Но стоило взойти солнцу, как мы вновь превращались в шестилетних детей. В моем случае все еще усугублялось проклятым энурезом[7]. Уснув, я почти каждую ночь видел во сне унитаз, призывно белевший… Утром воспитательница выдавала новое белье и, пока я перестилал постель, отпускала в мой адрес малоприятные замечания. А поскольку мальчики и девочки спали в общей зале, позор мой был очевиден каждому.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером в проходе между кроватями не выстроилась очередь за водой. Воспитательница, как обычно, притащила полный бидон. В очередь жаждущих встал и я со своей маленькой чашкой, причем, случайно или намеренно, оказался за Ирой. Оцепенение уже начало охватывать меня, когда она, обернувшись, сказала:
— Максим, а разве тебе можно пить воду на ночь?
Я ничего не ответил.
Первая любовь упала с небесной высоты и разбилась вдребезги.
В полном отчаянии подставил я чашку под половник, отошел к окну, медленно выпил воду, наблюдая за причудливой игрой теней в вечернем воздухе, приложился горячим лбом к оконному стеклу и неожиданно для самого себя, прямой, холодный, как сталь, снова встал в очередь.
Стоит ли говорить, что на следующее утро проснулся я в тропическом океане.
…По мере того как я вглядывался, словно в аквариум, в залу за стеклом, все более четко, до голосов и лиц, проступала передо мной эта картина.
Внезапно я увидел, что смотрю прямо в глаза своему темному отражению, в необъяснимом испуге отшатнулся от окна, и тогда тот, другой, стремительно отступил в глубину залы.
От резкого движения хрустнул под ногой растрескавшийся от времени бетонный цоколь; я потерял равновесие и, чтобы не упасть, резко наклонился вперед, несильно ударившись лбом о прозрачную перегородку.
Полуночный человек прыгнул.
Татьяна Корсакова
Татьяна Корсакова по профессии медик. После окончания медицинского университета работала участковым терапевтом, врачом военно-призывной комиссии… И ныне, несмотря на успех ее книг на рынке любовно-мистических романов, Татьяна продолжает врачебную деятельность, а еще умудряется воспитывать двоих сыновей.
Все счастливые семьи…
Большой город встретил пылью и изнуряющей жарой, но мне, семнадцатилетней и необстрелянной, хотелось думать, что это радушные объятия. А еще хотелось пить, к маме и снять наконец босоножки на высоком каблуке. Каблуки были вызовом. Покорять большой город нужно непременно на высоких каблуках. Ну, мне тогда так казалось. До тех пор, пока на помощь здравому смыслу не пришла боль в стертых до крови ногах. Но, увы, было уже поздно.
Большой город не спешил покоряться, прятал от нахальной провинциалки нужные остановки и троллейбусные маршруты, водил кругами, как водит леший несчастных, заблудившихся в непролазной чаще. А потом наконец вытолкнул к закованному в гранитную броню семиэтажному зданию. Наверное, решил окончательно задавить масштабом и монументальностью.
Ему почти удалось, в здание медицинского института, больше похожее на готовящуюся к штурму цитадель, чем на учебное заведение, войти летящей походкой уже не получилось. Каблуки, будь они неладны…
Зато внутри было хорошо: тихо, гулко и прохладно. Дело оставалось за малым, найти кабинет приемной комиссии. Нашла по гулу голосов и особенной, тревожно-радостной вибрации застоявшегося воздуха. Рванула вперед, позабыв про боль в ногах. Разве можно думать о таких мелочах, когда вот она — цель всей твоей жизни!
Цель оказалась весьма востребованной. Узкий коридор был заполнен абитуриентами. Конкуренты, подумала я с тоской и невесть откуда взявшимся страхом. Очень много конкурентов…
Они были разные. Растерянные, приехавшие из дальних городов и совсем уж дальних весей, но бодрящиеся, посматривающие на остальных исподлобья, улыбающиеся одновременно дерзко и неуверенно, ищущие глазами родителей. Это те, которые вовремя поняли, что с родителями в большом городе проще и спокойнее, которые услышали увещевания мам. Были такие, как я, очень некстати решившие, что уже достаточно взрослые, чтобы покорять будущее самостоятельно. Эти сбивались в стайки. Такие вот провинциальные пташки, безошибочно угадывающие в соседках родственную душу.
А были дети большого города — не приемыши, а законнорожденные. Этих было меньше, но все равно казалось, что больше. Они знали город как свои пять пальцев и закованное в гранит здание считали своим по праву рождения. Для того чтобы чувствовать себя в нем хорошо, им не нужно было сбиваться в стайки. И родительская поддержка тоже была не особо нужна. Во всяком случае, мне тогда так казалось.
Он не понравился мне с первого взгляда. Бывает такая вот острая, практически классовая неприязнь. Он стоял напротив, прислонившись спиной к стене, в позе непростительно расслабленной для такого серьезного места. И одет был непростительно — в вытертые джинсы и черную майку с надписью «Egoist». От него еще и пахло до безобразия вкусно, по-взрослому. Он и был взрослым, как минимум на пару лет старше меня. Бывалым, судя по взгляду. Мысленно я прозвала его эгоистом, из-за майки и взгляда. Кстати, на меня он даже не взглянул…
На вступительные экзамены я приехала уже с папой. Плюнула на взрослость и самостоятельность, усвоила полученный урок. С группой поддержки всегда легче. И обувь надела удобную, а под пятку сунула серебряный царский полтинник — на удачу.
Отцовская поддержка и царский полтинник помогли, самый главный в той своей юной жизни экзамен я сдала. А на выходе из аудитории снова столкнулась с эгоистом, и он снова на меня не посмотрел.
О том, что эгоист тоже поступил, я узнала в сентябре на вводных лекциях. Он как-то удивительно быстро влился в струю, он знал всех, с ним здоровались даже второкурсники! Вот что значит родной ребенок большого города, все-то двери перед ним открыты, везде-то он свой! И взгляд этот, и волосы до плеч. А еще косуха и остроносые ковбойские сапоги. Разве позволительно будущему врачу такое безобразие?..
На группы нас разбили ближе к октябрю и сразу же отправили в библиотеку за учебниками. Надо ли говорить, что эгоист уже был там? Он раскачивался на стуле и на будущих одногруппников поглядывал с ленивым интересом. А на меня снова не посмотрел! И учебник, самый дефицитный по биологической физике, ему был не нужен!
— Можешь взять себе, — сказал и улыбнулся снисходительно. — У меня все есть.
Гордость кричала: «Не бери у этого выскочки ничего! Обойдемся!» Но здравый смысл взял верх, учебник и в самом деле был дефицитный, выдавали их всего несколько на группу, поэтому на горло гордости я наступила и даже улыбнулась эгоисту.
При ближайшем изучении он оказался нормальным, не таким, каким виделся. Бывалый, потому что и в самом деле бывалый, отучившийся в медицинском училище, поработавший на «Скорой». Знакомый со всеми, потому что не родной ребенок большого города, а такой же, как я, — усыновленный, но живущий в самой разухабистой, самой популярной общаге. А к косухе и остроносым сапогам я как-то быстро привыкла. Впрочем, скоро стало не до анализа, учеба накрыла с головой. По крайней мере, меня. Учеба и неожиданно народившийся роман с бывшим одноклассником. Приходилось разрываться между двумя городами, между зубрежкой латыни и любовными терзаниями.
Год пролетел незаметно. Я адаптировалась, перестала бояться большого города, завела друзей. Жизнь била ключом, обещала много всего интересного, обещала финальную студенческую вечеринку. Ее ждали многие, к ней готовились загодя. Я не готовилась, я рвалась в родной город, ибо там меня ждала любовь, романти́к и драматизм.
Эгоист нашел меня на перроне, в привычной своей равнодушно-снисходительной манере сказал:
— Куда это ты собралась? Оставайся, будет весело.
А у меня ведь любовь, романти́к и драматизм, все чаще перетекающий в трагизм! Как же можно такое отменить?!
Отменила. Всего на одну ночь, в виде исключения. Ведь на финальных вечеринках мне бывать еще не доводилось.
Вечеринка оказалась по-студенчески предсказуемой. За неимением денег на ночные клубы или способной вместить всех желающих жилплощади, дорвавшаяся наконец до воли орда отправилась на природу, в пампасы. В пампасах было хорошо: река, сосновый бор, шашлыки, песни под гитару, комары.
Комары все испортили. А еще — чувство вины, что любовь, романти́к и драматизм были отринуты в угоду сиюминутным развлечениям. Захотелось домой. Или хотя бы обратно на вокзал к первой утренней электричке. Немедленно захотелось.
Мы лежали на пледе, макушка к макушке, смотрели на звездное небо. Я страдала, он просто молчал. А потом сказал:
— Ладно, пошли!
— Куда?
— На вокзал.
И мы пошли, оставляя позади себя затухающие костры и тихий гомон уставших от пампасов однокурсников, к огням большого, никогда не засыпающего города. Он посадил меня на первую электричку, махнул прощально рукой и ушел.
А любовь, романти́к и драматизм как-то не задались. Финальная студенческая вечеринка очаровала не только меня. Тот, к кому я так рвалась, не приехал — не смог, потому что «чертовски много дел». Чертовски много дел — это аргумент, с ним даже можно попытаться смириться. Особенно если тебе кажется, что потом восторжествует та самая большая и светлая любовь, о которой пишут в книжках.
Я мирилась еще два года. И даже начала привыкать, что большая и светлая любовь всегда далеко, что ждать ее нужно как высочайшей милости. А эгоист всегда был рядом. Друг, боевой товарищ, с которым хоть на лекции, хоть на студенческую вечеринку, хоть на войну. Наверняка у него тоже случались собственные драмы, но в силу характера он о них не рассказывал. Во всяком случае, не мне.
А я привыкла, что рядом всегда есть человек, которому можно довериться, который решит твои неразрешимые проблемы и не будет ждать благодарности, с которым можно просто поговорить.
Проблема случилась на пятом курсе. Мое общежитие было особенным, в студенческих кругах его называли монастырем. Не без оснований, скажу я вам, называл