У меня двадцатилетней в голове сразу всплыло выражение «ковбой Мальборо». Он, этот Дмитрий, действительно как будто сошел ко мне прямо с телеэкрана. Высокий, плечистый — от его фигуры прямо веяло силой и какой-то животной ловкостью. Я никогда еще не видела такого волевого, мужественного лица, такого упрямого подбородка, цепких темных глаз, разглядывающих тебя пристально, без стеснения, и словно заманивающих куда-то. И мне страшно стало, словно я почувствовала, что последую за этим красивым мужчиной всюду, не думая, куда он меня заведет.
— Привет, давай знакомиться, — весело сказал он и протянул мне руку. — Меня Дмитрий зовут, как ты уже, наверное, поняла.
Я прикоснулась к его горячей сухой ладони пальцами, и меня внезапно бросило в жар. Я глубоко вдохнула, пытаясь справиться с этим непонятным чувством, преодолеть его, обрести наконец дар речи, и выдавила:
— Да… Мне… Меня… — Потом снова перевела дыхание и начала снова: — Мне сказали поговорить с вами, и вот…
— А, ну да, я понял.
Он задрал голову и посмотрел куда-то вверх. Проследив за его взглядом, я заметила под потолком студии крепившийся к деревянной балке толстый металлический крюк.
— Вон, видишь крюк? — он указал мне на него рукой.
Я кивнула.
— Когда будет взрыв, тебя подбросит волной. Так вот, ты хватайся за этот крюк и держись за него изо всех сил. Смотри не упади, а то поломаешься. А мы потом тебя снимем. В конце смены…
Лицо его было совершенно серьезным. Я снова взглянула на крюк, попыталась мысленно прикинуть высоту и испуганно пролепетала:
— Хорошо, конечно. Но как же…
— Шучу, — вдруг беззаботно бросил он.
Я обернулась к нему и увидела, что в его темных глазах плясали искорки смеха. И снова вспыхнула — ужасно неловко было из-за того, что выставила себя такой идиоткой.
— А вы кто? — сердито буркнула я.
И он непринужденно объяснил:
— Постановщик трюков. Меркович Дмитрий.
Чуть позже, когда я сидела в гримерной, туда заглянул этот шутник и сунул мне какой-то странный рукав из специальной плотной ткани.
— Вот защита, — объяснил он. — Надень на руку, сейчас трюк будем репетировать.
А я, все еще злая на него из-за этого его остроумия, отбросила в сторону защитную ткань и решила про себя: «Подумаешь, какой великопафосный красавец. Без твоих штучек обойдусь».
Зато потом, когда Азаров объяснил мне, что нужно делать, и я по команде вырвалась из рук державших меня актеров, высадила гитарой специальное безопасное стекло, выскочила через прорезанное в декорации окно и свалилась на подготовленную на полу каскадерскую подушку, я от души пожалела, что не подчинилась распоряжению Дмитрия. Я весьма крепко приложилась локтем — и это не осталось незамеченным.
— Ты чего? — спросил меня Меркович. — Ударилась? Неужели защита лопнула?
И рванул вверх рукав моего платья. Затем удивленно уставился на обнаженную руку, провел по ней пальцами и спросил:
— А где рукав, который я тебе принес?
Я растерянно пожала плечами, снова чувствуя себя кромешной идиоткой.
— Детский сад какой-то, — покачал головой он. — Мне что, тебя проверять надо?
А затем сам принялся натягивать на меня этот злополучный рукав. Я замерла, затаив дыхание, и каждое прикосновение его великолепных пальцев словно ожогом оставалось на моей коже…
В этот день у меня появилось новое поле деятельности. Я вдруг поняла, что жизнь состоит не только из постылых вгиковских стен и попоек с унылыми однокурсниками, такими же мятежными существами, как и я.
Нет, в моей жизни еще присутствовало и кино. Но все равно его волшебное таинство, заканчиваясь, не могло наполнить до конца мой внутренний мир чем-то важным и существенным.
И вот появился он. Моя душа, измученная потребностью кого-то любить, приободрилась. Я нашла своего героя, наполнила мысленно самыми необходимыми для моего избранника качествами и создала себе кумира.
Вскоре состоялась и запланированная киноэкспедиция. Нужно было отснять несколько сцен на натуре, и вся наша развеселая съемочная группа выехала в подмосковное Протвино. Стояло самое начало июня, и все кругом зеленело, цвело и благоухало. Еще не запыленная, чистая листва опьяняла свежим запахом, во дворе нашей простенькой провинциальной гостиницы цвели на клумбах яркие — оранжевые, малиновые, сиреневые — цветы. Кругом чувствовалось яростное биение чистой молодой жизни. И я сама от всего этого словно сошла с ума. Блестела глазами, двигалась порывисто и легко, то замирала по углам, то вдруг принималась напевать. Меня переполняло острое, пьянящее, булькающее внутри, словно шампанское, ощущение радости. И то, что Дмитрий о моих восторгах не знал, нисколько меня не смущало. Меня не волновала ни разница в возрасте — Дмитрию, как я теперь уже знала, было за сорок, — ни то, что кроме съемочной площадки мы почти не общались. Мне, как всякой романтически настроенной молодой особе, казалось, что однажды все сложится само собой, мы возьмемся за руки и неспешно уйдем в закат.
В один из дней нам предстояли съемки эпизода, где Зинаида со своим возлюбленным должны были выпрыгивать из горящего поезда. Вернее, из горящего поезда должна была выпрыгивать пара каскадеров. А в сцене, в которой была задействована я, поезд стоял на месте, а камера ехала вдоль состава на специальной тележке, что создавало иллюзию движения. Моей задачей было повиснуть на шее у моего возлюбленного офицера и вместе с ним нырнуть в пустоту из двери вагона. Камера показывала офицера со спины, зато мое лицо давала крупным планом. Именно поэтому вместо актера Колесова, исполняющего роль офицера Белоклинского, в сцене задействован был дублер — Дмитрий. Можно себе представить, в какой трепет привели меня предстоящие съемки.
Я раз за разом представляла себе, как окажусь на руках у человека, которым все последние дни были заняты мои мысли. Как мы с ним вместе шагнем в открытую дверь вагона и полетим на землю. Все это казалось мне очень символичным — как будто сама судьба хотела показать моему прекрасному каскадеру, что мы с ним должны быть вместе, шагнуть в бездну и либо выжить, чтобы никогда уже не разлучаться, либо погибнуть.
Дмитрий и сам заметно волновался перед съемками этой сцены и на время прекратил свои вкрадчивые шуточки. И я, разумеется, решила, что он переживает из-за меня, боится, что в такой напряженный момент не справится с чувствами и выдаст себя. И в его темных внимательных глазах мне уже чудились проблески настоящей страсти. Думаю, он, конечно, догадывался, что за пожар пылал в моей трепетной душе, и осознание это ему льстило. Он и сам вроде как с удовольствием поддерживал игру — порой позволял себе долгие взгляды, какие-то особые интонации в разговоре со мной. И все это я, разумеется, принимала за признаки зарождающегося чувства ко мне.
— Оля, — наставлял он меня в тот день перед началом съемки своим тихим голосом. — Значит, смотри, все происходит быстро. Азаров тебе кричит: «Прыжок!», ты хватаешься за мою шею, а дальше я все сделаю сам. Ты, главное, держись за меня. Поняла?
И я кивнула, глядя на него как завороженная.
— Мотор! Камера! Начали! — скомандовал Азаров. И почти сразу же крикнул: — Прыжок!
И я прыгнула, всем телом прижалась к нему, поражаясь тому, какой он сильный, теплый, как хочется мне вот так повиснуть на нем и никогда-никогда не разжимать рук.
— Стоп! Снято! — крикнул Азаров.
Но я, кажется, его не услышала. Опомнилась только когда со всех сторон раздались смешки и я поняла, что сцена уже закончена, а я все так же болтаюсь на Дмитрии и не собираюсь расцеплять руки.
— Эй, ты чего? — мягко сказал он и слега потряс меня за плечо. — Испугалась? Уже все, самое страшное позади.
И он негромко рассмеялся своим низким, ласковым смехом.
— Ну-ну, — попытался успокоить он, когда мне удалось наконец разомкнуть руки. — Все хорошо. Знаешь, я ведь тоже волновался — как отработаем. Опыта у тебя никакого, а Азаров, сволочь, уперся, не хотел заменять тебя дублершей. Ну да ничего, слава богу, без травм обошлось.
Каждый день я как завороженная следила за всеми трюками, что выполняли Дмитрий с ребятами на площадке. За всеми драками, падениями, взрывами, погонями… Однажды — в тот день мы снимали в заброшенном заводском цеху — молодой парень из группы никак не мог выполнить сложный трюк: с огромной высоты спрыгнуть с троса в сооруженный внизу бассейн. И тогда Дмитрий вызвался сам выполнить прыжок, вместо него. Он сгруппировался, разжал руки и полетел вниз — прекрасный, как греческая статуя, и свободный, как ветер.
Кажется, только в ту секунду, когда его облепленная темными вьющимися волосами голова показалась из воды, я осознала наконец, что теперь жить не смогу без него и с этого момента последую за ним хоть в преисподнюю. Моя восторженная двадцатилетняя душа запылала огнем любви.
По окончании натурных съемок в Подмосковье наша группа выехала уже в следующую киноэкспедицию, на этот раз в Израиль. Там, в пустыне, нам предстояло снимать послеэмиграционные мытарства Зинаиды и ее возлюбленного Белоклинского.
Я тогда была в Израиле впервые, и эта удивительная земля с ее богатейшей историей, где невозможно было каждую минуту не представлять себе, как бродили тысячелетия назад по этим же местам библейские персонажи, заворожила меня. Мне казалось таким правильным, таким естественным, что именно здесь наши с Дмитрием отношения обязательно изменятся, он обязательно оценит мой талант и искреннее к нему чувство. И когда я наблюдала, как где-то за горизонтом зарождается новый день, белоснежное марево как будто бы отражает ультрамариновые небеса, все мое естество наполнялось ожиданием настоящего чуда.
Съемочные дни шли своим чередом. Мы выезжали в пустыню и снимали там, на фоне бескрайних песчаных барханов, пламенеющих закатов и нежных рассветов. И вот уже экспедиция начала приближаться к концу.
Оставалось всего несколько съемочных дней, и веселье, охватывающее группу после окончания рабочего процесса, входило совсем уж в пике́. Вечерами теперь засиживались еще дольше, смеялись веселее, пили больше.