Я вздрагиваю, потому что ясно вижу хлопающие крылья и перышки, летящие по воздуху, как снег.
– Ее нельзя винить, – будничным тоном продолжает Френни. – Она выполняла свою обязанность. Она заботилась о птенцах. Но это разбило сердце Чета. Он пригляделся к крошкам-птенцам, и они показали свое истинное лицо. Он лишился детской наивности. Совсем маленького кусочка себя. Но он так и не обрел его снова. Мы с ним не говорим про тех сапсанов, но я уверена, что он жалеет, что наблюдал за ними. Он наверняка скажет, что не должен был подходить так близко.
Френни встает на ноги с некоторым трудом и пытается отдышаться. покрывало сползает вниз, и я вижу ее худые руки. Она быстро натягивает его обратно и говорит:
– Хорошего тебе утра, Эмма.
Френни уходит прочь, а я остаюсь с историей про Чета и сапсанов. На ложь не похоже, но чего-то в ней не хватает для правдоподобности.
Меня пробирает холодом, когда я понимаю, что это могла быть угроза.
24
На утреннем занятии по живописи я рассеянна. Девочки расставили мольберты вокруг обычного натюрморта. Стол. Ваза. Цветы. Я без интереса наблюдаю за тем, как они пишут. Меня больше волнует браслет, который снова на моем запястье. Мне удалось его починить при помощи цветной лески, которую я нашла на рабочем столе Кейси. Мера временная, и мне кажется, что браслет не протянет и до конца дня, не то что лета. Я продолжаю нервно его крутить.
Меня нервирует то, что в здании все чем-то занимаются. Бекка с юными фотографами только что пришла из леса. Кейси делает узкие кожаные ожерелья с бисером. По зданию прокатывается волна активности. Девочки. Жадные любопытное взгляды.
Кто-то из них знает, что я сделала пятнадцать лет назад. Я уверена, что вскоре получу еще один знак.
Я снова тяну браслет. Подхожу к Миранде и слежу за ее работой. Она обращает внимание на мое запястье. Я тут же отпускаю браслет и смотрю в окно.
Отсюда открывается боковой вид на Особняк, в котором продолжают жить своей жизнью члены семьи Харрис-Уайт. Чет и Минди о чем-то препираются по пути в столовую. Потом на утреннюю пробежку выходит Тео. Минуту спустя Лотти весело ведет Френни к озеру.
Сейчас Особняк пуст.
История Френни возвращается ко мне, я слышу, как она шепчет мне на ухо:
Он пригляделся к крошкам-птенцам, и они показали свое истинное лицо.
Я понимаю, что должна внять ее предупреждению. Иначе дело добром не кончится. Ответы на вопросы не означают автоматическое избавление от вины. Но как узнать наверняка, если я даже не попробую? Меня привела сюда пустота. Я видела Вивиан, потому что не знала, что случилось. По этой же причине она явилась мне прошлой ночью. И сейчас у меня есть единственная возможность разобраться.
– Мне нужно кое-что уладить, – говорю я девочкам. – Я скоро вернусь. Продолжайте работать.
Я дохожу до «Кизила» и достаю телефон с зарядкой, после чего отправляюсь в Особняк, двигаясь странно, иногда переходя на бег. Я не хочу привлекать к себе внимание, но при этом мне нужно спешить.
Я останавливаюсь перед выкрашенной в красный цвет парадной дверью и стучусь, на тот случай, если кто-то вернулся, пока я бегала в коттедж. Проходит несколько секунд. В Особняке царит тишина. Я кручу дверную ручку. Дверь не заперта. Я оглядываюсь и смотрю, нет ли кого поблизости. Вроде бы нет. Тогда я быстро и бесшумно захожу внутрь и прикрываю за собой дверь. Иду через холл и гостиную, сворачиваю в кабинет.
Он приблизительно такого же размера, как весь «Кизил». По центру располагается стол. На месте наших кроватей – книжные шкафы от пола до потолка. Стена за столом увешана фотографиями. Здесь чувствуется запущенность – как в музее, которому не хватает финансирования. Лампа «Тиффани» покрыта тонким слоем пыли и скучает на столе. К дисковому телефону, вероятно, не прикасались несколько лет.
Я встаю на четвереньки и ищу розетку. Она за столом. Я подключаю к ней зарядку, а потом встаю в полный рост точно в центре кабинета, не зная, где искать. Без подсказок дневника Вивиан сложно определиться. Я помню, что она писала, будто ей удалось что-то стащить. Вероятно, улик было несколько.
Я иду к книжному шкафу слева. В нем стоит куча толстых замшелых томов, посвященных природе. Здесь есть Дарвин, «О происхождении видов». Рядом пристроился Одюбон со своими «Птицами Америки». «Уолден» Торо. Я беру толстую фиолетовую книгу и рассматриваю обложку. «Ядовитые растения Северной Америки». Я прохожусь по страницам и вижу картинки с кружевными цветами, красными ягодами, похожими на бруснику, ядовито-зелеными грибами. Сомневаюсь, что Вивиан говорила об этом.
Я поворачиваюсь к столу. Окидываю быстрым, прицельным взглядом телефон, лампу и отрывной календарь, а потом лезу в выдвижные ящики. В первом лежит всякий мелкий хлам: от колпачков от ручек до скрепок. Я закрываю его и выдвигаю второй. Там – лохматые старые папки с документами. Я пролистываю их. Чеки, банковские заявления, счета, выставленные за работу по дому еще давным-давно. Ни намека на что-либо сенсационное. Во всяком случае, за свое краткое пребывание в доме Вивиан наткнулась на что-то более интересное.
В нижнем ящике я нахожу деревянную шкатулку, совсем такую же, как та, что Вивиан показывала мне во время путешествия на другую сторону озера. Эта сохранилась получше. Тот же размер. Та же странная тяжесть. Даже инициалы те же:
ЧК
Чарльз Катлер.
Имя приходит мне в голову безо всяких усилий, неожиданно и легко. Я смотрю на инициалы, и все встает на свои места. Я достаю шкатулку из тайника и аккуратно ее переворачиваю. На дне – хорошо знакомые слова.
Собственность «Тихой долины».
Я снова переворачиваю шкатулку и открываю ее. Внутри – зеленый бархат и фотографии.
Старые снимки, на которых изображены женщины в сером с длинными-предлинными волосами, струящимися по спине.
У каждой такая же поза, как у Элеоноры Оберн, только щетки в руках нет.
Вот где Вивиан достала то изображение. Сомнений не остается, фотография принадлежит этой коллекции в два десятка снимков. Я рассматриваю их. Мне ужасно не нравится одинаковость и серость. Те же вещи, те же голые стены на фоне. Те же потемневшие от горя и отчаяния глаза.
Как и в случае с Элеонорой, каждая фотография подписана.
Генриетта Голден. Люсиль Тоуни. Аня Флаксен.
Эти женщины были пациентками «Тихой долины». Именно их, несчастных, доктор Чарльз Катлер нашел в грязных переполненных лечебницах. Именно их он спас. Впрочем, у меня есть очень неприятное чувство, что его намерения не были столь уж чисты. По спине пробегает холодок. Я читаю имена еще раз и практически застываю, превращаюсь в изваяние.
Оберн. Голден. Тоуни. Флаксен.
Это не фамилии. Это цвет волос.
Рыжий. Золотой. Песочный. Соломенный.
В моем мозгу сталкиваются и взрываются десятки мыслей. Ножницы. Их стук – когда Вивиан переворачивала шкатулку. Мама Эллисон в той ужасной постановке «Суини Тодда», от которой я почувствовала себя совсем худо. Персонаж, которого упекают в дурдом. Надсмотрщики продают его волосы изготовителям париков.
Вот чем занимался Чарльз Катлер. Поэтому у женщин на фотографиях длинные волосы, поэтому никто не удосужился записать их фамилии. Всем было наплевать на их личность, от которой остался только цвет волос.
Я задумываюсь о том, могли ли они знать, для чего жили в лечебнице. Они не были пациентками, они были товаром. И уж конечно, они не получили ни цента тех денег, которые заработал Чарльз Катлер на продаже волос изготовителям париков. Эта печальная истина полностью поглощает мои мысли, и я не замечаю, что в Особняк кто-то пришел.
– Есть тут кто? – доносится из холла.
Я кидаю фотографии в шкатулку и быстро закрываю ее крышкой. От резкого движения на моем браслете начинают петь птички. Я прижимаю руку к животу, чтобы они замолчали.
– Кто здесь? – зовет голос.
– Я, – громко отвечаю я, в надежде на то, что голос заглушит звук закрываемого ящика. – Эмма Дэвис.
Я встаю на ноги и вижу в дверном проеме Лотти. Я удивлена – и она тоже, явно не меньше моего.
– Я телефон заряжаю. Мне Минди сказала, что можно, если понадобится.
– Хорошо, что тебя не застала Френни. Она к такому строго относится. – Лотти оглядывается, чтобы проверить, нет ли Френни поблизости, а потом заходит внутрь с заговорщическим видом. – Мне кажется, это глупое правило. Я предупредила ее, что девочки поменялись. Что сейчас они постоянно сидят в телефонах. Но она настояла. Очень упрямая, сама знаешь.
Лотти подходит к столу, и на одно мгновение я решаю, что она знает, чем я занималась. Я готовлюсь к вопросам и угрозам – похожим на ту, которой Френни одарила меня с утра. Но Лотти смотрит на фотографии за моей стеной. Кажется, что они развешаны в случайном порядке. Цветные вперемешку с черно-белыми, коллаж размером в стену. Я даже вижу зернистое фото импозантного мужчины на фоне водоема (наверное, Полуночного озера). Дата нацарапана словно бы в спешке в правом нижнем углу: 1903.
– Это дедушка Френни, – говорит Лотти. – Тот самый Бьюканан Харрис.
Он крупный мужчина, что было типичным для богатых людей той эпохи. Широкие плечи. Большой живот. Огромные красные щеки. Он выглядит странным образом предсказуемо. Именно так я представляла себе человека, сделавшего состояние на вырубке деревьев, а потом затопившего долину для собственного удовольствия.
Лотти показывает на женщину птичьей внешности с того же фото. У нее большие глаза и губы как у куклы-пупса. Рядом с мужем она кажется карликом.
– Это бабушка Френни.
– Я слышала, что она утонула.
– Нет, умерла при родах, – говорит Лотти. – Утонул муж Френни.
– Как это произошло?
– Что именно, несчастный случай? Тогда я не работала на Френни. Я слышала, что они с Дугласом отправились поплавать поздно вечером. Ничего из ряда вон, они делали так каждый день. Только в тот раз Френни вернулась домой одна в истерике. Она кричала, что Дуглас ушел под воду и так и не появился снова. Что она искала, но никак не могла найти его. На поиски на лодках отправились буквально все. Тело нашли только на следующее утро. Его вынесло на берег. Бедолага. Да, в этом месте трагедии случались не раз.