В двадцать лет Саша был не таким, как его ровесники. Они были взрослыми, а он был детским. Он не справлялся с ними: не вывозил их психически. На равных общался только с малолетками. На их уровне был почти вровень с ними. Его другу было пятнадцать лет, а выглядел на двадцать. Саша, наоборот, в двадцать — на пятнадцать. Вместе они ходили на дело.
Их дело нехитрое. Вот как оно начинается. Один приходит к другому и говорит:
— Давай сегодня кого-нибудь грабанем.
— Сегодня? — переспросит другой, стараясь не показаться трусом.
— Да.
— Давай.
И вот вечер. Двое в троллейбусе, оба с окраины, едут в центр города грабить богатых.
— Мне по хрену, кто попадется. Хоть мужик, хоть баба, — говорит первый.
— А по мне, так лучше мужик, — говорит второй.
— А мне пох. Я — зверь. Мне надо бабло.
Он называет себя зверем, чтобы набраться храбрости и отключить все человеческое.
— Главное, в глаза не смотреть, чтобы совесть не замучила. Бей с ноги или с руки сразу по морде. Забирай сумку и беги.
— Все-таки лучше мужика, — говорит второй. — Мужик, все-таки мужик.
— А ты бабу бил когда-нибудь?
— Нет. Я женщин не бью. Я сделан из другого теста.
— Зря. Это кайф. Один раз попробуешь, и все. Засосало.
Сидят они рядом. На обоих регланы с капюшонами и слаксы черного цвета. Первый грязнее и коренастей второго. Сразу видно, кто хулиган, а кто погулять вышел.
У первого внешность простая. Лысый череп. Горизонтальная складка делит лоб на две половины. Верхнюю и нижнюю. Он похож на уголовника, чем и гордится.
Второй посложнее, вернее посимпатичней. Морщин на лбу нет. Лицо народовольческое. Такие лица рисовали на советских плакатах красными и синими чернилами.
— Где выйдем? — спрашивает первый. — На базаре или дальше поедем?
— Давай до конца.
Первый много болтает, цедит слова сквозь зубы и постоянно морщит и без того узкий лоб.
Второй молчит. Скулы его напряглись, предчувствие мрачное.
Первый мечтает вслух:
— Если будем стопить по два-три в день, то в неделю человек шестнадцать окучим. Прикинь, сколько это лаве.
Первый задумался. Второй тоже задумался. Интересная тема. В жизни приятней всего думать о бабах и бабле.
Троллейбус остановился. Зашла симпатичная девушка. Пацаны дружно смотрят на нее и внутренне облизываются. Девушка заплатила кондуктору за проезд и села у окна. У нее пухлая попа, и вся она пухленькая, беленькая и пушистая. Свежая, как весенняя капель.
— Малолетка, — сказал первый.
Второй громко втянул носом воздух и закусил нижнюю губу.
— Надо будет пехаль прикупить, — сказал первый.
— Зачем? — тихо спросил второй.
— Мечта.
Первый мечтает дальше:
— Главное, первый капитал срубить, а потом раскрутимся. Всегда начинается с малого. Все великие люди начинали с малого, а потом вырастали. Все нас будут бояться. Банда в черных капюшонах. А надень капюшон.
— Что? — спросил второй.
— Капюшон надень. Круто будет.
Второй натянул на голову капюшон реглана и стал выглядеть зловеще.
— Банда в черных капюшонах терроризирует жителей города, — сказал первый.
Первый тоже натянул капюшон, и друзья стали одинаковыми.
Второй смотрит в окно. За окном тянется бесконечный индустриальный пейзаж, освещенный луной и тусклыми фонарями.
Первый смотрит вдоль прохода в кабину водителя. Там стоит жопастая кондукторша. Первый смотрит на ее зад. Кондукторша чувствует на своей заднице взгляд и топчется как лошадь. У нее очень чувствительный зад, ей льстит внимание молодых.
Троллейбус останавливается на остановках. Люди входят и выходят. Ребята сидят отдельно от всех, словно огорожены невидимым барьером. Никто не подходит к ним близко. Все из-за капюшонов. Возникают ассоциации с костюмами палачей и балахоном смерти.
Первый тихо говорит второму:
— Нас боятся.
Второй:
— Мы привлекаем внимание.
Первый:
— Пора выходить, а то запомнят.
Остановка. Двое покидают троллейбус.
Ребята засовывают руки в карманы и идут вдоль дороги. Нарочито вразвалочку, чтобы казаться бывалыми не по годам. Слева квадратные дома. В квадратных окнах горит электрический свет. Слышно, как обыватели соскребают со сковородок вчерашнюю лапшу на ужин. Некоторые окна горят голубым светом. Это значит, кто-то смотрит телевизор.
Первый говорит второму:
— Любишь вечерних окон негасимый свет?
— Ненавижу.
Они ходят по улицам, смотрят на прохожих, оценивают на глазок, сколько у кого в кармане денег.
— Этот вроде с баблом, — говорит второй.
— Да ну его. Смотри, какой лось. А если погонится?
— Не ссы. Нас двое, а он один.
Не на того они нарвались, а на бывшего опера. Саше, как старшему, дали пять лет, а его подельнику, как младшему, три года малолетки. Еще неизвестно, кому повезло. На малолетке совсем плохо.
В тюрьме Саша долгое время никого не видел, кроме людей. Они ему так надоели, что он заскучал по животным, и когда увидел на продоле собаку, немецкую овчарку, натасканную на арестантов, то захотел ее погладить.
Однажды к ним ворвались маски и вывели всех на шмон. Там сидел этот пес. С его клыков капала жидкость. Он бил хвостом и порыкивал в сторону арестантов. Саша так и не понял, самец это был или самка. Саша стоял крайним, лицом к стене, в позе, называемой «растяжка». Считается, что эта поза крайне неудобна и сковывает свободные движения, но это не так. Не сковывает. Вернее, сковывает, но не полностью.
Собака была рядом. Саша вдруг ощутил болезненную жажду саморазрушения, как бывает на крыше небоскреба, когда тянет прыгнуть вниз. Он спокойно вытянул руку и погладил пса по голове. Пес не укусил, а человек среагировал мгновенно. Здоровенный мент в черной маске прорычал: «Рруки!!!», и прорядил с ноги в печень. С ноги в печень — это не шуточки. Саша упал на пол из битого кафеля. Лежал скорчившись, не плакал, не смеялся — без дыхания это сделать сложно. Он чувствовал себя маленьким и разбитым.
Приехала мама на свиданку и взяла почитать книжку, которую Саше подарила одна девочка в городе, куда его и других зэков возили под видом рабов работать на кирпичном заводе. Девочке нравилось, что Саша не местный, он грязный, потный и мускулистый. Она быстро его полюбила, а он ее. Но у девочки был жених, который тактично стоял в сторонке, не смея вмешиваться в их любовь. Сашу это устраивало, а девочку грызла совесть. Этот треугольник просуществовал три месяца, до самых заморозков, а потом кирпичный завод прогорел, и зэков свезли в зону.
Девочка, не в силах преодолеть море слез и соплей своего жениха, который с придыханием заявлял, что ему больше не страшно разбиться на параплане, рассталась с Сашей. На прощание подарила ему книжку и сказала, что главный персонаж похож на Сашу. Не в смысле внешности, а в смысле всего остального.
Мама, взяв почитать эту книжку, сказала то же самое, что и девочка. Снаряд два раза в одну воронку не падает.
Книжка называется «Жажда жизни» Ирвинга Стоуна, описывает житие Ван Гога. Саша книгу не читал. Ему она показалась нудной.
С девочкой у Саши была первая любовь. Первая, со времен Божены Стрыйкувны. То есть Божена была первой, а девочка второй. Но девочка была настоящей, а Божена — несбыточной мечтой; но все равно Саша сравнивал девочку с Боженой, и не всегда это сравнение было в пользу девочки.
Приезжала к Саше в зону одна женщина, с которой он познакомился по переписке. Женщина была близкой копией Божены Стрыйкувны, и даже возрастом они совпадали. Она была старше Саши на двадцать лет, но хорошо сохранила лицо и особенно грудь. Ее грудь была идеальной, слишком идеальной, чтобы быть настоящей, но это не портило ее. У идеальной женщины должна быть идеальная грудь из лучших материалов. В ней было что-то от недосягаемой мечты.
Женщина просила Сашу, чтобы он ее убил.
— Убей меня, я больше не в силах выносить этот экзистенциальный ужас, я открыта всем ветрам, пустота и… пустота.
Саша сказал:
— Ты сумасшедшая. Я что, похож на убийцу?
Она сказала:
— Да. Потому я к тебе и приехала.
Она закатывала глаза и говорила, как она одинока.
— Подойди ко мне сзади, и в ритме танца мы оба приблизимся к зеркалу, ты возьмешь нож и запрокинешь мою голову. Я хочу это видеть. Последний миг. Хочу принять смерть от любимого. Просто проведи лезвием по горлу. Одно движение. Тебе это ничего не стоит, а мне — великое освобождение.
Саша сказал ей, буднично и серо, дабы развеять в пыль ее дурацкое наваждение:
— Это будет мне стоить от семи до пятнадцати лет, статья сто пятнадцать, часть первая, умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. А если так, как ты хочешь, то вторая часть, от пятнадцати до пожизненного. Ты этого мне желаешь, эгоистка чертова?
Он не смог ее удовлетворить, и они расстались.
В кромешной тьме и одиночестве, когда бывало совсем хреново, Саша разговаривал с Боженой, как разговаривают с Богом. Он представлял, как она смотрит на него, будто он герой фильма. Фильм «Новые амазонки» так и остался его любимым.
Саша рассказывал соседу (их койки стояли рядом), как хорошо было бы влюбиться в кого-нибудь. Когда он выйдет на свободу, то обязательно влюбится. Так и говорил:
— Хочу влюбиться в девушку. Я не привередливый. Лишь бы красивая была. И умная. И добрая. И ласковая. И верная. Невысокая. И не низкая. С такой грудью, чтобы сразу бросалась в глаза. И волосы такие, чтобы до попы. И попа такая, чтобы глаз не оторвать.
Глаза тоже, само собой, большие, глубокие. Один глаз, как озеро Байкал, а другой, как Иссык-Куль.
Нос немного курнос, а зубы ровные, белые, целые, но не такие, как у барракуды, а как на картинках, в брошюрах Свидетелей Иеговы «Пробудитесь!».
Губы, конечно, алые, как лепестки роз, и пухлые, чуть влажные.
Рот не злой, а такой, чтобы хотелось его целовать при всяком удобном случае. И сама такая, чтобы удобно усаживалась на колени, и колени никогда не болели и не уставали держать ее.