— Апельсины, говорю, или мандарины?
— Апельсин, дорогой. Эт апельсин!
— Ну вот. Давай возьмем, — подбоченился Степаныч, — взвести-ка нам килограммчик.
Степаныч полез во внутренний карман куртки, достал пухленькое портмоне.
— Да не, че-то они какие-то так себе. Суховаты.
Фима взял апельсин, покрутил подржавевший фрукт в руках.
— Абхазский, — покивала старушка и проговорила что-то на армянском. — Это абхазский!
— А вон, гля, — Фима кивнул вдаль.
Все мы обернулись. Там, в конце ряда, чуть сбоку, стоял белый проржавевший пирожок. Распахнутое его нутро демонстрировало потенциальным покупателям коробки, полные апельсинов. Еще несколько, торговец пузатенький, но высокий армянин в коричневом жакете на черный свитер и кепке-аэродроме, выставил перед открытыми дверями, на земле. Его помощник, худощавый и горбоносый парнишка со смуглой кожей, уже обслуживал клиента, взвешивал на больших весах непрозрачный пакет.
— Те, вроде, получше. Крупные, — сказал Фима.
— Да ладно. Давай уж тут возьмем, — ответил Степыныч.
— Не, ну ты че, Степаныч? У тебя друг в больничке, от огнестрельной раны лечится, а ты ему вот эти недомандарины привезешь?
— Фима, да че то этот армян мне не нравится. Больно у него рожа хитрая.
— Боишься, обвесят? — Хмыкнул Фима.
За их спором я не очень следил. Все потому, что мое внимание было приковано к кое-кому другому. В толпе разномастного народу, словно овчарки среди овец, шли четверо мужчин. Одного из них, полного, бритого налысо, одетого в деловой костюм с галстуком под коричневую кожанку, я знал. Это был Маленький Чоба — авторитет местной этнической ОПГ, состоящей из армян. В сопровождении своих братков он прогуливался по рынку, надменно поглядывал на окружающих, шутил со своими на своем языке.
В конце восьмидесятых, еще до того, как Кулым привел сюда черемушенских, а мясуховские представляли из себя в основном свору разрозненных молодежных группировок, почти весь город ходил под армянами.
Они контролировали и нарождающиеся тогда Черемушки, и погибающий Армавирский мясокомбинат, хозяйничали на промзоне, гоняя молодые банды Кирпичного. Но крепче всего армяне обосновались в старом Армавире — в одноэтажных районах, протянувшихся от Кубани, до Урицкого моста. На их территории была армянская церковь, а также, к их удаче, армавирский центральный рынок.
Когда в начале девяностых в Армавире появилась молодая кровь в виде черемушенских, а мясуховские с Кирпичным набрали силу, этническая группировка, всерьез сцепилась с черкесами и сдала позиции. Не вывезла она натиск новых игроков. Армян оттеснили в старый Армавир. В то время город бурлил от передела едва-едва появившейся частной собственности, но армянам так и не дали занять их прежние владения.
Правда, установившийся статус-кво нарушать они особо и не стремились. В большей степени этому способствовало серьезное развитие торговли на центральном и еще одном, вещевом рынке, протянувшемся под Урицким мостом. Армяне отлично кормились с этих жирных точек.
Главарь банды Маленький Чоба, настоящего имени которого я не знал, разбогател еще сильнее, когда отхватил в собственность часть рынка.
Эта занятная история произошла год назад. Насколько я понял, директор рынка, ходивший тогда под его владельцем, тоже армянином, просто взял и въехал на своей волге в машину одного из мясуховских. Скандал был, что надо.
Горелый — главарь мясуховских, кинул собственнику рынка предъяву, заплатить за ущерб. Оплатой обнаглевший тогда Горелый видел не что иное, как долю вправе на собственность, на весь рынок. А точнее сказать — половину рынка. Естественно, несчастный владелец обратился за помощью к своим. К Маленькому Чобе.
Тот отнесся к брату-армянину по-божески и за помощь запросил не полрынка, а всего лишь четверть. Загнанному в угол бизнесмену не оставалась ничего, кроме как согласиться.
Состоялась стрелка. Владельца рынка заставили заплатить за ущерб деньгами, а директор — виновник всей свистопляски, отдал мясуховским машину — свою Волгу, и, вдогонку, переписал на Горелого двушку в центре города. На том и порешили. Как всегда, бывает в девяностых, весь гешефт поимели бандиты.
А больше всех проиграл как раз владелец рынка, который к девяносто пятому лишился половины имущества, (отписал Чобе), а к девяносто седьмому и всего рынка. Цена защиты оказалась для него высокой, и я не знал, что случилось с этим несчастным дальше. Как выяснилось, бизнес, особенно бандитский, не щадит даже своих по нации.
— Вить, ну ты идешь? — Выбил меня из размышлений звонкий голос Фимы.
Я еще пару мгновений сопровождал взглядом Чобу, шедшего, кстати, в нашу сторону, а потом обернулся. Степынч с Фимой уже топали к торговцу апельсинами.
— Свежий апельсин! Только утром привез! — Сманивал армянин Степаныч на покупку. — Смотри! Прям блестит! А сочний! Вот, дорогой, посмотри!
Армянин в аэродроме взял один из апельсинов, вскрыл точеным-переточеным ножом мягкую корку, пустил фрукту сок, потом разломил. Протянул по половине Степанычу с Фимой.
— Ну, ништяк ваще, — сказал Фима, попробовав и утирая подбородок, — сладкий!
— Ну да, пойдет, — Степаныч посмотрел на продавца с подозрением.
— Думаешь, обманет? — Шепнул ему я.
— Ну. Меня, знаешь, сколько раз тут обвешивали? За ними глаз да глаз нужен.
Я кивнул. Потом сказал:
— Ладно. Нам килограмм.
— Щас сделаем, — покивал армянин и проговорил что-то своему помощнику.
Тот кивнул, взял непрозрачный пакет с рекламой пепси-колы, стал накидывать с ближайшего ящика. Потом вдруг проговорил что-то себе под нос, полез в кузов пирожка.
— Ну не пожалеешь, слушай! Завтра еще покупать прибежишь!
— Нам в больницу к дружбану их оттарабанить надо, — сказал улыбчивый Фима.
— Во! Витамин твоему другу будет! Быстро здоровье вернет!
— Угу. Ихние апельсины и от запора, небось, помогают, — сказал, тихонько переместившись поближе к весам Степаныч.
Помощник выскочил из машины, стал снова набирать наверх из ящика. Потом понес на весы.
— Чуть больше получилось, — сказал аэродром, перемещая грузики по шкалам весов. — Кило двести. Ничего?
Степаныч насупился.
— Да ничего! — Опередил его Фима. — Апельсины хорошие! Я б и сам поживал. Ну че, ты Степаныч, не жадничай!
— Вы доллары принимаете? — Спросил я.
— Не! Рубли только.
Степаныч снова достал портмоне.
— Сколько?
— Две семьсот пятьдесят. Скину вам двести, раз уж вы такой хороший покупатели!
Степаныч молча отслюнявил купюры. Передал армянину.
— Сочтемся, — сказал я.
— Ай, — Степаныч махнул рукой.
Взяв пакет, который оказался маловат для такого количества фруктов, Фима пошел на выход, перед нами.
— Неси аккуратней, ща ручки порвутся, — предостерег его Степаныч.
В следующее мгновение, растянувшаяся добела ручка, и правда лопнула. Пакет повис на единственной уцелевшей, и апельсины высыпались, покатившись по асфальту.
— Ну мля! Накаркал, — буркнул Фима и стал собирать их обратно. — Мля, а че этот с плесенью? А этот? Че за херня?
Мы со Степанычем приблизились. Сели вокруг рассыпанного, прямо посреди потока людей.
— А этот нормальный. И этот тоже, — взял Степан те, что были сверху.
— Сученышь, — прошипел я. — Наложил гнили в середину и хорошими прикрыл.
— Вот знал же, что какая-нибудь херня будет, — зло проговорил Степаныч.
— За лохов нас держит. Не боится ничего. Решил впарить испорченные, чтоб избавиться, а ну, пойдем к нему, — сказал я и поднялся.
Собрав все это в пакет, мы вернулись к армянам. Благо далеко не отошли. Там аэродром уже вовсю торговал с окружившими его женщинами. Видно было, что его апельсины пользуются успехом.
— Э, уважаемый, — позвал я. — На минутку.
Никто, ни торговец, ни его худощавый помощник, даже не отреагировали. Просто сделали вид, что нас нет. Я взял у Фимы пакет, нагло протиснулся сквозь народ, вызвав этим возмущение какой-то старушки. Без разговоров пробился к ящикам, а потом просто вывалил весь свой товар ему на весы.
— Э! Ты че такое делаешь⁈ — Крикнул аэродром.
— Говённые твои апельсины. Пять минут назад купил, и вот. Ты наложил нам испорченного и прикрыл все нормальными.
— Э, че врешь⁈ Уйди отсюда! — Зло посмотрел на меня армянин. — Не знаю я,у кого ты там покупал! Не мой это апельсин! Иди! Че мешаешь торговать⁈
— Давай нормальные. Я сам выберу, — посмотрел я ему в ореховые глаза холодным взглядом.
— Ану! Иди отсюда! — Гаркнул он.
Я глянул на ящик, что стоял ближе ко мне. Потом просто перекинул его. Апельсины рассыпались по асфальту, и внизу, под спелыми, оказались мятые, влажные, покрытые плесенью.
— Ты че творишь, хулиган⁈ — Закричал аэродром.
— Не твое, говоришь? — Сказал я. — Вон, смотрите, че он вам впаривает.
— А ведь, правда! У меня тоже! — Пискнула какая-то женщина, порывшись в своем пакете.
Остальной народ, что собрался вокруг, тоже гневно загомонил.
— А ну, что тут? — Внезапно раздался прокуренный, низкий голос.
Толпу тут же распихали, и к нам с Фимой Степанычем и аэродромом прошел Маленький Чоба в сопровождении своих людей.
— Что тут такое? Чего ты кричишь, а Вачик? Кто тебя обижает?
— Вот, торговать мешают! Прилавки мои ломают! — Пожаловался аэродром по имени Вачик.
Чоба посмотрел на меня тяжелым взглядом. Я не отвел глаз.
— Ты что делаешь а? — Сказал он. — Зачем безобразничаешь?
Глава 24
— Ага! Прилавки мне ломает! — Подгавкнул Вачик.
— Он продает людям некачественный товар, — сказал я. — Дурит, попросту говоря.
Чоба так и не отвел от меня своего холодного взгляда. Маленькие его глазки на полном лице казались какими-то рыбьими и безжизненными. Решительно непонятно было, что же на уме у этого армянина.
— Вон, народ весь возмущается, — поддержал меня Фима.
— Пусть даст нормальных апельсинов, и мы уйдем,