А придумывать какое-то интересное дело и не пришлось: у нас как раз намечался в группе тематический концерт с чтением стихов и рассказов советских авторов и театральной постановкой.
Вот за что меня сильно любили и ценили воспиталки, так это за умение декламировать и изображать в лицах — артистка я была первая в этом саду, это уж точно! И на любые такие мероприятия, особливо показательные, то есть на которых присутствовало начальство из горисполкома, ставили меня на все ведущие роли.
Как раз показательное мероприятие и намечалось, и я предложила себя сразу во всех ипостасях — и декламатор, и чтец стихов, и ведущая актриса заодно.
Задействовали во всем!
Уж я расстаралась! Целый месяц в углу ни разу не стояла и никаких нареканий и замечаний от воспиталок не получала — заучивала тексты, стихи, роли и активно репетировала.
И продолжала не замечать категорически Марину с Юрой — а нет их, и все!!
Ау! Ау-у-у-у! Куда делись? А нету!
А еще вела себя примерно-примерно, аж подташнивало меня от этой примерной правильности, но я стоически терпела и держала свое неугомонное воображение и любопытство стреноженными до поры!
А вот докажу, что я хорошая, пусть тогда Юрочка пожалеет!
Но странное дело, что там про меня думает Юра, мне очень скоро стало глубоко неинтересно, да и сам предательский мальчик Юра — тоже, а вот желание утереть нос этой Мальвине выросло до размеров моей сверхзадачи. Ну, как-то покруче насолить ей, противной!
И настал день моего триумфа!!
Я блистала! Во всех ролях!
Прочла небольшой рассказик, изобразив все в лицах, декламировала стихи, изобразила стрекозу и танцевала польку-бабочку.
Успех!!
Довольны остались все — и дети, и воспитатели с заведующей, и проверяющие из гороно, и родители, и даже повариха Федоровна. Ну и я, разумеется.
Все, кроме Марины. Та даже расплакалась в конце концерта от досады и жуткой обиды на меня — ей-то как раз никакие выступления не удавались: не умела она перевоплощаться, блистала только в одной роли — принцесски великой, приросшей к ней на всю жизнь.
А ведь всем детям и их воспитателям давно-о-о-о известно — принцесс в постановках театральных и выступлениях концертных никогда нет! Есть зайчики, мишки, лисички, овощи всякие, деды-бабки, колобки и иже с ними, а вот с амплуа принцесс полный швах — не формат! Не катят! Тем более еще в том советском детском саду! Какие принцесски?! Тимуровцы наше жизненное кредо!
И еще неделю после концерта я ходила победительницей, и все взрослые меня хвалили, да и дети вспоминали частенько наше выступление.
Маринка старалась держаться от меня подальше. А простодушный Юра подошел и предложил снова дружить, потому что оказалось, что я все-таки хорошая девочка.
— Нет, — отказала ему в дружбе хорошая девочка Таня, тяжело и горько вздохнув, и объяснила: — Я тебя разлюбила. Ты же меня подвел, поверил Маринке. Вот с ней и дружи.
Дала решительную отставку кавалеру провинившемуся я.
Но повздыхала, погрустила.
Сильно погрустила. И частенько все посматривала в его сторону. И даже немного поплакала один раз.
Хороший он все-таки мальчик. И настоящий какой-то, честный, искренний и по-мужски основательный. Да и за справедливость ратует всерьез. Жаль, что такие мальчики всегда верят таким девочкам, как Марина, и слушают их наговоры. И попадаются на все их уловки.
Наверное, только такие настоящие мальчики и попадаются на уловки таких девочек.
А еще было жаль этой своей первой обманутой любви и того, что теперь уж не получится полюбить мне Юру снова, ведь что-то непонятное изменилось во мне и стало другим. А он так и не понял, какие страсти вокруг него разыгрались и как много всего произошло из-за него. Мальчики позже развиваются, чем девочки, так уж получилось.
А иногда так и вовсе не развиваются.
Вот такой первый болезненный жизненный урок любви я тогда получила.
Но это еще не совсем конец истории.
Марина, быстро придя в себя от поражения посредством искусства, предприняла попытку восстановить свой превосходящий статус. И где-то через неделю специально подкараулила меня в общем туалете среди детсадовских горшков и маленьких унитазов и объявила начало нового витка военных действий.
— Я все равно всем расскажу, какая ты плохая! — уперев руки в бока, сообщила она мне с кровожадной интонацией, обещающей многие беды. — И такого про тебя всем наговорю, что тебя вообще из садика отправят навсегда!
— Никто и не поверит твоим вракам! — покрутила я головой в твердой уверенности в своей правоте.
— А вот еще как и поверят! — пообещала противная девчонка. — Я не сразу все плохое скажу, а потихоньку! Сначала покажу ушиб и скажу, что это ты меня ударила, потом упаду и скажу, что ты толкнула, а Марье Павловне скажу, какие гадости ты на нее говорила! И всем всякое скажу, вот тогда и узнаешь!
— Ах, ты!! — возмутилась я до того, что аж задохнулась.
— А вот так вот! — уже ликовала Маринка, с удовольствием смакуя вид моей растерянности.
— Ах так! — взорвалось что-то у меня внутри требованием немедленной справедливости.
И я подлетела к ней, толкнула так, что она уперлась в стенку, а я ухватила ее за волосы и подтащила к рядам умывальников. Трое детей из других групп, с интересом наблюдавшие за нашими «дебатами», на моменте, когда разговоры перешли в стадию дела, быстренько сбежали — жаловаться, наверное, — но меня это уже не могло остановить, так я разозлилась ужасной творящейся несправедливости. Я же точно понимала, что все, что бы ни рассказала Маринка взрослым, они воспримут за чистейшую правду, а мне ни за что не поверят.
— Ты что?! — захныкала обескураженно она.
— Вот только пикни, — предупредила я. — Как дам, будешь знать!
И, подтолкнув ее к крайнему умывальнику, развязала сзади на ее платьице поясок, всегда уложенный красивым, затейливым бантом, и привязала крепко-накрепко к трубе, протянувшейся из стены вдоль всех умывальников. И сопроводила эту процедуру воспитательным наставлением:
— Вот и посиди тут и подумай, какие нехорошие вещи про меня наговорила всем. А если скажешь кому, что это я тебя привязала, то я тебя… я тебе… — надо было срочно придумать какое-нибудь страшное наказание. — Бант развяжу! — обрадовалась я такому варианту возмездия и расширила пояснение: — Точно! Когда спать будешь, стащу с твоей головы бант и развяжу! А еще! — добавила я, заметив по ее лицу, что не особенно она этой мести и испугалась. — Еще клея на твои волосы налью! Вот! И обрежут тебе их! — и удовлетворенно заметила, что теперь-то ей стало страшно. — Вот так! Поняла?
— Поняла, — кивнула она и заплакала.
— Вот и отстань от меня! — завершила я наш продуктивный диалог и, развернувшись, вышла из туалета.
С моей точки зрения, на сей раз справедливость восторжествовала полностью.
Разумеется, меня наказали.
Маринка меня не сдала, так прониклась обещанным актом вандализма над своей прической, но имелись и иные добровольные доносчики — вся та малышня, что внимательно слушала наш с ней диалог в туалете. Да и понятно было, как божий день, что кроме меня никто бы во всем саду не догадался привязать ее бантом к трубе, к тому же и обнаружили ее сразу же после моего триумфального выхода из клозета.
Да и ладно, и постояла я еще раз в углу, подумаешь.
Вот стояла и улыбалась, ибо моя просыпающаяся женская сущность была полностью удовлетворена справедливой местью, достойным наказанием соперницы и ощущением своей победы над ней.
После этого происшествия Марина старалась не то что не общаться со мной, а находиться как можно дальше, а вскоре ее и вовсе перевели в другой садик.
Вот такая у меня случилась первая любовь. По всем правилам — с переживаниями, соперничеством, треугольниками и предательством — охо-хо! Все по-взрослому!
Я до сих пор помню мальчика Юру, помню, как он выглядел, и фамилию его помню, помню его рассудительный несуетливый характер, как он сдвигал брови, когда обдумывал что-то серьезное или принимал решение. Такой настоящий мужичок, правильный, степенный.
Действительно хороший мальчик. Интересно, где он теперь, кем стал, как сложилась его жизнь?
И иногда, бывает, вдруг всплывут воспоминания про ту мою первую любовь, вызывая улыбку и легкую грусть. И вздохнется мимолетной печалью — ах, как жаль, что никогда больше ни один мальчик, парень или мужчина не протягивал мне кусочек яблочка в ладошке, чтобы поддержать во время несправедливого житейского наказания.
Ах, как жаль!
Александр Гадоль
Александр Гадоль родился и живет в городе Днепр, бывший Днепропетровск. Окончил теплофизический факультет, работал режиссером на различных каналах Киевского телевидения. Путешествовал автостопом по Европе, Азии, Африке и Америке. Был заключенным украинской тюрьмы. «Я фанатею от американских фильмов-нуар 40–50-х годов, поэтому мое произведение тоже написано в… жанре нуар: от лица мужчины, который постоянно ведет внутренний диалог, а его мысли сопровождаются закадровым голосом. В тюрьме я представлял себя героем фильма. Так было намного легче жить, чтобы не сойти с ума, представлять, как будто все это не по-настоящему».
Польский фильм
В первом, втором и третьем классе Саша после уроков заходил в кулинарию и брал пирожок с мясом за одиннадцать копеек или пирожное «Лето» за пять копеек, а когда денег было чуть больше, чем пятнадцать копеек, Саша брал мороженое пломбир, а на тридцать копеек ходил в кино.
Один польский фильм под названием «Новые амазонки», в главных ролях Ежи Штур, Ольгред Лукашевич, Барбара Лудвизанка и Божена Стрыйкувна, Саша смотрел семь раз подряд. Он мечтал, что у него, когда станет взрослым, появится такая девушка, как Божена Стрыйкувна, с длинными белыми волосами, бледной кожей и голубыми глазами. Он был согласен и на саму Божену, при условии, что она не будет слишком морщинистой.
Божена Стрыйкувна не давала ему покоя почти целый год. Ради нее он бегал по болотам, по притонам алкашей, по мусорникам, собирал пустые бутылки, баночки из-под майонеза, сдавал их, получал денежку и шел в кино. Там он поклялся, что, когда вырастет, а это будет лет в пятнадцать, поедет в Польшу и женится на прекрасной Божене. Ему почти двадцать, он не вырос, а, наоборот, уменьшился.