— Рядом!
Фройляйн Майзельбах провела меня в узкую комнату, где стояли кровать, шкаф и комод. Над кроватью висели репродукции: «Арлекин» Пикассо, «Тигр» Марка. В рамочке — изречение Тагора: «Я спал и мне приснилось: жизнь — это радость. Я проснулся и увидел: жизнь — это долг. Я принялся за работу и вижу: долг — это радость». Или что-то в этом роде.
Ну да, ведь ей всего двадцать лет. В этом возрасте подобная ерунда кажется такой глубокомысленной! У меня вдруг возникла странная ассоциация — я вспомнил Фауста в комнате Гретхен: «Это дитя превзойдет невинностью любого ангела!»
Мне с трудом удалось отогнать от себя эту мысль и не улыбнуться. Я почувствовал неимоверное желание закурить, но спрашивать разрешения не стал, повернулся и снова направился в комнату предполагаемой преступницы Всюду за мной по пятам следовала ее тетя, глядя на меня с молчаливым неодобрением и опаской. Я бегло просмотрел книги: это были учебники по английскому языку. Потом заглянул в ящик письменного стола.
— Как я ни сожалею, фройляйн Майзельбах, но кроме адреса вашей племянницы мне придется взять для экспертизы кое-какие мелочи.
— Даже не знаю, что и сказать.
В ее голосе трогательно смешались покорность судьбе, строптивость и страх перед грозным представителем закона.
Глядя на нее, я подумал: вот почему у нас в стране так и не победила ни одна революция. Я лично никогда бы не позволил так обращаться с собой, как позволяют мне эти люди, не способные сказать ни слова наперекор. Мы не раз обсуждали с коллегами, почему нам никогда не возражают и не протестуют. Некоторые высказывали мнение, что подобное поведение — признак нечистой совести. Я не согласен. По-моему, у нации это просто в крови. Если кого-то всемогущий Господь наделил должностью, то, стало быть, он вручил ему и власть. А власть наша нация воспринимает с совершенным смирением, как какое-то стихийное бедствие. Землетрясение. Ураган. Это надо принять как должное, ибо ничего тут, дескать, не поделаешь.
Одним словом, из ящика стола Франциски Янсен я реквизировал папку с письмами, а также толстую клеенчатую тетрадь, в которой она вела дневник. Последняя запись относилась к июню этого года. Реквизировал я жакет и зеркальце. Фройляйн Майзельбах не прикасалась к нему, стало быть, превосходные отпечатки пальцев на нем принадлежали Франциске. Фройляйн Майзельбах, тихо всхлипывая, протянула мне большой бумажный пакет, чтобы все это сложить, оторвала листок от календаря и дрожащей рукой написала на обороте: «Франциска Янсен, отель «Венеция», Йелса, остров Хвар, Югославия». Я подчеркнуто вежливо поблагодарил и сказал, что пока еще ничего не доказано, а, значит, не стоит беспокоиться понапрасну. Может, все еще и обойдется.
Она спросила:
— А вы дадите мне знать, когда выяснится, что Франциска не…
— Тотчас же! — заверил я. — У вас есть телефон?
— Да.
Она назвала номер.
Я поблагодарил и вышел.
В универмаге «Вайнгеймер», рядом с которым мне, как обычно, не удалось найти места для машины, я взял личное дело продавщицы Франциски Янсен, заглянул к Штракмайеру-старшему, который оказал мне столь холодный прием, будто я лично был повинен в случившемся, и поехал на службу. Там я прямиком направился к шефу и доложил ему, что уже сделано и что я намерен делать дальше.
— Значит, пока все идет нормально? — проскрипел он. — Что удивительно: при обилии женщин трудно ждать хорошего конца, правда? Кстати, свяжитесь с отделом по борьбе с мошенничеством и наведите справки по их картотеке насчет покойного донжуана. Недавно на совещании речь зашла о том, что брачных аферистов стало заметно больше, так, может быть… Словом, справьтесь, не повредит!
— Хорошо, — сказал я и принялся за свои дела.
Перво-наперво отправил в Интерпол телеграмму с просьбой выяснить, проживает ли в отеле «Венеция» в Пелсе Франциска Янсен, и приложил описание ее примет, а также добавил, чтобы местная полиция была максимально осторожной.
Зазвонил телефон. Тот самый репортер из редакции бульварного листка. Когда я его отшил? Надо же, прошло целых три часа. Как летит время!
— Господин комиссар Клипп? У меня есть информация по поводу убийства в универмаге. Это верно, что подозревается некая Франциска Янсен?
— Кто, черт возьми, сморозил вам такую чушь? — рявкнул я. И сделал ошибку. Надо было сказать: «Янсен? Какая Янсен? Никакой Янсен не знаю. Вы ничего не путаете?»
А раз рявкнул, значит, выдал себя: так оно и есть. Вот влип!
— Я не уполномочен называть вам источник информации, — с холодным торжеством произнес репортер. Его явно распирало от гордости.
— Не забывайте, уважаемый, — сказал я уже спокойно, — речь идет о серьезном преступлении. Тут не до шуток. Так кто вам сболтнул такую чушь?
— Сожалею, но ничего добавить не могу. Благодарю!
Он повесил трубку.
С каким наслаждением я проучил бы этого наглеца!
На всякий случай я позвонил фройляйн Майзельбах.
— Говорит Клипп, — сказал я. — Фройляйн Майзельбах, слушайте внимательно. Если к вам придет кто-нибудь из газет, не говорите ни слова. Понятно? Иначе вы можете сильно навредить своей племяннице.
— Спасибо, — всхлипнула тетушка. — Но тут уже побывал один, который…
Выходит, я опоздал. Что до сенсаций, у господ вроде этого на них чрезвычайно острый нюх — как у лисиц в сумерки.
Я позвонил в универмаг и попросил к телефону очаровательную фрау Цирот.
— Вы давали какую-нибудь информацию репортерам? — спросил я.
— Нет, — ответила она.
— Если узнаю, фрау Цирот, вам не поздоровится, — сказал я. — Кроме вас мог проболтаться только доктор Тютер, во что я не очень верю. Он вряд ли хочет, чтобы название его фирмы мелькало в газетах в связи с убийством.
— Я никому ничего не говорила, — пролепетала фрау Цирот.
Я повесил трубку. Наш эксперт, которому я отнес дневник Янсен и то письмо к Ладике, дал однозначное заключение: все это написано одним почерком.
Я поставил фотографию девушки на письменный стол у ящичка с картотекой. Фройляйн Янсен выглядела на ней просто замечательно. Я поглядел на нее, повертел в руках карандаш и подумал — интересно, что она сейчас делает? Город изнывал от августовского зноя — шел двенадцатый час дня. Мой неуютный кабинет весь провонял куревом и мастикой для натирания полов. Неужели фройляйн Янсен плещется сейчас в Средиземном море?
Если она уехала в субботу вечером, то уже должна добраться до места. Может, сейчас как раз распаковывает чемоданы в номере. Или вышла на балкон и смотрит на яхты, скользящие по голубой воде. А из ресторана пахнет жареным мясом, с перчиком, с чесночком…
А вдруг она вовсе не в Иелсе? Где же тогда? Снова телефонный звонок Не дают разыграться воображению. Хорошо было Шерлоку Холмсу: красное вино, трубка, ноги у камина. Впрочем, при такой жаре камин был бы, пожалуй, ни к чему.
— Клипп у телефона, — сказал я в трубку. Звонили из лаборатории. Пятна крови на жакете были той же группы, что и у Ладике. Последовал целый ворох научных терминов, без которых они почему-то не могут обойтись. Я слушал, не вникая, и продолжал разглядывать фотографию.
«Бедная ты, бедная», — подумал я и сказал в трубку:
— Благодарю вас.
— Я пришлю вам письменное заключение, — сказал коллега из лаборатории.
— О’кей, — ответил я. — До скорого.
Девять часов спустя я уже сидел в югославском экспрессе. Стоило мне поставить чемодан на багажную полку, как он свалился и набил мне шишку на лбу размером с пол-яйца. И вот я сидел, держась за голову, и мысленно прокручивал события этого дня.
В половине четвертого мы получили телеграмму из Интерпола: да, объявленная в розыск Янсен в Иелсе обнаружена. В четыре я вместе с Фойерхаком сидел у шефа.
— Я разговаривал с Висбаденом, — сказал шеф. — Практически никаких шансов, что югославы выдадут девушку, если мы затребуем. Висбаден говорит — маловато улик.
— А группа крови? — возразил я.
Шеф пожал плечами:
— У нас нет с ними договора о выдаче преступников.
— Если бы кто-то мог поехать туда, встретиться с Янсен и допросить ее, наверное, удалось бы получить от нее признание, — сказал я задумчиво. — Все бы и выяснилось.
— Еще бы! Как вам не поехать на Адриатику! Это вы здорово придумали, — проблеял Фойерхак.
Он не мог мне простить одного случая, когда я испортил ему все показатели, поймав внеочередного преступника.
Шеф долго молчал.
— Вы что же, Клипп, полагаете, что она пожмет вам руку и с радостью позволит препроводить себя на родину, где ее ждет тюрьма? — спросил он наконец.
— Нет. Но если она сознается, мы сможем добиться ее выдачи, — возразил я.
— Если, конечно, она и в самом деле преступница, — ввернул Фойерхак и уставился на меня. За свои глаза, как у сенбернара, он получил у нас кличку «Белло». И поделом.
Шеф принялся поглаживать средним пальцем правой руки несуществующие усы, что у него было проявлением задумчивости. Мы с благоговейным молчанием ждали результатов его умственной деятельности. Между оконными рамами жужжал шмель. Я встал и выдворил его. Никакого меда в этом кабинете он не нашел бы, сколько бы ни старался.
Шеф вдруг поднялся и сказал:
— Подождите здесь, пожалуйста.
И вышел из комнаты.
— Очень интересно, — буркнул Фойерхак.
— Мне тоже! — откликнулся я.
Впервые за долгое время мы сошлись во мнении. Но столь трогательного единодушия было недостаточно, чтобы тут же перейти к дружеской болтовне. Минут десять мы молча курили. Зазвонил телефон, но ни один из нас не взял трубку. Звонки продолжались секунд шесть, потом снова наступила тишина. Мне надоело сидеть, но как только я встал, чтобы подойти к окну, вернулся шеф.
— Ваш заграничный паспорт в порядке, Клипп? — спросил он.
— Конечно! — ответил я, с живым интересом ожидая продолжения.
— Начальник дал согласие. Как можно быстрее отправляйтесь в эту дыру — Йелсу или как ее там, и берите в оборот мадемуазель Янсен. Мы полагаем, что вам следует на время сделать вид, что вы приехали отдыхать, не раскрывайте себя, пока наши подозрения не подтвердятся. Понятно?