурмовик не считает в уме трёхзначные числа. Он не учился в лётном училище. Он не может собрать и разобрать агрегат РЭБ или пушку Д-30. Может, штурмовик и бывший «кашник», отсидевший десять лет за поножовщину. Может, он и бухал последние десять лет перед СВО. Всё это не имеет значения. Потому, что именно нахождение обычного мотострелка, пехотинца, штурмА на занятых укропских позициях и есть мерило эффективности и слаженности работы всех остальных родов войск и специальностей. Они все нужны только для того, чтобы штурмовик лёгкой прогулкой подошёл к вражеским окопам, занял их и поднял над ними русский флаг.
Разведчики должны не геройствовать в тылу у противника, а выявлять их огневые точки и расположение войск. Лётчики не должны гоняться за воздушными дуэлями, а бить по дзотам и складам БК. Артиллеристы должны стрелять вовремя, создавая огненный вал перед наступающей пехотой, а не тогда, когда им удобно. РЭБ должен включаться в момент прикрытия «штурмов» от налёта «птиц», а не по расписанию. И вот если все рода войск и специальности сработают хорошо, тогда в штурмах не бывает потерь.
Мясной штурм – это косяк не пехотинца. Это чужие косяки, которые приходятся исправлять стрелкам. Ценой своей крови. Не «штурм» для вас, а вы для «штурмов» – вот лозунг, который должен быть на шевронах у всех родов войск. И там, где командиры это понимают, там успех, там продвижение, там победа. И потери там минимальны, и награды находят настоящих героев, а не дебильных мурзилок, измеряющих успех количеством трупов и оторванных конечностей.
Единственным мерилом для командирских наград в нашей армии должны стать меры площади, удержанные или занятые нашими бойцами, разделённые на коэффициент погибших наших солдат. Если за освобождение ста квадратных километров Новороссии не погиб ни один русский солдат, то такой командир заслуживает звания Героя России. И такие командиры есть. Правда, наград у них пока нет. Надеюсь, что пока.
Когда погибает твой боевой товарищ, единственное чувство, которое тебя охватывает, – это чувство вины. Не горе. Нет, оно придёт позже. А пока только чувство вины. Ты как будто не по праву занимаешь его место среди живых. И этим совершаешь кражу. И именно ты виноват в том, что его нет в этом мире. Ты сразу становишься должником перед погибшим. Ты должен ему свою жизнь. Ты должен его родным. Ведь они его никогда больше не увидят. Ты должен его городу. Ведь он никогда больше в него не вернётся. Я был далеко от того места, где «одноглазый» снайпер убил «Мюллера». Я не видел его смерти. Я не тащил его тело восемь километров по минным полям и лысым от огня «полкам». Я не отстреливался от «птичек», сберегая целостность его бренных остатков. Но я виновен, как и все мы виновны. Я виновен в том, что я жив и занимаю его место среди живых. А «Мюллер»? Это был высоченный сухой и жилистый мужик с интеллигентными манерами и сердцем пионера из повестей Аркадия Гайдара… Я помню, как он согревал меня горячим чаем со сгущённым молоком в пригороде Бахмута. Ночь была морозной, и меня бил барабанный озноб. А он готовил чай на консервной банке и говорил, глядя в огромное звёздное небо, простые добрые слова. Таким он был.
Какие же раненые тяжёлые люди. В прямом смысле этого слова. Мужик, даже не большой, весит никак не меньше семидесяти кг. Плюс броник на нем, разгрузочный пояс, БК, обувь, одежда, слой грязи на немытом теле. Плюс его автомат. Под сотню весит раненый.
На учениях я в одиночку закидывал на плечи «раненого» и, пыхтя, носил его на сто-двести метров в укрытие. Увы, так происходит только на учениях. На самом деле эвакуация происходит по-другому. И носить надо не по двести метров, а по пять-шесть километров. И процесс это коллективный и очень опасный. Именно наличие одного «трёхсотого» часто тянет за собой появление других «трёхсотых». Как будто смерть нанизывает бусы или перебирает чётки судьбы человеческих жизней.
На помощь раненому выдвигается минимум двое, потому что одному не унести. Они выходят из безопасного укрытия и подвергают свою жизнь опасности. Эти двое тоже могут быть ранены при эвакуации, и тогда их должны вытаскивать ещё не менее шести человек. То есть в небезопасной среде находятся уже девятеро. А это очень много. Группа даже из двух-трёх бойцов – уже интересная цель. По ней начинает работать вражеская артиллерия. А тут целых девять. Прелесть, а не цель. На ней сразу сосредотачивается всё, что может стрелять.
И люди залегают в складках местности, ждут, пока артобстрел прекратится. А это время. Человек, кстати, при артериальном кровотечении вытекает за десять-пятнадцать секунд. Потом он теряет сознание и помочь себе сам уже не может. А потом, не приходя в сознание, он умирает.
Однажды у нас было одиннадцать «трёхсотых», десять из них пытались вытащить с поля парня, которому осколок оторвал стопу. Глупо? Может быть. Только не говорите это вслух. Могут начистить будку. Помочь раненому товарищу – это и моральный долг, и честь, и инвестиции в твоё возможное будущее. Люди, которые отказываются помогать в выносе «трёхсотого» или частенько увиливают от этого, в солдатском коллективе получают метку «плесень». И ценят их не очень-то высоко. Сегодня вынес ты, завтра не бросят тебя. Поэтому, несмотря на опасность, в любое время суток, и ночью и днём люди выходят и помогают нести раненого братика. Вжимают головы в плечи при прилёте, отстреливаются от «птичек», потеют и матерятся, но несут, тащат, катят хотя бы по двести метров, давая передохнуть другим.