Дома проплакала весь вечер, закрывшись в своей комнате и не отвечая на вопросы родителей из-за двери. Поздно ночью нарисовала открытку, озаглавив ее «Тема любви». Изобразила, как могла, цветочки и сердечки и написала внутри перевод этой строфы из песни Рафаэля, которую пыталась сегодня исполнить: «Говорят, что мы — сумасшедшие от любви, что мы живем вне реальности, стремясь добиться от людей одного — чтобы они оставили нас в покое…»
Адресовав открытку «милому Рони», я немного успокоилась и легла спать.
Проснулась рано и в боевом настроении. Родители собирались на работу и очень удивились, что я уже на ногах. Мама осторожно спросила, отчего я так вчера расстроилась, я ответила, что поругалась с подружкой. Она снова предложила поехать к бабушке в деревню. И я снова категорически отказалась. Как только они ушли, я бросилась искать чистый конверт. Засунув в него самодельную открытку, заклеила и подписала: «Андрону от Вишенки». Позавтракав, тщательно изучила свой гардероб. Но ничего эффектного в нем не имелось. Платья, юбки, футболки были куплены или на рынке, или в универмаге, кое-что мама пошила сама. Недолго думая, я вынула синюю расклешенную юбку из плотного хлопка и отрезала подол сантиметров на двадцать. Подрубив край на швейной машинке, примерила. Юбка стала почти такой же короткой, как у Таты, и открывала мои худощавые стройные ноги. Нашлась и ажурная кофточка в обтяжку. Ее связала мама, а я потом неудачно постирала, и вещь уменьшилась размера на два. Но сейчас мне казалось, что именно так и должна выглядеть крутая девчонка, фанатка ВИА. Одно угнетало: у меня не было босоножек на высоких каблуках. И я вынула из шкафа мамины. Правда, она носила на размер меньше, чем я. Но разве такая мелочь могла остановить? Подумаешь, пальцы вылезают за край! Никто и не заметит, так я рассуждала. И после краткого раздумья наложила на ногти алый лак, хотя обычно пользовалась бесцветным. Нарядившись, я плойкой соорудила локоны, затем напудрила лицо, подвела глаза и накрасила губы яркой маминой помадой.
«Просто класс! — метались мысли, когда я изучала свое отражение в большом зеркале платяного шкафа. — Давно пора было собой заняться!»
Засунув конверт в сумочку, я отправилась во Дворец культуры, решив на месте выяснить расписание репетиций нового ансамбля. Но едва я дошла до конца нашего дома, как заметила Пашу. Он выскочил из крайнего подъезда и двинулся к мусорным бакам. Увидев, что на нем только шорты, а в руках помойное ведро, я решила подождать. Пашок опорожнил ведро, закурил и двинулся к подъезду. Я постаралась принять эффектную позу, выставила ногу, изогнув корпус и приподняв подбородок. Ветерок трепал мои локоны, поддувал под короткую юбочку, и мне казалось, что я будто картинка из заграничного журнала мод. Пашок глянул на меня равнодушно и прошел мимо.
— Привет! — крикнула я ему вслед.
Он обернулся.
— Не узнал? — довольно спросила я и сложила накрашенные губы бантиком.
— Вишенка? — явно удивился он. — Какого черта ты тут?
— Не думай, я никого не выслеживаю, — весело пояснила я и нервно рассмеялась. — Я живу в этом же доме, только в четвертом подъезде. Вышла, а тут ты!
— Тебя не узнать, — сказал он и поморщился.
Мне показалось, что на его лице мелькнула жалость.
— Слушай, а ты не передашь Рони… — тише сказала я и полезла в сумочку.
Вынув конверт, протянула Пашку.
— Признание в любви? — предположил он и взял конверт. — А ведь он с Татой! Уже полгода вместе. У тебя нет шансов! Но знаешь, для нас это даже полезно. Безумная фанатка влюблена в солиста! Хорошая реклама! Правда, ты совсем маленькая! Сколько тебе? Тринадцать?
— Четырнадцать! — гордо ответила я. — А тебе?
— Да уж двадцать, детонька! — усмехнулся он.
— Ничего себе, какой ты взрослый! А Рони?
— Пацан еще, ему семнадцать, — сказал Пашок. — Ты вот что, приходи на репетиции, если хочешь. Три раза в неделю в то же время мы в актовом зале. Только больше не пой! — добавил он и засмеялся.
— Сами же просили! — хмуро ответила я.
— И подружек приводи! — добавил Пашок. — Армия фанаток нам просто необходима. И вот что, сними ты все это… барахло и лицо вымой. Не идет тебе! От души говорю. И Рони это точно не понравится.
Я обиделась, но отчего-то поверила ему. И больше таких экспериментов со своим имиджем не проводила.
С тех пор я не пропускала ни одной репетиции. Рони поблагодарил меня за красивую открытку и тут же добавил, что любит другую. Но я уже ни на что не обращала внимания. Главное, я могла видеть своего любимого, общаться с ним. А когда я предложила название «Машинисты» для новоиспеченного коллектива и его после бурного обсуждения все-таки приняли, то моему восторгу не было предела. Присутствовала я и на первом выступлении на заводском вечере молодежи. Рони сильно волновался, я стояла за кулисами и подбадривала его. Он держал меня за руку и все отчего-то повторял и повторял слова песни, с которой начинался концерт. А я млела от счастья. Но тут появилась Тата и все испортила. Она бесцеремонно оттолкнула меня и начала целовать Рони. Хорошо, вмешался Пашок, отогнал ее от парня и посоветовал нам отправляться в зал и не мешать музыкантам настраиваться. Тата пожала плечами, ответила коротко, но грубо, однако в зал спустилась. И вот вечер начался. Она заняла место на танцполе, а я прислонилась к стене и не сводила глаз с любимого. Он пел прекрасно, с чувством, девушки визжали после каждого номера и пытались брать автограф. Ребята остались довольны успехом.
Поздно вечером они собрались отметить дебютное выступление. Я ждала любимого у служебного выхода, минут через тридцать ребята выкатились на улицу уже в сильном подпитии. Рони обнимал Тату, она возбужденно смеялась и предлагала всем завалиться к ней, потому что «предки укатили в Сочи и хата свободна». Ребята радостно согласились, на каждом висело по девчонке. Они остановили такси. Пока грузились, я робко приблизилась. Получилось так, что в машину сели Тата — она первой забралась на переднее сиденье, — Пашок и Славик, между ними втиснулись две девушки. Такси уехало. А из-за Петра выдвинулся пошатывающийся Рони и с пьяным изумлением уставился на меня.
— А где все? Вишенка, а ты тут чего? — широко улыбаясь, спросил он и икнул.
— Тебя жду, — чуть не плача, ответила я.
— Шла бы ты домой, — хмуро посоветовал Петр. — Родители заругают, время-то совсем не детское!
В этот момент к тротуару подрулил новенький синий «Москвич», стекло опустилось, выглянула девушка. Оказалось, что это Соня, подруга Петра.
— Чего стоим? — поинтересовалась она. — Загружайтесь. А девчонка с нами? — добавила она и вздернула брови. — Петя, вы с ума сошли?! Она же несовершеннолетняя!
Но я дослушивать не стала и юркнула на заднее сиденье. Рони с трудом забрался в салон и привалился ко мне. Петр пожал плечами и сел рядом с подругой. Машина тронулась с места, Рони дернулся и почти упал на меня. От него неприятно пахло алкоголем, но меня это не смутило. Я обняла его и прижала к себе. И как же я счастлива была в тот момент! Голова любимого покоилась у меня на груди, его руки безвольно лежали вдоль моих бедер, и я таяла от его близости и боялась дышать.
Когда мы прибыли на место, веселье уже было в разгаре. Я замерла на пороге гостиной от зрелища, показавшегося мне мерзким: на столе, раздевшись до трусиков, которые почти ничего не скрывали, танцевала Тата, извиваясь всем телом и выставляя большую грудь с торчащими крупными сосками. На полу возле стола сидел Славик, смотрел снизу на «стриптизершу», хлопал в ладоши и хрипло напевал одну из песен «Машинистов». На диване устроился Пашок в обнимку с двумя девушками. Он взасос целовал то одну, то другую.
— Офигела вконец?! — сказал Рони, глядя на полуголую подругу. — Прекрати немедленно!
— Отвали! Мне в кайф! — ответила Тата.
— Слезай… — и он добавил нецензурное слово.
— Кто я?! — взвилась Тата. — Да пошел ты! Я… я… приличная девушка, просто люблю веселиться. А вот ты! Притащил эту малолетку. Педофил хренов!
— Полегче, подруга, — встрял Петр, все еще стоящий в дверях. — Рони и сам пока несовершеннолетний.
Я смотрела на покрасневшего и начавшего трезветь любимого, на его товарищей, на пьяных девушек, и мне становилось все противнее. Воображение легко дорисовало дальнейшее развитие событий. Начало тошнить. И я вылетела из квартиры. На выходе из подъезда меня догнала Соня. Она смотрела немного виновато, но с едва скрываемой жалостью.
— Петя попросил отвезти тебя домой, — пояснила она, открывая дверцу машины. — И вообще, Вишенка, незачем тебе так рано лезть во взрослую жизнь, — добавила Соня.
Всю дорогу до моего дома мы молчали. Было о чем подумать.
Странно, но буквально через пару дней мерзкий осадок исчез, мое чувство будто обновилось и засияло другими красками. Я снова приходила на репетиции, не пропускала ни одного выступления «Машинистов», общалась с ребятами и Рони на одной волне, никак его не выделяя. Но, видимо, все было написано на моем лице. Иногда я ловила на себе сочувственные взгляды парней. Один Рони делал вид, что ничего не замечает. Правда, однажды, это было в конце августа, он не выдержал и решил серьезно со мной поговорить. Это было тяжело. Мне приходилось делать вид, что я все понимаю и принимаю, но неразделенная любовь выжигала изнутри. Пообещав ему, что я постараюсь выбросить «эту блажь» из головы, я убежала домой и полночи проплакала. Потом, уже по привычке, встала и «запечатала» свою боль в стихи.
Наступил сентябрь, и начались занятия в школе. Я отметила, как вытянулись парни-одноклассники за время каникул, но ни один из них не вызывал ни волнения, ни трепета, мое сердце было по-прежнему занято. Во вторую субботу месяца в школе организовали сбор металлолома. День выдался прекрасным: настоящее бабье лето, с золотым солнцем, заливающим улицы, с поблескивающими паутинками, плавающими в хрустальном воздухе, с янтарными пятнами начинающей желтеть листвы. С утра я, поддавшись очарованию мягкого осеннего д