Поэтому я сделала для Эм то, что Кэтрин сделала для меня. Если мы говорим терминами из «Кэрри», я Сью Снелл. А, нет, я преподаю физкультуру. Нет, я не хочу быть этой занудой. Буду Сью.
Она выжила.
26 июня
Я почти утонула.
Ну, притворилась, что утонула. Это не совсем одно и то же. Я ничего не планировала, просто спонтанно решила тонуть. Я заслуживаю «Оскара». Ну или хотя бы «Золотого глобуса». Лучшая сцена утопления. Исполнитель – региональный чемпион по баттерфляю, дистанция сто метров. Мне не понравилось набирать в рот эту ужасную воду. Теперь у меня в животе живет какой-нибудь микроб. Но дело того стоило. Я получила нужную реакцию.
Кстати, раз уж мы говорим про тонущих. Давайте затронем тему мужа Френни. Вам не кажется, что чувак, почти попавший на Олимпиаду, не должен тонуть? Мне вот до хрена сильно кажется.
28 июня
Блин блин блин блин.
Я попала в Большой О. Наконец! Я пошла во время обеда. Я знала, что все девицы и вожатые будут в столовой, а Ф со свитой – на задней террасе. Мне хватило времени войти через парадный вход, и никто не заметил. Ого. Оно того стоило. Я знала, что Френни что-то скрывает. И все выяснилось. Она скрывает много чего. Мне удалось кое-что украсть, а потом Лотти застала меня в кабинете. Она повела себя спокойно, но мне показалось, что она здорово разозлилась. И теперь она скажет Ф. И я в ужасе.
Все это хреново, дневник.
Я прерываюсь, потому что в дверь вдруг быстро стучат. Я провалилась в кроличью нору мыслей Вивиан и не заметила, как реальный мир растаял. Теперь он снова на месте. Я отрываюсь от страницы и спрашиваю дрожащим голосом:
– Кто там?
– Эмма, это Чет. Все в порядке?
Я захлопываю дневник, отправляю его под подушку и делаю быстрый глубокий вдох, стараясь успокоиться:
– Да, все отлично.
Дверь приоткрывается, и внутрь заглядывает Чет. Его волосы, как обычно, лезут в глаза, и он убирает их рукой:
– Слушай, можно зайти?
– Располагайся.
Он заходит внутрь и садится на мой ящик, вытягивает ноги и скрещивает руки на груди. Они с Тео не родные, но общие черты у них есть. Высокий рост, прекрасное телосложение. На них обоих отлично смотрится что угодно. Оба передвигаются со спортивной ловкостью. Оба излучают спокойствие и беззаботность людей, родившихся в богатой семье. Или усыновленных такой семьей.
– Я заметил, что тебя нет на костре. Испугался, что что-то не так. Ну, после сегодняшнего ланча.
– И кто тебя послал? Мать или брат?
– Никто. Я сам пришел. Я хотел прояснить пару вещей. Про камеру и приглашение в лагерь. Это я придумал.
Я так удивлена, что сажусь на кровати. Вчера я не знала, помнит ли меня Чет. Оказывается, помнит.
– Я думала, обе идеи принадлежат Френни.
– С технической точки зрения – да. Но я ее спровоцировал.
Чет улыбается. Это выходит у него очень красиво. Еще одна общая черта.
– Камера – простая предосторожность. Тео и мама не имеют к ней отношения. Я подумал, что неплохо бы следить за твоим коттеджем. Не то чтобы я думал, что случится что-то плохое. Но лучше быть готовым ко всему.
Чет вежливо намекает на мое хрупкое психическое здоровье. Так, глядишь, к концу недели об этом будут знать даже на кухне.
– Пожалуйста, не обижайся. Я понимаю, почему ты чувствуешь себя обиженной. Будто к тебе цепляются. Мне очень жаль. Нам всем жаль. Если хочешь, я попрошу Бена снять ее с утра пораньше.
Мне очень хочется потребовать, чтобы ее сняли тут же, но странным образом начинаю понимать все предосторожности. После вероятного происшествия в душе за лагерем можно и последить.
– Пускай остается. Пока. И скажи мне, почему ты решил пригласить меня обратно?
– Из-за того, что ты тогда сказала. Про Тео.
Дальше он может не продолжать. Я понимаю: он говорит о том, что я сказала полиции, будто Тео замешан в исчезновении девочек. И я так и не отозвала своего заявления. О чем до сих пор жалею. У меня была причина обвинить Тео. И я не хотела, чтобы все считали меня лгуньей.
Это две правды. И я пока не могу с ними смириться.
– Я не могу изменить того, что сделано. Я могу сказать, что сожалею о своем поступке, и попросить прощения.
Чет поднимает руку:
– Я попросил маму пригласить тебя не ради извинений. Твой приезд говорит в миллион раз больше, чем какие-то слова.
Так вот почему Френни хотела, чтобы я приехала в лагерь. Она сказала мне, что мое присутствие подтвердит, что тут снова безопасно и хорошо. На деле я молчаливо забрала назад свои обвинения в адрес Тео.
– Раз я приехала, я думаю, что Тео невиновен.
– Именно. Но есть кое-что еще. Это возможность найти утешение.
– Потому я и здесь.
– Я говорю про Тео. Я подумал, что он сможет наконец примириться с действительностью. Что ему станет лучше.
– Что?
Я ничего не понимаю. Тео красив, богат и успешен. Чего ему еще надо от жизни?
– Тео выглядит неплохо, но на самом деле все куда сложнее. После того происшествия ему пришлось нелегко. И мне сложно его обвинять. Полиция постоянно его допрашивала. Отец Вивиан говорил про него гадости. Пресса писала какие-то ужасы. Тео не выдержал. Он бросил университет, подсел на наркотики и алкоголь. Четвертого июля, через год после исчезновения, он достиг дна. Поехал на вечеринку в Ньюпорте, надрался, что-то принял, взял чью-то «Феррари» и врезался в дерево в двух километрах от шоссе.
Я вздрагиваю, вспоминая шрам на щеке Тео.
– Это чудо, что он выжил. Ему повезло. Но дело не в этом. Я уверен на все сто, что выживать он не планировал. Он так и не признался, что хотел покончить с собой, но я в этом не сомневаюсь. Тео долгое время вел себя так, словно ему жить надоело. После аварии дела пошли получше. Мама заботилась о нем. Он провел полгода в реабилитационной клинике, вернулся в Гарвард, стал врачом, пускай и на два года позже запланированного. Все пришло в норму, и сейчас мы об этом не говорим. Мне кажется, мама и Тео думают, что я не помню. Но это сложно забыть. Сложно забыть, когда с твоим единственным братом творится такое.
Чет замолкает, делает глубокий вдох и тяжело вздыхает.
– Мне так жаль, – говорю я, зная, что это не имеет значения.
Я не изменю случившегося. Я не сотру бледный шрам с щеки Тео.
– Я не знаю, почему ты его обвинила. Мне и не надо знать. Важно, что сейчас ты так не думаешь, а иначе ты бы и не приехала. Я не хочу, чтобы ты себя винила.
Но я не только виню себя, хуже – я чувствую себя злодейкой. Я не могу даже глаза поднять на Чета. Я смотрю в пол, онемев от чувства вины.
– Не казни себя. – Чет встает с места. – Мы бы этого не хотели. Пора проститься с прошлым. Поэтому ты и приехала. Поэтому мы все приехали. Надеюсь, нам это поможет.
18
Чет уходит, и я жду минут пять, чтобы вернуться к чтению. Считаю секунды. Не потому что боюсь, что он вернется и застукает меня. Я пытаюсь успокоиться после того, что узнала про Тео. Чет велел не ругать себя, но я просто не могу остановиться.
Тео провел полгода в реабилитационной клинике. Наверное, в то же время, когда я лежала в психиатрической. Первый год после лагеря мы провели почти одинаково. Только демоны нас мучили разные.
Мой выглядел как Вивиан.
Демон Тео принял мое обличье.
Я понимаю, что ничего не исправлю. Сроки вышли пятнадцать лет назад. Но я могу наконец закрыть эту тему и избежать дальнейших страданий, если узнаю, что случилось с Вивиан, Натали и Эллисон. И ему не придется жить дальше в тени подозрений.
Тео будет свободен.
А вместе с ним освобожусь и я.
Пять минут истекают, я достаю дневник Вивиан из-под подушки, листаю до того места, где остановилась, и погружаюсь в чтение.
29 июня
Оказывается, я была права. Лотти все рассказала Ф. Та отвела меня в сторону после обеда и просто начала орать, как больная. Она угрожала позвонить Сенатору. Да ему похрен. Еще она сказала, что мне нужно уважать чужие границы. Я хотела сказать ей, чтобы она засунула их в свою пыльную манду, но не стала, потому что мне нужно быть умницей. Я не могу раскачивать лодку. Ее просто нужно к хренам опрокинуть.
Так вот, краткое содержание.
Плохие новости: она что-то подозревает.
Хорошие новости: я близка к тому, чтобы раскрыть ее темный грязный секрет.
1 июля
Подумываю рассказать Эмме.
Кто-то должен обо всем знать, если со мной что-то случится.
2 июля
Ну, полный отстой.
Я решила не говорить Эм всю правду. Так безопаснее. Вместо этого я отвела ее к моему тайнику, чтобы намекнуть. Да-да, К ШКАТУЛКЕ. Той самой, с которой началось расследование прошлым летом.
Я думала, что это разбудит интерес Эммы. На случай если дурацкий шар с восьмеркой наврал, и меня выпрут из лагеря. Она сможет окончить мое дело, если захочет. Я была права. Она ЗАИНТЕРЕСОВАЛАСЬ. Я видела, как заблестели ее глаза, когда она открыла шкатулку.
Но потом случилась фигня. Я показала ей, что умею плавать. Я думала, ей стоит знать. По нескольким причинам. Во-первых, если мое тело, не дай бог, прибьет к берегу, она скажет полиции, что я отлично плавала. Во-вторых, ей нужно научиться не доверять всему, что ей говорят. «Две правды и одна ложь» – не просто игра. Большинство так и живет. В-третьих, мне придется разбить ей сердце. Можно начать с трещинки.
И теперь она сердится. Вот прям сердится. Остаток дня она со мной не говорила, и мне было ужасно больно. Я так много хочу ей показать. Я хочу рассказать ей, что жизнь сложная, что всегда нужно бить первым.
Я знаю, что ей больно. Я знаю, что она думает, будто только ее родители не замечают своего ребенка. Но ее пока что не оставляли одну в Нью-Йорке, пока Сенатор и госпожа Сенатор укатили в Вашингтон – сразу после смерти сестры. Вот это я называю одиночеством.