тала, что я ее разыгрываю, а розыгрышей моя подруга терпеть не могла.
Я думала о Мите весь вечер и даже ночью заснуть не могла. Мы с ним общались всего ничего — минут десять от силы, но чем дальше, тем крепче я оказывалась в плену собственных иллюзий. Ведь он не просто так подошел ко мне? Точно, я ему понравилась. Он говорил со мной целых десять минут? Значит, посчитал меня интересной…
И к утру я поняла, что влюбилась. В первый раз, всерьез. С первого взгляда.
Я сама себя не узнавала и не понимала. Это была я или не я?..
Что интересно, чем дальше, тем сильнее становилось мое чувство, оно набирало силы с каждой минутой, с каждым часом. Я почему-то была уверена, что мы еще встретимся с Митей.
Так оно и получилось.
Через пару дней мы с Лилей отправились в наш любимый парк на прогулку. Я все думала — сказать подруге о Мите или не сказать…
Но до моей исповеди дело не дошло. Митя появился сам, вынырнул нам навстречу:
— Привет, девчонки. Гуляем?
Он следил за мной, что ли? Специально искал?
— Привет! — радостно ответила я. Ну конечно, да, он нашел меня, как я и думала. — А ты…
Но договорить я не успела.
— Давайте знакомиться, что ли. Я Дмитрий. Можешь называть меня Митя. А ты?
Неужели он забыл, как меня зовут? К кому он сейчас обратился?
— Лилия, — холодно произнесла моя подруга.
— Ого. Цветок такой есть…
Они шли и говорили только друг с другом, моя подруга и Митя. Митя обращался исключительно к Лильке, обо мне вспоминал лишь иногда. Да и то, формально, поворачиваясь, например, с вопросом «И ты так думаешь?» или «Ты тоже так считаешь?».
Мне оставалось лишь одно — молчать, слушать и лишь кивать в ответ.
Постепенно, не сразу, я поняла, что Митя с самого начала пытался познакомиться именно с Лилей. И тогда, в первую нашу с ним встречу, он спрашивал именно о ней… За ней он следил, ее искал.
Лиля, кстати, тоже вела себя как-то странно. Беседуя с Митей, она не поднимала глаз, вела себя чопорно и церемонно и отвечала юноше словно сквозь зубы. Но похоже, ее надменность ничуть его не смущала.
Потом Митя проводил нас с Лилей и обещал прийти завтра. Сюда же.
С тех самых пор мы встречались втроем в парке чуть не каждый день, правда, ненадолго — все остальное время мы с подругой готовились к выпускным экзаменам.
В июне Лиля совсем перестала выходить из дома, сидела над учебниками, поскольку написала сочинение на тройку. Ее родители, притом что обожали свою дочь, порой буквально запирали ее дома. По телефону ей разрешалось говорить лишь на учебно-экзаменационные темы.
Меня дома не муштровали столь строго, и я спокойно выходила гулять. Во дворе меня ждал Митя, и мы болтали с ним. О чем? В основном о Лиле, разумеется. О том, что скоро закончатся все эти дурацкие экзамены и наступят свободные времена. И вот тогда Лиля опять будет с нами.
Вечерами я звонила своей подруге. Она задавала какие-то вопросы, касающиеся алгебры, геометрии или истории, а я передавала ей приветы от Мити. Где-то там, рядом с Лилей, находилась ее мать, Мария Ивановна, которая внимательно слушала все то, что говорит по телефону ее дочь…
Но строгости эти ни к чему хорошему не привели. У Лили после выпускных случился нервный срыв, и врачи запретили ей хотя бы год думать о какой-либо учебе.
Я тем летом считалась лучшим гостем в их доме, поскольку я одна навещала заболевшую Лилю.
Словом, так получилось, что в своей реальной жизни я оказалась вовсе не на месте главной героини. Я была лицом второстепенным, несущественным. Чем-то вроде дуэньи, весьма схематичного персонажа.
Моя функция как дуэньи — помогать двум влюбленным передавать приветы друг другу, записки с пожеланиями. Быть связующим мостиком, и только… Сама по себе как персонаж я ничего не значила. Да и какой читатель станет сочувствовать дуэнье, все его внимание будет приковано к главным героям!
Но, несмотря ни на что, я продолжала любить Митю. Тайно, безнадежно. Я его не ревновала к Лиле, я вовсе не собиралась его «отбивать» у подруги, поскольку понимала, что Митя до безумия любит ту, и ничем и никак этого не изменить. Да и сама я не собиралась становиться разлучницей и предательницей.
Правда, иногда мне казалось, что я все же нравлюсь Мите. Что, возможно, еще чуть-чуть, и он влюбится в меня. В такую хорошую, понимающую, готовую в любой момент прийти на помощь. Иногда мы с ним гуляли подолгу вместе, он называл меня «детка» или «малыш», добродушно смеялся над иными моими высказываниями.
Он подавал мне руку, когда надо было перепрыгнуть лужу; он покупал мне мороженое, когда в июле в городе некуда было спрятаться от жары…
Один раз мы гуляли с Митей до сумерек. Зажглись фонари, в окнах домов вспыхнул свет.
— …Я иногда люблю смотреть на окна, — болтала я. С Митей можно было болтать о чем угодно, он всегда снисходительно слушал меня. — Вон, смотри, там под крышей, в том доме, — огромный красный абажур, так уютно светит… Интересно, что за люди живут в той квартире? А может, там какой-то ученый сидит под этим абажуром и пишет сейчас какой-нибудь научный труд, который изменит будущее человечества?
— Ты уверена? Я думаю, там живут пенсионеры. Жена сейчас разливает чай, а муж читает газету, — возразил Митя.
— Ладно, пусть пенсионеры… А у них есть сын, ученый. И он сейчас сидит в другой комнате — вон там, рядом, где полутемно, и, наверное, только настольная лампа светит. Он сидит за столом над тетрадью и пытается придумать средство для бессмертия. Потому что ему не хочется, чтобы его родители умерли.
— Хорошее дело, но ты сама подумай: если люди перестанут умирать, то сколько их окажется на планете потом? Ступить некуда… Да, чуть не забыл. Вот записка для Лилии. Зайдешь сейчас к ней, передашь?
— Поздно, может быть, завтра?
— Да это всего минута! Поздороваешься с ее родителями, Лильке записку незаметно положишь и иди к себе домой…
— Ладно.
— Отлично! А я тебя внизу подожду, может, ответ от нее будет.
Я сделала все так, как и просил Митя, когда этим вечером заглянула к подруге, якобы просто так, перекинуться парой слов. Передала тайком Лиле Митину записку, она тоже мне сунула какую-то бумажку в карман.
Внешне, кстати, Лиля совершенно не напоминала больную. Румяная, с горящими глазами, она буквально излучала какую-то энергию.
Я спустилась вниз, передала Лилину записку Мите и отправилась к себе домой.
А на следующий день случилось вот что.
Ближе к вечеру мне позвонил Митя. Оказалось, что он в больнице. Я испугалась — что случилось? Оказывается, Лилины родители в тот вечер (поздно) были вынуждены куда-то уехать, и Лиля оставалась ночью одна.
Подруга в своей записке сообщила Мите, чтобы он приходил к ней, ближе к двенадцати ночи.
Конечно, Митя дождался полуночи, позвонил Лиле в дверь. Влюбленные наконец соединились, правда, совсем ненадолго — буквально через несколько минут вернулись родители (что-то там с их планами не получилось), позвонили в дверь.
А Лиля, недолго думая, велела Мите бежать прочь — через окно. Он послушался ее, полез. Третий этаж… Митя спускался по дереву, пропорол себе ногу, довольно глубоко. Вот так он оказался в больнице, где ему наложили на рану швы.
— Слушай, может, ты зайдешь? Тут всех пускают… Тоска зеленая. Если не трудно, принеси что-нибудь поесть, а? Эта еда больничная никуда не годится, — попросил Митя. — Да, и книжку какую-нибудь принеси. У меня дома не знают, где я, уехали к бабушке в деревню. Так что, считай, мне крупно повезло…
В августе Лиле наконец позволили выходить из дома — в моем сопровождении, разумеется.
Мы опять втроем — я, Лиля и Митя — бродили по своему любимому парку.
Это был последний месяц нашего детства, как я теперь понимаю. Ощущение свободы, вседозволенности, собственной значимости… Никаких обязательств, школьное ярмо скинуто, и уже все позволено. Ошибки еще не сделаны, дров еще никто не успел наломать, зато будущая взрослая жизнь кажется грандиозной, необыкновенно интересной и значительной.
Митя поступил в свой институт, и поступил как-то удивительно легко, и он поэтому чувствовал себя героем, который без пяти минут как завоевал мир.
Лиле наконец удалось справиться со своими родителями. Она поняла, как ими манипулировать — с помощью собственного нездоровья. Родители моей подруги, при всей своей строгости, полностью капитулировали, когда Лиле становилось плохо… Если близкие начинали на нее давить, запрещали что-либо или пытались к чему-то принудить, у девушки начинались тяжелые мигрени, щемило сердце. Родители, испуганные нездоровьем дочери, тут же отступали от нее… Всерьез Лиля болела или это у нее возникало нечто психосоматическое, как теперь говорят, — непонятно.
Я же решила с осени устроиться на какую-нибудь простую, не требующую навыков работу. Так, небольшой перерыв… надо же отдохнуть от учебы, подумать? На самом деле, как я теперь понимаю, думать мне тогда совсем не хотелось и решать что-либо — тоже.
А дальше происходило вот что.
Учеба в серьезном вузе потребовала от Мити полной концентрации. Тут либо любовь с ее свиданиями, бессонными ночами и долгими телефонными разговорами, либо формулы и чертежи. Возможно, будь на месте Лили какая-то другая девушка, конфликт удалось бы сгладить. Но Лиля хотела, чтобы внимание и время ее возлюбленного принадлежали только ей. И она — свободная круглые сутки, не обремененная ни учебой, ни работой — принялась бунтовать.
Они ссорились с Митей. Потом мирились. Во время этих событий я всегда была рядом — то с Митей, то с Лилей. Мне приходилось то поддерживать подругу, то выслушивать Митины жалобы… Родители Лили, кстати, уже были готовы отдать свою дочь замуж за Митю — да на что угодно они готовы были согласиться, лишь бы Лиля не хандрила… Родители же Мити, наоборот, настаивали, чтобы юноша закончил вуз, встал на ноги, а там — хоть трава не расти, пусть женится.
Лиля записала потенциальных свекров во враги и требовала, чтобы Митя разорвал все отношения с его родными… При всем при том, что Митя обожал Лилю, предать собственных папу и маму он не мог.