— Вы спасли мне жизнь, — сказала она.
— Великолепно! — ответил я. — Но чествование, подобающее случаю, придется отложить. Идите на корму, снимите с себя все мокрое и наденьте халат. Я не могу управляться с лодкой, когда у меня одно весло, и одновременно нянчиться с вами.
Она перебралась на корму.
— Снимите все мокрое, — повторил я свирепым голосом. — Становится холодно! Раз уж я не позволил акуле поужинать вами, мне вовсе не хочется, чтобы вы скончались от воспаления легких на необитаемом острове, куда нас, быть может, вынесет. Кто мне там будет штопать носки? Так что давайте скорее! Я не смотрю!
Пока она шуршала за моей спиной, я попробовал грести стоя. Минут через десять я выдохся, ничего не добившись, потому что лодка неизменно разворачивалась носом в открытое море. А там с подветренной стороны снова показалась наша подруга акула.
— Вы готовы? — спросил я через плечо.
— Да, — сказала Франциска тихо.
Я обернулся. Она сидела, уютно завернувшись в слишком просторный для нее халат.
— Спокойствие! — сказал я голосом Деда Мороза. Что касается лицедейства, я в этот день просто превзошел сам себя. — Только спокойствие! Самое ужасное, что с нами может произойти, — нас занесет на остров людоедов. Правда, перед тем как съесть, им придется нас откормить. На завтрак, обед и ужин — овсяная каша со сливками и медом, а в перерывах пшеничный суп с маслом.
— От пива тоже неплохо поправляются! — сказала она.
Слава богу, чувство юмора потихоньку возвращалось к ней.
— Против пива я ничего не имею, — сказал я и засмеялся.
Она слабо улыбнулась, но даже это обрадовало меня. А есть уже хотелось — что верно, то верно.
— Я слышал, в Китае акульи плавники считаются деликатесом. Франциска, вы случайно не захватили большой разделочный нож, а то я бы отхватил кусочек на две порции!
— Она все еще здесь? — спросила Франциска в ужасе.
— Да, — ответил я и показал вперед, туда, где кружила эта гадина. — Она. полюбила нас как родных. Не исключено, что она лизнула францискиной крови, лакомка, и Франциска пришлась ей по вкусу. Впрочем, я не могу ее в этом упрекнуть.
— Прекратите, Лео, — сказала она. — Это вы перевязали мне ногу?
— Нет, — ответил я. — Здесь побывал главврач университетской клиники в Эппендорфе.
— Ох, Лео… — сказала она тихо.
Мы помолчали. Лодку относило все дальше в море.
— Дайте-ка я сяду рядом с вами! — сказал я. — Во-первых, я еще раз хочу забросить якорь. Может, он на наше счастье зацепится за какую-нибудь подводную скалу, и тогда мы остановимся. По мне, лучше до утра удержаться в зоне видимости с побережья, чем оказаться унесенным к людоедам, которые станут откармливать нас овсянкой. Экая мерзость! Во-вторых, я закрою вас от ветра хотя бы с одной стороны. В-третьих, равно как и в-пятых, мне и самому холодно.
Без лишних слов она подвинулась. Я опустил якорь в воду, крепко привязав цепь к скамейке морским, хотя, быть может, и небезупречным узлом. Затем, чтобы не так дуло, опустился на дно лодки рядом с ней. Франциска прижалась ко мне. Холодало. Прежде чем устроиться поудобнее, насколько позволяли обстоятельства, я встал еще раз, взял мокрые Францискины трусики, которые лежали на скамейке, привязал их к веслу и вставил его в отверстие на передней банке.
— Замечательный флаг! Неужели он не привлечет ни одного рыбака?
Затем я сел рядом с девушкой. И когда, наконец-то, снова обнял ее за плечи, то обнаружил, что могу сидеть так бесконечно долго — до тех самых пор, пока нас не выловят где-нибудь в районе мыса Горн. Она повернула голову, прижалась ко мне и поцеловала в губы. И тут я послал ко всем чертям наше бедственное положение, подозрение в убийстве, акулу, служебные обязанности и начал целовать ее сам. Долго и нежно, так, что меня бросило в жар.
Лодка, покачиваясь, уносила нас все дальше к югу, на мачте развевались белые трусики, и луна, казалось, подмигивала нам. Все было полно романтики и неподдельного волшебства. Чтобы перевести дух, я вытащил из кармана сигареты. Оставалось всего семь штук. Они были слегка помяты, но, к счастью, не поломались. Мы молча выкурили одну на двоих.
— Интересно, нас будут искать? — спросила Франциска.
— Возможно, — ответил я, — но наверняка не с самого раннего утра. А к тому времени бог знает куда нас унесет.
— Но они могут подумать, что мы специально ушли в море, — размышляла она.
— Да, — сказал я. — Все равно хватятся лодки.
Помолчав, она сказала:
— Почему мы не встретились раньше, Лео? Я имею в виду — до Фреда.
— До Фреда? — переспросил я.
— До Ладике, — уточнила она. — Почему мы не встретились раньше?
— Я так редко хожу покупать себе игрушки, — ответил я, трогая ее волосы, которые были еще влажными от соленой воды и завивались в упругие локоны.
Была половина второго. У меня создалось впечатление, что нас тащит медленнее, чем раньше. Может, из-за якоря, который цеплялся за дно. Я огляделся. Вроде бы, лодка изменила направление движения относительно луны. Впрочем, нет. Это луна переместилась. Огни позади уже исчезли. Или они погасли, или нас унесло слишком далеко от берега. Вокруг я видел только воду.
И тут, довольно близко от нас, снова показался акулий плавник.
Половина второго. Еще целых два часа до восхода солнца, когда наши шансы быть обнаруженными увеличатся.
— Когда у тебя день рождения? — спросила Франциска.
— Двадцатого февраля.
— Ты — Водолей! — констатировала она.
— Да. Ты веришь во все это?
— Я всегда читаю гороскопы. И если они благополучные, верю в них.
— Очень практично! — рассмеялся я. — А ты кто?
— Близнецы, — ответила она.
— Ах ты, Боже мой! — воскликнул я. — Близнецы! Я слышал, у Близнецов трудный характер.
— У меня тоже?
— Без всяких сомнений! — ответил я.
Она затихла.
— Я тебя обидел? — встревоженно спросил я.
— Нет, что ты, — ответила она и вложила свою нежную, теплую руку в мою.
Лодка покачивалась на волнах. Я ждал следующего вопроса, который был так же неотвратим, как предстоящий восход солнца. Разумеется, он последовал.
— Кем ты работаешь, Лео?
Я был начеку и без запинки соврал:
— Учителем. В одном профессиональном училище.
Я никак не мог решиться рассказать ей всю правду. К счастью, она оставила эту тему и спросила о другом.
— У тебя есть?.. — Она подыскивала слово. — У тебя есть подруга?
— Конечно, — сказал я, — а как же.
— А где она?
— Здесь! — ответил я и, приподняв ее подбородок, притянул к себе.
— Ты врешь, — сказала она, переводя дыхание после поцелуя.
— Нет, хотя я уже много раз был близок к тому, чтобы влюбиться по уши. Но никогда еще обстоятельства не складывались столь удачно. То не хватало дрейфующей лодки, то луны, то акулы. Только сегодня все подобралось наилучшим образом.
— Перестань! — сказала она и потерлась холодным носом о мою шею. Я закурил новую сигарету, и мы затягивались ею по очереди Вдруг от сильного толчка она выпала из моих рук Франциске на колени, и прежде чем я успел подхватить ее, прожгла дырку в халате.
— Акула! — простонала девушка.
— Нет, якорь, — возразил я.
Якорный канат был туго натянут. Видимо, он за что-то зацепился. Лодку медленно водило из стороны в сторону.
— Какая жалость! — сказал я. — Теперь мы не попадем к людоедам.
— А я так надеялась увидеть, каким ты будешь, когда тебя откормят!
Так шло время. Мы зубоскалили и дурачились, курили и целовались. Я прилагал все усилия, чтобы поддерживать беззаботные разговоры, так как серьезных вопросов боялся. Потом девушка уснула у меня на плече. Рука затекла, но я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить Франциску.
Около трех часов на востоке забрезжил рассвет, и стало так холодно, что я отчетливо услышал, как Франциска, проснувшись, застучала зубами.
— Что же мне делать, Лео? — с трудом выговаривая слова, спросила она тихо, еще плотнее запахивая халат и крепче прижимаясь ко мне. — Что будет, если они так и не смогут раскрыть убийство Фреда?
— Давай будем ломать над этим голову, когда окажемся на суше, мое сокровище! — Я постарался не выдать неуверенности.
— Ты сказал «мое сокровище»?
— Гм, — удивился я сам. — Вроде сказал.
— Я — твое сокровище? — проворковала она.
— Притом самое большое, — ответил я. — Даже с гастрономической точки зрения. Если нас не найдут дней пять или шесть, я тебя просто съем. Да что там! Я уже сейчас прикидываю, в каком месте ты самая вкусная!
— Ты чудовище! — сказала она нежно.
Предпоследняя сигарета. Затем она начала снова:
— Нет, серьезно, Лео. Я не хочу в тюрьму. Как ты думаешь, меня отпустят, если я добровольно вернусь домой и скажу: «Вот она — я. У меня абсолютно чистая совесть! Клянусь, что не убивала этого человека».
— Перестань все время думать об этом, Франциска. Так можно сойти с ума!
Я представил, как она возвращается домой в Гамбург и заявляется в полицию. Представил, как она сидит в кабинете у следователя: «У вас была интимная связь с господином Ладике, не так ли? Он плохо обошелся с вами? Вы ждали от него ребенка? Где вы делали аборт? Вы отказываетесь давать показания? Мы должны это знать, чтобы проверить! Итак, у вас была ссора в субботу вечером? А как вы объясните пятна крови на рукаве вашего жакета?»
И снова, снова одни и те же вопросы — дважды, трижды, пять раз в день, а в перерывах — камера предварительного заключения, здоровенная равнодушная надзирательница: «Янсен, на допрос!» И бряцание ключей, и шаги за дверью, еда в алюминиевых мисках, звезды по ночам в зарешеченном окне, и опять следователь: «Об этом вы вчера говорили по-другому, фройляйн Янсен. Вы ненавидели Ладике? Да? Так. Ну, вот видите, после всего, что вы сказали, это добровольное признание в вашем положении… Нет? Увести!» Она просто не вынесет этого. Вероятно, на третьи или четвертые сутки нервы не выдержат, и она закричит: «Да, да, да — я убила его! Только оставьте меня в покое!» «Почему же вы сразу не признались? Ну, рассказывайте, теперь я уверен, что смягчающие вину обстоятельства…» И так далее, и тому подобное.