Тогда я собрал совет. Однако ни восточный мудрец, ни американский предприниматель, ни священник ответа не знали. Они пожимали плечами и говорили: «Жизнь-то твоя. Главное, веди себя достойно».
Однажды я позвонил Лене и напрямую спросил:
— У тебя кто-нибудь есть?
— Нет, — отвечает.
— Точно? — спрашиваю. — Как-то неуверенно звучит… Расскажи, пожалуйста, неужели ты уже успела сойтись с кем-то?
— Ну, хорошо, — ответила Лена. — Его зовут Пашка…
— Почему ты мне не рассказывала? — спрашиваю.
— Не хотела тебя огорчать… сердить…
— Пашка, значит, — пробурчал я и крепко сжал трубку, чтоб не разбить ее о стену.
— Да, он, кстати, поладил с моими родителями… и ему родители нравятся… что для меня не так уж и маловажно, как ты помнишь…
— Хорошо-хорошо, — сказал я, силясь не заорать. — Ответь мне лишь на два вопроса…
— Да? — согласилась она.
— Этот твой Пашка… какое он пиво пьет?
Молчок. Все понятно без слов.
— Этот твой Пашка за киевское «Динамо» болеет?
Молчок. Все ясно.
— А знаешь… судить людей по пиву — это глупость! — сказала Лена.
— Что?! — удивился я. — Может, твой Пашка еще и вегетарианец?!
— Иди ты в задницу, несчастный! — сказала она и кинула трубку.
На Судном дне Господь спросит меня:
— Женщины или пиво? Решай, твой последний шанс, ну!
Ей-же-ей, и пред ликом Бога я с ответом, боюсь, что не найдусь.
Татьяна Тронина
«На книжных полках и без меня много историй про то, как самые разные дядьки и тетьки маются от любовной лихорадки, — рассказывает Татьяна Тронина, автор более тридцати опубликованных книг. — Зачем мне увеличивать этот и без того гигантский холм с „лав стори“? Поэтому не тщеславие, но честолюбие заставляет меня писать о любви романы, которые, надеюсь, больше, чем просто „житейские истории“. С другой стороны, я сознаю, что слишком уж выпендриваться автору нельзя — читатель сочувствует понятному, то есть тому, что может сам испытать в жизни. Смесь обыкновенного и необыкновенного — вот что есть мои романы».
Дуэнья
Мне кажется, ничего не бывает просто так, и каждое решение, которое мы принимаем, происходит под влиянием какого-либо события. Именно оно направляет нашу судьбу в определенную сторону… Да, порой в нас (раньше) уже зрели какие-то неопределенные планы, бродили мысли, влекущие куда-то. Но мы еще сомневались, тянули чего-то. Не понимали, в какую сторону идти. А потом — бац, и вот, случалось оно, нечто эпохальное. Толчок извне, дающий направление! Но не было бы его, и жизнь наша протекала бы иначе.
Помню, в последнем, выпускном, классе меня вдруг стали одолевать романтические фантазии. Я всегда любила читать, а тут — моя голова начала вдруг сама рождать сюжеты. Забыв обо всем, даже о том, что скоро экзамены, я самозабвенно придумывала драматичные коллизии. Где есть «он», где есть «она», а соединиться двум влюбленным мешают различные препятствия…
Иногда я так увлекалась, сочиняя эти мелодрамы, что почти полностью выпадала из реальности. Переставала слышать, что в данный момент рассказывает учитель у доски, не замечала прозвеневшего звонка, зовущего на перемену…
Близких подруг у меня в последнем классе не было. Наверное, потому, что одноклассницы давно уже выросли, причем в буквальном смысле. Все девушки — высокие, как на подбор, и лишь я одна — метр с кепкой, стою последней в шеренге на уроке физкультуры и, после бодрого вопля физрука «На первый-второй рассчитайсь!» и скороговорки моих одноклассников «Первый, второй. Первый, второй!», уныло рапортую из дальнего угла: «Расчет окончен!»
Одноклассницы жили своей жизнью, полной свиданий, встреч и расставаний — с мальчиками. Я же, так получилось, застряла в глубоком детстве. Они — девушки, а я — все еще девочка, да еще застенчивая и рассеянная, живущая в своем мире, всегда с книгой под мышкой.
Моей единственной близкой подругой была Лиля Самохина. Она жила в соседнем доме, училась тоже в последнем классе, но, увы, — не со мной, а во французской спецшколе.
По утрам мы встречались с Лилей и топали в одном направлении. Потом я сворачивала к своей школе, а она — в другую сторону, к своей.
Лиля тоже не могла похвастаться тем, что у нее в классе есть подруги, но по другим причинам. Лиля обладала особым, сложным характером — строптивым, непреклонным, жестким. Никаких компромиссов! Чуть что — она вспыхивала и начинала гневно отстаивать свою точку зрения. Конечно, окружающие от нее постепенно отвернулись.
Я же всегда отличалась терпимостью, легко уступала, ссориться не любила, а быть под чьим-то началом мне даже нравилось. Поэтому с самого начала нашей с Лилей дружбы подруга стала в позицию старшей, опекающей, хотя по возрасту мы с ней были ровесницами.
Этому способствовало еще и то, что даже внешне, как и в случае с моими одноклассницами, Лиля выглядела взрослее меня. Высокая, довольно крупная, с густыми темными волосами, смуглая от природы, с темно-карими, очень выразительными глазами, она чем-то напоминала итальянок с картин Брюллова, правда, те итальянки смотрели на зрителя ласково и кротко, Лилин же взгляд отличался пронзительной суровостью.
Лиля утверждала, что ее предки — казаки, откуда-то с Дона. Когда-то зажиточных, очень богатых, их раскулачили, сослали на Север. Казачьей кровью, текущей в ее жилах, Лиля гордилась и оправдывала ею свой крутой нрав.
Родители моей подруги относились — и вполне официально — к категории «служащих». То есть они уже не рабочие-гегемоны, которые в те времена зарабатывали вполне прилично, но еще и не интеллигенция, что могла гордиться своими знаниями… Поэтому все, что у Лилиных родителей было, так это память о своих предках. Ничего плохого в том нет, наоборот — помнить о своих корнях надо обязательно, но родители Лили, как я теперь понимаю, культивировали в дочери эту ее «особость», исключительность. Были очень строги, но вместе с тем обожали они свою девочку безгранично… Все самое лучшее — ей, пусть даже и царили тогда времена тотального дефицита. Доставали у фарцовщиков джинсы, ездили на рынок за фруктами, которых в обычных продуктовых — не достать. Устроили Лилю в хорошую школу, куда не так-то просто было попасть. Словом, готовили дочь к самому лучшему будущему. Что правильно, опять же. Но единственное — не объяснили Лиле, что весь остальной мир не станет перед ней преклоняться, как они.
Наверное, именно поэтому Лиля отличалась обидчивостью и никогда не прощала тем, кто смел сомневаться в ее исключительности и праве на все самое лучшее. Но это, опять же, я сейчас рассуждаю, спустя несколько десятков лет, тогда же я просто подчинялась Лиле, признавая ее главенство в нашей паре. А что, так проще, на самом деле — снять с себя ответственность…
Однажды, ближе к концу мая, Лиля заболела. Вернее, как сказала она мне по секрету, не серьезно. Просто не захотела идти в школу — поскольку там как раз делали фотографии для выпускного альбома. А Лиля, умудрившаяся поссориться со всеми одноклассниками и заодно обидеться на учителей, решила, что не хочет запечатлевать себя на память рядом с «этими людьми».
В школу я ходила одна, и мне, честно говоря, очень не хватало Лили, ее общества по утрам, да и после занятий. При всей своей своенравности, она иногда могла быть очень доброй и приветливой. С интересом слушала все мои истории, «редактировала» их, давала советы… Иногда, гуляя, мы с Лилей совершенно забывали о времени.
Поэтому отсутствие подруги рядом я переносила весьма тяжело. Но вот в одно прекрасное майское утро, когда я направлялась в свою школу одна, рядом со мной поравнялся парень. Высокий, голубоглазый блондин.
— Привет, — сказал он, шагая рядом. — Давно тебя тут вижу. Иногда с девчонкой, такой темненькой, ходишь…
— Ага, — ответила я растерянно. Ко мне еще никогда не подходили знакомиться на улице.
— А я тут рядом теперь живу, недавно переехали. Отец у меня военный, мотались по всей стране… Ты в выпускном, да? А я уже отслужил, сейчас вот хочу в энергетический поступать, он тут неподалеку. А ты куда думаешь двинуть?
— Не знаю. Ну, то есть, наверное, придется куда-то документы подавать… — неуверенно промямлила я.
В самом деле, я тогда сама не знала, чего хочу, к чему стремится моя душа. Я жила лишь одним днем. Прочитанной книгой, интересным фильмом. Прогулкой с Лилей по парку. Мы иногда с ней после уроков бродили в старом парке неподалеку… Мне казалось, что настоящая жизнь — она где-то там, далеко. Да, наверное, придется когда-нибудь окунуться в нее — шумную, сложную, иногда опасную и тяжелую, но сейчас-то зачем мне ломать голову?
Свои фантазии, свою тягу придумывать различные истории я не брала даже в расчет. Это же несерьезно, в самом деле…
— …Меня, кстати, Дмитрием зовут. Можно Митя. Меня мама всегда Митькой звала.
— А меня мама называет Татой! — прыснула я. Рядом с этим Митей я не чувствовала никакого страха или неудобства. Мы еще немного поболтали, потом расстались.
Я, признаюсь, после этого случайного, короткого знакомства чувствовала себя странно. Может быть, этот парень подошел ко мне, потому что я ему понравилась? Да, почему я не могу кому-то понравиться? Ведь во всех книгах пишут, что любой человек может найти свое счастье, вон, даже страшненькая Джейн Эйр сумела влюбить в себя великолепного мистера Рочестера, а я чем хуже?
Я думала об этом Мите целый день, даже забыла Лиле позвонить и рассказать, что этим утром случилось знаменательное событие — ко мне в первый раз подошел на улице парень, познакомиться. Хотя, возможно, Лиля бы не поверила мне. Иногда она обрывала строго мои речи: «Перестань, такого не может быть. Признайся, ты это все выдумала, как и все свои прочие истории?» Если я стояла на своем, то Лиля обижалась и переставала со мной общаться, ходила где-то вдали, одна, холодная и недоступная. Пока я сама не подбегала к ней и не говорила: «Ну ладно, хватит дуться, Самохина! Я все придумала опять, ты права…» Вот так Лиля не поверила мне, когда я однажды поведала ей, что к нам в школу приходила съемочная группа и меня приглашали сняться в кино; правда, я тогда испугалась чего-то и отказалась от съемок категорически. В другой раз Лиля не поверила мне, когда я принялась пересказывать ей какую-то научную статью о клонировании мамонта… Она счи