Каждый месяц довольно долгое время Жан-Клод говорил нам, что его друг придет и все починит. Мы купили дрова, купили печку, мы ждали. Печной маг так и не появился. К концу следующего года мы сами научились чинить печку, лишь бы не проводить мерзлую зиму в доме.
Первое Рождество нашей новой жизни мы отпраздновали бокалом ледяного шампанского, которое даже не пришлось охлаждать в холодильнике – мы просто оставили его на кухонном столе и закусывали его индейкой из барбекю и картошкой из микроволновки.
Вскоре после Рождества к нам пришел кот. У меня никогда не было домашних животных, я не хотела их заводить и не собиралась заводить животное во Франции. Но все изменилось, когда мы поехали в супермаркет в старинный портовый город Булонь-сюр-Мер и вернулись с тем, чего не планировали.
Мы сидели с отчимом Марка Дейвом и с его мамой Сильвией в ресторане в ТЦ, где обычно собиралась куча бездомных котов и выпрашивала еду. Сильвия внимательно наблюдала за французом за соседним столиком, который наслаждался каждым кусочком своего стейка-тартар.
– Это же сырой фарш, – прошептала она с ужасом в голосе. Неожиданно она вскрикнула. «Черт побери, – подумала я, – ему что, принесли улиток?» Но нет, она сказала, что увидела, как на маленького котенка напал большой кот на парковке у ресторана – но мы ничего не увидели. Марк снова подлил ей вина, и мы продолжили ужин, не вспоминая об этом.
Когда мы после ресторана подошли к машине, Марк наклонился и вытащил котенка из-за одного колеса. Он был покрыт кровью, не двигался и просто лежал жалкой тряпочкой. Мы не могли его оставить, и, хотя мы ничего не знали о котах, мы решили забрать его домой и как минимум обеспечить ему безопасную последнюю ночь.
По пути домой мы заехали к ветеринару и купили еду для котят, молоко и пипетку, чтобы капать молоко котенку прямо в рот. Мы положили его в картонную коробку вместе с одеялом, мисочкой с водой и газетами и оставили в гостиной перед тем, как ложиться спать. Мы не думали, что он выживет, учитывая его тяжелое состояние.
Я проснулась довольно рано и внезапно увидела, что котенок убежал. Но недалеко – он сбежал из коробки и теперь весело бегал по кухне, ныряя под шкафчики, играя и мяукая. Это был мальчик, и мы назвали его Уинстоном в честь Черчилля. Он был очень милым – белый, с черными пятнышками на голове и черными как будто крылышками на спине. У него были ярко-голубые глаза, а ветеринар, к которому мы его отвезли, сказал, что ему всего около четырех недель. Через какое-то время раны затянулись, он ел все больше и больше, и теперь он – самый большой кот в деревне.
Уинстон недружелюбен. Он может быть нервным и напряженным, он не любит людей, боится громких звуков и не зайдет в дом, если там играет музыка или если в доме есть кто-то еще. Он очень нежно относится ко мне и издает много разных звуков. Больше всего на свете он любит выкапывать то, что я только что посадила в грядку.
Появление Уинстона стало первым шагом к животноводству. Каждую неделю мы ездили в Булонь и покупали ему корм. Через три месяца после того, как мы нашли Уинстона, Марк заметил, что в одной из стеклянных клеток в магазине уже как минимум восемь недель сидела собака. Это было печальное красно-коричневое создание. На клетке было написано «Пинчер», а цена была снижена. Марк попросил работника магазина вытащить собаку из клетки, чтобы на него посмотреть. Я всегда боялась собак, но большие и печальные карие глаза этого песика растопили мои сомнения, а слабые помахивания хвостом разбили сердце. Марк сказал, что собаку наверняка усыпят, если не продадут.
– Я всегда хотел добермана-пинчера, – сказал он, смотря мне в глаза. Что я скажу – когда я так сделала, мы купили дом. Мы вышли из магазина с собакой, которую назвали Черчилль. Оказалось, что он вовсе не доберман, а немецкий пинчер.
Черчилль не считает себя псом. Надо было назвать его Пиноккио, потому что он думает, что он настоящий мальчик и хочет участвовать во всем, что делаем мы. Еще он не любит быть один. Днем это было вполне нормально, но ночью в своей лежанке в другой комнате он просто бесконечно выл.
Через месяц к нему присоединилась его соседка по стеклянной клетке. Ее определили как спаниеля и цена на нее тоже была снижена. Как и Черчилль, она явно не привлекала ни одного покупателя. Как только мы ее забрали, Черчилль перестал плакать по ночам и с тех пор они стали неразлучны. Вскоре магазин закрылся, что для нас стало облегчением, иначе бы мы обзавелись дюжиной печально выглядящих собак.
Новую собаку мы назвали Элла Фицджеральд, в честь одной из наших любимых певиц. Через несколько месяцев после ее появления стало очевидно, что она вовсе не спаниель, несмотря на ее документы. Милый щеночек, которого мы принесли домой, уже был великоват для спаниеля. У нее спутанный темно-золотой мех, белые лапы, светлая отметина на груди и огромные карие глаза. Она на самом деле дворняга, в основном немецкая овчарка, и она очень нервная. У меня есть несколько фобий – пауки, высота, полеты на самолете, зубные врачи, – но у Эллы их куда больше. Она не любит пульты, нам приходится их прятать, иначе она их съест. Она не любит столбы для забора и грызет их до тех пор, пока не начинает казаться, что гигантские бурундуки играют в саду. Она ненавидит шумных детей, незнакомцев, странные звуки, других собак, не наших котов и куриц. Вообще, конечно, она так много всего не любит, что написать список было бы сложно. Она радостно выдергивает из стены гвозди и жует двери. Как-то раз она съела кожаный диван. Черчилль, ее сообщник, радостно пляшет вокруг, пока она шалит, а затем сообщает нам о том, что Элла опять нахулиганила – но, конечно, уже после того, как все сделано. Она самая любвеобильная собака, и перед взглядом ее карих глаз я не могу ее отчитывать.
Мы продолжали работать над домом с котом и двумя собаками, которые жили с нами среди мешков с цементом, тюбиков краски, гипсокартона и тысяч инструментов.
Глава 11. Лучшие планы мышей и людей
Мы выжили той зимой потому, что не давали огню погаснуть, и потому, что были одеты в два слоя одежды до прихода весны. Растения пробились через замерзшую почву и расцвели, мы просыпались под пение птиц, и было достаточно тепло, чтобы работать, не надевая толстых перчаток, которые сильно мешали.
Мы прочитали много книг о жизни во Франции, чтобы понять, что нам надо внимательно отнестись к административным ограничениям, связанным с ремонтом дома. Казалось, что в каждой статье о жизни экспатов была какая-то история о великодушном мэре, который из кожи вон лезет, чтобы помочь приезжим обустроиться в новом месте.
Наша история оказалась не такой.
Мэр – это довольно важная фигура во Франции, потому что у него много власти. Существует примерно 36 700 мэров – достаточно, чтобы заполнить стадион O2 Arena дважды. Мэры – это маленькие короли коммун, несмотря на то что в 80 процентах этих коммун меньше тысячи проживающих. У моей собственной деревни, например, есть мэр. В деревне 142 жителя, включая тех, кто не проживает там постоянно. У соседней деревни тоже есть мэр, на 180 человек, и так далее. Когда ты мэр, размер важен, но не так уж сильно. Наш недавно построил новую дорогу через деревню, потому что старая начала разваливаться из-за множества проезжающих тракторов и нескольких тяжелых зим. Некоторые жители деревни говорят, что настоящая причина постройки новой дороги заключалась в том, что новый трактор мэра не проезжал по старой. Мой кусочек дороги, небольшой аппендикс с поворотом, был оставлен в изначальном виде. Всем остальным достались новые съезды, заборы, бордюры и прочие украшательства. Стоимость всего этого великолепия длиной в милю подходила к полумиллиону евро. Мы были поражены. И взволнованы, что этот счет поделят на 142 жителя деревни (хотя туда не были бы включены дети, так как их должны были бы субсидировать родители). Мы ничего еще не слышали, но это была Франция, и поэтому мы иногда просыпались среди ночи от кошмара о том, как нашу жизнь разрушил счет за дорогу.
Когда дело доходит до бюрократии, часто кажется, что чем она сложнее, тем больше нравится французам. И правда, они бы выиграли золотую медаль на олимпиаде по созданию сложного, выматывающего административного процесса.
Мы решили, что хотим увеличить кухню. Это была длинная, узкая комната с тремя дверьми и большим окном, которое занимало большую часть стены и выходило в сад. Именно благодаря ему я влюбилась в дом. Но из-за него на кухне не оставалось места для шкафчиков. Мы спросили соседей, как они отнесутся к тому, что мы пристроим маленькое помещение, примерно на 15 квадратных метров, к задней стене дома, чтобы сделать кухню побольше. Не то чтобы они могли видеть что-то в нашем саду, потому что он был окружен высоким забором, но казалось, что так следует сделать. Они сказали, что не видят проблемы. Мы также хотели сделать в крыше окна, чтобы в дом поступало больше света. И снова они не увидели проблемы.
Я подготовилась заранее. Из книжек я узнала, что нам нужно просто уведомить мэра о том, что мы хотим сделать, получить разрешение, предоставить схемы и чертежи и заполнить пару документов. Это казалось довольно простым в том случае, если вы верили в то, что написано в книгах, и не принимали во внимание постоянное изменение правил разными администрациями – казалось, что один и тот же запрос обрабатывается в разных местах совершенно по-разному.
Марк измерил дом, нарисовал картинку, сделал фотографии и начертил план. Мы заполнили документы и поехали с ними в ратушу, чтобы показать это все мэру.
Он вытащил бумагу, подтвердил, что видел наши планы и нашу просьбу о перестройке дома. Мэр лихо подкрутил усы и поставил на наши документы печать об одобрении.
Мы были в шоке. Все всегда жаловались на то, как сложно получить разрешение на строительство во Франции. Это было легко. Мы улыбнулись и пожали руку мэру – с определенным энтузиазмом.
Мы собрали бумажки и направились к двери.