Новый год не принес никаких изменений, мы продолжали дружить. К отношениям более серьезным я еще готов не был…
«Да, так оно и было!» — подтверждаю я сам себе, прервав на миг свои воспоминания. Очень хочется курить! Я извлекаю из пачки «Мальборо» сигарету, щелкаю зажигалкой, затягиваюсь. Форточка открыта. Я всегда держу ее открытой. В стеклах книжного шкафа, стоящего напротив письменного стола, отражается облачко дыма, которое я, куря, выпускаю изо рта.
Мне вспоминается поездка на картошку в подмосковный совхоз — это было уже на следующем курсе. Я с однокурсниками целыми днями гнулся на картофельном поле, выковыривая из земли оставшиеся после прохода комбайна картофелины. Лишь вечером можно было пройтись по деревне, хватануть в своей компании теплого и одуряюще вонючего деревенского самогона, а потом зайти в гости к девочкам, которые угостят парным деревенским молоком!
Однажды мы гуляли с Лерой по темной деревне (некоторые окна еще тускло светились), и, рассказывая какую-то смешную историю, я вдруг остановился, замолчал. А потом, глядя ей в глаза, выпалил, словно прыгнул с обрыва в холодную реку:
— Лера, я тебя люблю!
И замер, чувствуя, как сердце в груди то взлетает, то падает.
Лера никак не изменилась в лице, только губы немного дрогнули, будто она хотела что-то ответить. Но не ответила.
Еще какое-то время мы шли рядом молча. Потом она попрощалась как ни в чем не бывало и пошла к своей избе. Я был обескуражен, я чувствовал, что совершил какую-то непростительную ошибку…
Летнюю практику Лерина группа проходила в Ленинграде, на мехзаводе. Я писал ей письма с неизменным «целую» в конце. Пару раз она что-то ответила. И вдруг осенью, когда после каникул мы впервые встретились в вестибюле института, Лера, осторожно взяв меня за руку, сообщила:
— Ты не обижайся, мы с Аликом (Алик учился с Лерой в одной группе), ты ведь знаешь его? Мы с ним недавно поженились. Но я хочу сохранить дружбу с тобой.
Я поздравил ее, вроде бы искренне поздравил. Не подал виду, как огорошила она меня своим сообщением.
Словно в отместку Лере, я начал настойчиво ухаживать за светловолосой красавицей с экономического факультета, где учились одни девушки. Лера при случайных встречах со мной отпускала в ее адрес колкие шуточки — мой выбор ей не нравился.
Но я все-таки женился на своей экономистке перед самым выпуском.
А после окончания института мы с Лерой потеряли друг друга из виду, хотя работали в Москве.
Я устроился в КБ[5], в котором проектировалось гидротехническое оборудование для гидростанций. Быстро освоился, скоро стал руководителем бригады. Иногда вспоминал институт и Леру как далекое и невозвратимое прошлое.
И вдруг, лет, может быть, через пятнадцать, Лера нашла меня. Я беседовал с сотрудниками, когда меня позвали к телефону. Я сразу узнал ее голос, чистый и высокий (она никогда не курила).
— Как ты нашла меня? — спросил я.
Она ответила какую-то ерунду, и я вспомнил: недавно чей-то женский голос был отмечен моей мамой (я был прописан у матери, но жил отдельно). Спрашивали меня, а потом мой рабочий телефон. Значит, это была она!
Лера придумала какой-то повод, чтобы встретиться. Я уже давно был в разводе со своей светловолосой красавицей и успел развестись даже со второй женой, так что располагал свободным временем. Суть была в том, что Лера хотела возобновить общение. Может быть, ей приснился какой-то сон, ожививший юношеские воспоминания, и ей до зарезу понадобилось меня увидеть — такое бывает с женщинами. Нет, с Аликом у нее все было вроде бы в порядке, но, видимо, ей нужен был и я. Похоже, что Лера все еще взвешивала: не совершила ли в юности ошибку, выбрав Алика. Во всяком случае, из ее бессвязных рассказов я понял, что мое имя часто звучит в разговорах между супругами…
Наши встречи стали частыми.
Однажды, когда Алик был в отъезде, мы договорились встретиться в ресторане «Якорь» на Тверской, раньше она жила недалеко от этого места. Вспоминали студенческие времена, когда мне нередко удавалось проводить ее до дома, мою застенчивость, робость. Пили коньяк. Немного. Но на Леру он вдруг подействовал. Она сама взяла мою руку и вдруг прислонилась плечом к моей груди. Высвободив руку, я мягко отстранил ее и попросил счет у официанта. Мы взяли такси и поехали ко мне.
Перед тем как предаться греху, уже почти обнажившись, она вдруг стала очень грустной, и уже мне пришлось согреть ее своей нежностью.
Когда это свершилось, она вдруг преобразилась, стала сильной. Она ласково ерошила мои волосы.
— Ты мой милый, хороший, — приговаривала она, целуя меня в глаза, в шею, в губы.
А потом начались признания:
— Ну почему ты был таким дураком, почему ты не понимал, что мне надоели эти детские бесцельные прогулки, философские разговоры, что я любила тебя и хотела ощутить в тебе мужчину, настоящего, такого, как сейчас!
Я не любила Алика, — продолжала она, — он воспользовался моментом, мне было грустно в этом сером запущенном Ленинграде, в этом паршивом заводском общежитии. А после этого было уже поздно что-либо исправлять. А вообще, он неплохой парень, остроумный. Он мне даже нравился, но не так, как ты…
Лера до утра пробыла со мной, только позвонила матери, соврала, что встретила старую подругу и осталась у нее на ночь, просила поцеловать дочь.
А ночь была ни на что не похожа. Время будто ушло вспять, и мы снова были юными и беззаботными, в то же время мы уже все знали о жизни и потому жадно насыщались этим случайно выпавшим на нашу долю моментом истинного счастья.
Утром все кончилось. Лера уехала на работу, нежно простившись со мной, но я понял, что встреч больше не будет.
Так оно и случилось…
И может быть, к лучшему, думаю я, снова закуривая. Ничего хорошего все равно бы не получилось. Такой беспечности, такой полной отдачи друг другу, как в ту ночь, мы бы больше не испытали…
Еще через какое-то время Лера снова нашла меня, когда я был женат уже в третий раз. Мы встретились где-то на людях, потом регулярно перезванивались, делясь новостями. И опять Лера то и дело проговаривалась, что в ее разговорах с Аликом часто звучит мое имя.
Но постепенно общение стало увядать, как увядает цветок, лишенный живительной влаги. Постепенно все свелось к ежегодным поздравлениям друг друга с днем рождения, хотя я всегда помнил, что она есть, что она где-то рядом, — и мне приятно было это сознавать.
И вдруг неожиданный финал…
«Лера, Лера, — думаю я, глядя на положенную час назад телефонную трубку, — что же такое было у тебя в голове, почему тебе так хотелось, чтобы я всегда был рядом, когда рядом был другой?»
И мне опять вспоминается солнечный сентябрьский день, начало семестра, и Лера выходит из дверей института, высокая, стройная, с большими, умопомрачительными глазами. А я иду рядом с ней, и сердце у меня замирает от радости…
Юлия Климова
«Герои. Что я могу поделать, если они живут в моей голове? — говорит Юлия Климова, автор, публикующийся уже более десяти лет. — Ходят, гремят табуретами, разговаривают, ссорятся, мирятся, хлопают дверьми, распахивают окна, вдыхают ароматы весны, ежатся на морозе зимой, мечтают, влюбляются, ненавидят и непременно идут вперед. Нет, у меня никогда не получалось сделать вид, будто их не существует. Пожалуй, они слишком шумные для этого. И вот уже много лет я сажусь за ноутбук или беру лист бумаги, ручку и… улыбаюсь. Выпускать на свободу героев — это счастье».
У счастья добрые глаза
Я никогда не могла похвастаться быстрым бегом, и даже в минуты опасности время за стометровку оставляло желать лучшего. Вроде и ноги не заплетались, и сердце стучало без перебоев, и тяга к победе переполняла душу, но результат с упорным постоянством не радовал. И когда учитель физкультуры в левую руку брал секундомер, а правую поднимал, чтобы отдать старт, я тяжело вздыхала, предчувствуя непременное поражение.
Но порой наши минусы играют решающую, даже роковую роль, и теперь, сидя за столом перед ноутбуком, я с улыбкой вспоминаю тот день и час, когда не добежала…
Несколько лет подряд в июне и июле я ездила в один и тот же лагерь, расположенный в Подмосковье. Зарядка, линейка, спортивные состязания, кружок рисования на стекле, библиотека, бассейн, «Еще один писк из этой палаты, и весь отряд не пойдет на огонек!» До сих пор помню эту вожатскую фразу, часто звучащую в длинных коридорах корпуса и никогда не несущую обещанного наказания. Мы были хорошие. Добрые. Не подводили. Вернее, не попадались. Наверное, родители удивлялись, почему дети просят привезти не конфеты, булочки и печенье, а лимоны. Лимон — это валюта. Если его жевать каждые десять минут, то не заснешь, а как это важно в четырнадцать лет! Ночь — целая жизнь, она, безусловно, принадлежит только тебе. Можно болтать о влюбленностях, рассказывать страшные истории, делиться секретами или все же замотаться в простыню, надеть на голову наволочку, взять зубную пасту и отправиться на второй этаж мазать спящих мальчишек.
Наша палата всегда была неизменной, пять сплоченных девчонок — почти мафия. Мы ездили в лагерь дружно, устраивались на уже привычных кроватях и каждое лето поддерживали друг друга и в горе, и в радости. Печали в таком возрасте обычно приравниваются к глобальным трагедиям, восторги кружат голову и вызывают счастливый смех. Так что нам было чем делиться, о чем вспоминать и мечтать.
За исключением крепкой беленькой Ленки, мы все были москвичками. Родители далеко, воздух пропитан долгожданной свободой, отчего особенно приятно вдыхать, выдыхать, улыбаться и искать на свою голову приключения.
Ленка жила неподалеку от лагеря, в соседском поселке. Ее семье, как и некоторым другим местным жителям, ежегодно выделялись путевки, так что кому-то до дома было рукой подать, а кому-то приходилось добираться на электричке. В случае надобности, конечно.