— Может, тебе еще и землю съесть? — хмыкнула я, стараясь удержать рвущийся на волю смех.
— Не! Не надо! А то от ХБН я еще вылечу, а вот от дизентерии — вряд ли!
Нет. Удержать приступ смеха не удалось. Мы с ним глупо хихикали, пока я пыталась попасть в рукав халата и нащупать под кроватью тапочки, заботливо привезенные Ленкой. Потом с видом шпионов мы прокрались по темному коридору и наконец остановились перед закрашенными белой краской стеклянными дверями.
— Готова лечить синдром? — Слава посмотрел мне в глаза с легкой сумасшедшинкой во взгляде. От его дыхания, близости сердце вдруг пустилось в галоп, но я только шутливо кивнула.
— Веди, сэнсэй! Верю тебе, как себе!
Он торжествующе улыбнулся и толкнул дверь. Я шагнула внутрь и ахнула. За белыми дверями был самый настоящий зимний сад! С пальмами, вьющимися растениями, деревцами с огромными листьями, папоротниками, а в центре небольшого зала стояло два миниатюрных диванчика друг напротив друга, и это волшебство освещал только свет из коридора и уличный фонарь.
— Ва-ау! — Я восторженно огляделась и шутливо выпалила: — И вправду, в таком раю ни один синдром не выживет! Благодарю тебя, сэнсэй, за чудесное избавление от смертельного больничного недуга!
С улыбкой взглянула на замершего позади меня, уж слишком серьезного Славу и подошла.
— Эй, ты чего? Или до тебя тоже этот синдром добрался?
Не отводя от меня глаз, он вздохнул и качнул головой.
— Знаешь, ты самая удивительная девушка из всех, кого я встречал! А теперь — моя самая главная пилюля от любых синдромов!
Я сама не поняла, как оказалась в его объятиях, а его губы коснулись моих в неожиданном, а оттого ошеломляющем поцелуе.
С того вечера Слава завладел всеми моими мыслями и временем. Днем мы, правда, разбегались на всяческие нужные процедуры, а вот вечером… Вечером мы были наедине друг с другом и нашим маленьким раем. Голос ко мне к тому времени уже вернулся, но мы по-прежнему говорили шепотом. Видимо, чтобы не спугнуть счастье.
Это произошло на десятый день моего пребывания в больнице… Утром я, не дождавшись Славу, решила сама заглянуть в его палату, чтобы позвать на завтрак, но, распахнув дверь, уставилась на безупречно заправленную кровать.
— Где он? — Я взглянула на его соседа.
Тот глубокомысленно пожал плечами, не отрываясь от телефона.
— Куда-то ушел.
Я прождала его в столовой до самого обеда, но он так и не появился. На ужин тоже. Не пришел он ко мне и вечером, и на следующий день.
— Выписали его, — сообщила с видом «совершенно секретно» дежурная медсестра, которой надоело наблюдать, как я с видом призрака уже вторые сутки брожу по коридорам.
Я не ответила.
В конце третьего дня без Славки я пришла к выводу, что я была гораздо спокойнее и счастливее до того дня, как повстречала его. Надо же было впервые влюбиться в того, кому я не нужна! Даже попрощаться не пришел!
На четвертый день ко мне в палату заглянул сперва мой лечащий врач с радостной новостью, что меня наконец-то выписывают, затем появилась Ленка.
— Ну что? Как ты? Держишься?
Вопрос был явно спровоцирован моими телефонными звонками. С тех пор как исчез Слава, я звонила ей и говорила, говорила…
— Нормально. Уже почти ничего не болит! — Я попыталась изобразить веселую улыбку, переодеваясь в привезенные ею джинсы, кофту и куртку. Обула кроссовки, и тут меня прорвало: — А я ему про сон рассказала! Про знак, про ветер! Представляешь? А он! Говорит, что надо исполнить предначертание сна. А откуда я узнаю, какое у этого сна предначертание? К чему эти звезды и что должен означать в моей жизни этот яростный ветер?
Лена хотела что-то сказать, но тут распахнулась дверь и заглянула знакомая дежурная медсестра, частенько «не замечавшая» наших со Славкой ночных походов в зимний сад. Увидев меня, она расплылась в счастливой улыбке.
— Ты еще тут? Как здорово! А я думала, уже ушла!
— Тут! — Я насторожилась. — А что случилось?
— Так посетитель к тебе! Пускать?
— Пускайте! — Я растерянно переглянулась с Ленкой. — А кто?
— Так Славка твой! Ярослав Ветров! — Она заулыбалась еще шире и шмыгнула за дверь.
Виктор Есипов
Виктор Михайлович Есипов родился в Москве, окончил Калининградский технический институт рыбной промышленности. Поэт, литературовед. Старший научный сотрудник ИМЛИ РАН им. Горького. Рассказы печатались в «Дружбе народов», в журнале «Новый свет», на сайте журнала «Этажи».
Телефонный звонок
Последние годы я общался с Лерой только по телефону. Поздравлял ее с днем рождения, который приходится на День Парижской коммуны. Поскольку теперь эта дата, этот исторический изыск советской пропаганды никак не отмечается, я стал путаться: то ли это 14, то ли 17 марта. Каждый раз уточнял у нее, но снова забывал. А в этом году мне никто не ответил, когда я набрал ее номер. Я постарался отогнать дурные мысли. Лера, правда, год назад попала в больницу с каким-то своим заболеванием. Но как будто все обошлось. Ну еще, конечно, стала стареть. По телефону говорила несколько медленнее, чем раньше. Но голос ее звучал все так же высоко и чисто.
«Мало ли что? Может, снова попала в больницу, — решил я, — нужно будет позвонить попозже».
Но попозже навалились какие-то дела, и позвонить снова, вспомнив, что и Лера не поздравила меня в этом году с днем рождения, я собрался лишь в начале лета. Трубку снял ее муж.
— А ты разве не знаешь, — сказал он преувеличенно спокойно, когда я попросил позвать ее к телефону, — Лера умерла.
Я смешался, но все же успел сказать все, что полагается в таких случаях, и повесил трубку.
Боже мой, подумал я, Леры больше нет!..
Мы учились в одном институте, но на разных факультетах. Лекции по общеобразовательным предметам были общие. На одной из них я обратил внимание на сидящую рядом очень серьезную девушку с большими выразительными глазами. Это была Лера. Мы познакомились, стали здороваться, встречаясь в коридорах института. Что-то в ней сильно зацепило меня. Она, к сожалению, редко бывала одна, обычно ее сопровождали две подружки из их группы. Но мне удавалось иногда обменяться с Лерой несколькими словами, после чего в душе возникало радостное чувство. Я ощущал потребность видеться с ней чаще. Лера же, видимо, сразу почувствовав мой интерес к ней, отвечала мне определенными знаками внимания, а может быть, мне это казалось.
Когда время окончания занятий у нас совпадало, я поджидал ее у выхода из института. Иногда мне везло — Лера выходила одна, и мы вместе отправлялись домой. Нам было по пути. У главного здания Тимирязевской академии мы садились на трамвай, идущий в сторону центра. Мне нужно было выходить через три остановки — у райсовета, она ехала дальше. Если доставалось свободное место, Лера садилась. А я, стоя и чуть пригнувшись, с замиранием сердца брал ее ладонь в свою, она не отнимала руки. И так мы ехали, болтая о чем-то. А пассажиры рядом с интересом поглядывали на нас.
Мысль о поцелуях и объятиях с Лерой мне даже в голову не приходила, хотя я имел уже некоторый опыт общения с девочкой. Ту девочку звали Сашей. Это было полгода назад, когда я оканчивал школу, здесь же, в Тимирязевском районе. Та моя избранница (на самом деле, скорее, она избрала меня) была с Пасечной улицы, комсомолка, активистка, вела себя свободно, раскованно. Мы целовались, и моя ладонь иногда, будто невзначай, касалась Сашиной груди, но на большее я не отваживался. Моя нерешительность, скорее всего, вызывала у нее досаду.
Летом наши встречи постепенно сошли на нет. Я с такой неохотой покидал импровизированное футбольное поле в парке «Дубки» (тогда эта дубовая рощица еще никак не называлась). Воротами для каждой команды служили стволы двух не слишком удаленных друг от друга деревьев. Между «воротами» — в центральной части площадки — стояло еще несколько мощных дубов, стволы которых нападающим приходилось обводить при атаке, словно защитников противоположной команды.
Покинув игру, я нервно поглядывал на часы, потому что до встречи с Сашей оставалось совсем ничего, нужно было бежать.
Да, это были совсем другие отношения…
А с Лерой у меня светлело на душе и казалось, что я нахожусь в полете — так все внутри ликовало и пело.
На лекциях я неизменно садился поближе к ней, чтобы при случае шепотом пояснить ей какую-нибудь мысль преподавателя, если она ее не поняла или не расслышала. Или самому обратиться к ней за разъяснением.
В институтской многотиражке появилось мое стихотворение, обращенное к Лере:
Солнце за стеклами,
Солнце смеется,
Солнцем затоплены
Улиц колодцы.
Я же стою,
Считая минуты,
Я жду свое солнце
В дверях института.
Стихотвореньице-то было неказистое, вообще никакое, но приятели по литобъединению, одобрительно похлопывая меня по плечу, изрекали:
— Молодец, старик, смело, искренне!
А мои и Лерины однокурсники понимающе улыбались при встрече.
Но у Леры были и другие поклонники. На институтском новогоднем вечере, который проходил в клубе парфюмерной фабрики «Свобода», ее активно приглашал на танец один старшекурсник с канадским коком и в стильном костюме. Я не умел танцевать (что-то у меня внутри противилось этому занятию) и потому стоял у стенки рядом с одной из Лериных подружек, которая не пользовалась успехом у кавалеров. А этот то и дело приглашал Леру и во время танца прижимал ее к себе.
И вдруг в конце вечера Лера подошла ко мне и попросила:
— Проводи меня, пожалуйста, а то этот еще привяжется.
«Этот» ей, видимо, не очень нравился.
Мы шли вдвоем по заснеженным улочкам, и сердце мое тихо пело. Где-то в переулках за Палихой нас встретила Лерина мама — ей Лера успела позвонить из телефона-автомата, когда мы выходили из клуба…
Новый год я встречал в компании бывших одноклассников. Лера — дома, с родителями. Но я успел сбегать к магазину у трамвайной остановки, где стоял единственный на всю округу телефон-автомат, и позвонить Лере: у нее дома был телефон.