В таких диалогах пролетело лето. Борис поступил на подготовительный факультет МГИМО, и его настроение несколько улучшилось. Но стоило мне при встрече упомянуть свою институтскую жизнь, как начиналась старая песня:
— Ты мне об этом не рассказывай. Я университетов не кончал.
В конце сентября у моей подруги был день рождения. Она собирала большую компанию своих однокурсников — студентов-медиков, мне тоже предложила прийти с молодым человеком. Борис идти категорически отказался. Велел позвонить, когда вернусь. Позвонила. Пыталась что-то рассказать веселое и никак не связанное с тем, что компания была студенческой. Но он все же нашел, к каким словам прицепиться, и я в очередной раз слушала упреки и нескрываемое недовольство тем, что я поступила, а он остался не у дел. Не знаю, что на меня нашло. Затмение или, наоборот, шоры упали с глаз? И произошло ли это в одночасье или просто мелочь стала последней каплей в череде моих накопившихся обид и разрушенных ожиданий. Я не стала утешать. Не стала говорить о том, какой он прекрасный и замечательный и как сильно я его люблю. Зачем? Я знаю реакцию, знаю ответ и больше не хочу его слышать. Вместо этого я очень спокойно сказала:
— Знаешь что? Мне это надоело! — И откуда только оно взялось, это спокойствие, если раньше я рыдала сутками напролет, стоило нам поссориться из-за пустяка?
— Что это? — От небывалой наглости он на мгновение оторопел, но тут же перешел в наступление: — Может, я тебе тоже надоел?
— Ты мне не надоел, — мне все еще удавалось сохранять ровный голос, — а вот твое поведение порядком.
— Да? — В его тоне прозвенели ледяные нотки. — Ну что ж, захочешь извиниться — позвонишь!
Я зажмурилась, как перед прыжком. Я действительно намеревалась прыгнуть. В неизвестность, в пропасть, в новую жизнь. Мне было очень страшно, ужасно. Но было и легко, и спасительно, и отрадно.
— Борис! — Я успела окликнуть звенящую тишину.
Тишина отозвалась надменным, снисходительным холодом:
— Да?
И я полетела:
— Я не позвоню!
Я говорила не ему, это я сказала себе и обещание сдержала.
Это было нелегко. И получилось вовсе не потому, что я такая сильная и решила не отступать от своих слов. И вовсе не потому, что чувство, которое я лелеяла и выращивала в себе четыре года, завяло в один день. Да, его на славу сдобрили сорняками, иссушили колкостями, уморили обидами, но не убили. Первая любовь тихо загибалась где-то на отведенной только ей грядке моего подсознания. И если бы ее вовремя полили, если бы о ней вспомнили телефонным звонком или встречей и нежным словом, она бы наверняка снова зацвела. Но этого не случилось. А случилась новая встреча, новый мальчик, мужчина, муж.
И это именно он поднимался теперь по школьной лестнице, глядя на меня с улыбкой. Он прекрасно видел, кто сидит рядом со мной. Прекрасно понимал, что случайная встреча с Борисом на дне рождения школы не сможет оставить меня полностью равнодушной. Ни глупых обид, ни слова упрека, ни тени ревности. Это не детская мудрость, это — уверенность в себе, это то, что заставляет женщину сделать, в конце концов, правильный выбор.
— Беседуете? — Андрей смотрел на меня, пытаясь разглядеть в моих глазах нечто, чего там не было. Не найдя, спокойно сказал: — Ладно, пойду пообщаюсь с народом. Потанцуем потом? — Он подмигнул мне.
— Конечно.
Мы с Борисом снова остались одни. Вокруг было полно народа. С появлением Андрея прибавилось и любопытствующих, и сочувствующих. Но мы были одни, потому что Боря по-прежнему втирался в мое плечо и проникновенно шептал:
— Вот представь, как потянет друг к другу в сорок лет.
Я только усмехнулась:
— Кто знает, что будет в сорок лет. А сейчас я пойду потанцую. С мужем.
Итак, мне сорок лет. Судьба мне многое подарила: живы и еще достаточно сильны родители, много лет я живу с любимым и любящим мужчиной, у нас двое прекрасных детей и собака. Я занимаюсь делом, которое приносит удовольствие. В моей жизни много друзей и знакомых. А Бориса в ней нет. Первая любовь есть. Она никуда не делась. О ней забыть невозможно, да и не надо. Ведь она была когда-то, в прошлой жизни, где-то очень далеко, с кем-то, практически не со мной. Любовь есть, а Бориса в ней уже нет. Только воспоминания о нем. Мне сорок лет. И меня к нему совсем не тянет.
Впрочем, его ко мне, видимо, тоже.
Роман Волков
Волков Роман родился в 1979 году в Пензе. После окончания сельхозакадемии начал пробовать себя в прозе. Побывал со своими рассказами на трех форумах молодых писателей в Липках, откуда и началась его карьера литератора. Об этих давно забытых днях рассказ «Сценаристочка».
Сценаристочка
Не помню, сколько мне тогда лет было, не то шестнадцать, не то восемнадцать. Помню, что был совсем беззаботный и несерьезный: ничего не парило, все было впереди, и неведомые тогда беды и тягости, которые, как казалось, будет так здорово и интересно преодолевать, и великие открытия и достижения, которых должно быть куда больше, чем падений.
Надо сказать, я и сейчас-то не особенно остепенился и не стал, к огорчению мамы, серьезным. Могу, например, в магазине замяукать кошкой, чтобы все бегали и искали несчастное животное. Или по ржавой лестнице залезть на полуразрушенную водонапорную башню, чтобы посмотреть — а как там все устроено. Или просто — с моста в реку плевать.
Вот и представьте тогда, какой я был в юности. Абсолютно несерьезный. При этом достаточно крепкий, если не сказать даже толстоватый, с бородкой, очки носил профессорские, а вот в голове ветер гулял, как в голубятне.
А вот с девушками у меня тогда не особенно получалось. Это, увы, не значит, что сейчас все наладилось, скорее наоборот, просто от этого тосковать начал, как соловей без неба, а тогда еще ерепенился. Эх! Девушки-то любят тех, кто посерьезнее, а я, как мы это уже выяснили, на такого не походил.
Хотя был вроде не совсем дурачок, компанейский, даже стихи писал и рассказы. Писал, писал и в один прекрасный день дописался до того, что мои рассказики оценили великие критики, и меня пригласили на форум молодых писателей в Переделкино, от Союза писателей Москвы.
Странно, вроде много времени прошло, а как будто это было не только вчера, а даже сегодня.
Рюкзак я сам собирал. У меня был большой, столитровый, профессиональный туристический, с нашивками от походов — поверх него гитара примотана, как станковый пулемет. Кроме этого я зачем-то надел старый камуфляж с нашивками волжского казачьего войска. Папа презентовал полковничью каракулевую папаху, которая еле помещалась на затылке, так что вид у меня был абсурдный, до сих пор не могу понять, зачем надо было так вырядиться.
Но когда я вошел в актовый зал Дома писателей в Переделкине, никто пальцем у виска не крутил, а если и ахнул, то скорее от восторга. Получилось что-то вроде входа Буратино в кукольный театр Карабаса-Барабаса. Вся прочая писательская братия была одета кто во что горазд: кто в растянутый черный свитер на пять размеров больше, кто в дурацкую бабью кофту, кто в балахон «Металлика», а кто в костюм с галстуком, в котором дедушка на выпускной ходил. Так что я в своей казачьей амуниции моментально произвел фурор, как и ожидалось.
Я сразу представился: народный сказитель из Пензы, и, мол, у нас все так одеваются, кто не казак — тот сказочник, или гусляр, или ложечник. Не прошло и пяти минут, как мы со всеми передружились. У меня с собой была такая дерматиновая штука, органайзер, маленькая сумочка, вроде борсетки, в которую были вставлены блокнот, линейка и прочая ерунда. Мама подарила. Ну и я в этот блокнот записал телефоны, адреса и электронки новых товарищей. Получилось сорок человек! И все — из разных городов, и все — начинающие писатели.
Ну так и начался наш форум под руководством маститых художников слова. Сперва были лекции, потом мастер-классы, на которых мы разбирали тексты друг друга. Читали, советовали, обсуждали. Многие тексты, если их хорошо оценивали, брали для публикации в так называемые «толстые» журналы, которые никто не читал. Семинары делились по категориям: «проза», в которой был я, «поэзия», «критика» и «драматургия».
Так вот, семинар драматургии вел какой-то знаменитый сценарист, и было в нем всего слушателей… но зато каких! Драматургов из калашного ряда! Тогда этот жанр казался не просто непонятным, но и недоступным. Мир театра и кино был на сто тысяч световых лет дальше, чем Москва. И если до столицы как-то удалось докатить, то до киносценариев никогда не добраться.
Были счастливчики, которые каким-то невероятным образом пролезли в рекламные агентства, писали сценарии для роликов или даже для фильмов, но я их в глаза никогда не видел. Писатели-поэты — да, они и в Пензе у нас водились, такие же, как и эти, в таких же свитерах и школьных костюмчиках. А сценаристов у нас не было. Да и быть не могло.
И вот там, на этом семинаре, я и увидел слушательницу-сценаристку. Если преподаватель был просто небожителем, но хотя бы человечным (мне доводилось бывать на выступлениях всяких великих людей, и я мог даже с ними разговаривать почти на равных), то ее даже богиней сложно было назвать. «Богиня» — это непонятное слово, настоящих богинь никто в глаза не видел, а статуи слишком каменные, ты восхищаешься не женской красотой, а талантом скульптора. Ангел? То же самое.
Вот, даже сейчас я растерялся, вроде бы умею рифмоплетствовать, а не выходит пары слов связать. Потому что красота была настоящая. Ошарашивающая. И не модельная (моделей мне тоже довелось видеть во всяких там журнальчиках), а величественная, пригвождающая тебя к воздуху. Такие женщины не должны находиться в домах писателей, им место — на королевском троне или в раззолоченных носилках, и чтобы осмелившемуся бросить на них взгляд сразу рубили тупую башку.
Ну а уж если инопланетный корабль таких нечеловечески прекрасных существ и занесло в Переделкино — то только на семинар драматургии. Чтобы обсуждать с создателем какой-нибудь киноэпопеи свой артхаусный фестивальный сценарий, попивая ароматный кофе, пока мы, поэты и прозаики, давились дешевым пивом, смакуя свои сюжеты про панков и алкоголиков (кем в большинстве сами и являлись).