Образно говоря.
Ветер задувает под полы зеленого вельветового пиджака, мороз покусывает шерстяной шарф из России, снега не видно, пронизывающий ветер забирается в брючины, в рукава. Дорожные рабочие доброжелательны и указывают дорогу в сабвэй. Большой проспект. Большие дома. У Бахмана был широкий размах.
Бродвей 555: его бывшая галерея, которой гордился. Размеры которой описывал бесчисленное количество раз. Три пятерки не видно, голова запрокинута, мышцы шеи немеют, «Магазин Женской Одежды Энн Тэйлор» — на вывеске темнеют слова.
Снаружи аккуратная, кураторского вида, опрятная женщина (которая, несмотря на географическую близость с «Энн-Тэйлор», никогда не напялит этих богато-безыскусных, буржуазных одежд) с грязной шваброй нацеливается на стекло: взгляд у нее пристальный — сначала на швабру, потом на меня.
Слева в стене — боковая, маленькая, тоже аккуратная дверь: запрятанный в глубине дома вход на верхние этажи. Небольшой листок на стекле двери: что-то про хэппенинг, что-то, жирно, про спонсирующие организации и аббревиации, а дальше, курсивом, почти непрочитываемые имена, имена, имена, так и не достигшие имманентности имена.
Вваливаясь в объятья «Женской Одежды»: просторное помещенье, лепнина, паркет. Пространство — воздух внутри кажется голубым — полупустое: кое-что уже слетело с черных пластмассовых плечиков, кое-что еще там висит.
Псевдо-пейзанские серьги, божественно невесомые тряпки, ремни. Распродажа. У входа ухоженные продавщицы стоят как манекены, ребром ставят вопрос: «Как вам помочь?» «Мне уже никак не помочь» — мысль в голове. Вторая мысль: «Вопрос — автономный принцип, который может рассматриваться сам по себе». Вслух: «Да я не покупаю, я пока просто гляжу».
Третья мысль: «Ответ знание сужает и ущемляет». Вслух: «Если мне что-нибудь будет нужно, я вас позову». Про себя: «ГДЕ?» В самом конце помещения — «ГДЕ, ПОЧЕМУ?» — пустота. И там стоят настоящие белые манекены в задумчивых (вряд ли заученных) позах. Они обнаженные, они неживые, ничто не спадает с их плеч.
Мраморная покатая грудь, свалившийся лифчик лежит на полу.
Уже почти все распродали и полупустое помещение магазина напоминает музей.
Манекены — не просто подставки и плечики для женской одежды. Манекены — статуи, манекены — мой плач. Они проводники в прошлое, произведенья искусства. Вот тут пятнадцать лет назад вместо этих подручных кукол ходили кураторы, висели картины.
Вот здесь вместо никому не нужных свитеров из свалявшейся шерсти стояли скульптуры.
Вот сюда акционист Улай привел тридцать шесть чернокожих бомжей.
Вот сюда они, грубые, громкие, завораживающие своей самостью, прямотой и правотой, со скатками и кружками, шли. Вот здесь бренчали их железные цепи, монеты. Вот здесь расфуфыренные, раскрашенные, как фарфор, нью-йоркские дивы пили шампанское и отщипывали хвостики у шоколадной клубники, отставив мизинец. Вот здесь фланировали фатоватые фаги и сторонились плохо пахнущих негров. Вот здесь запах Шанелей, Диоров и Фаренгейтов смешивался с запахом застарелой мочи.
Ах, это конфетти общественного конфуза, этот сложносочиненный запах скандала: богатые бездельники и богемные дивы — и в противовес им бомжи.
Меня вдруг пробило и я по неосторожности зацепилась за голый гипсовый манекен, а потом сползла к неживым гладким ногам: вот здесь он был, по этому полу ходил и вот здесь сейчас я.
Рукой впитала в себя шершавость и хладность паркета.
Со стен глядели полароидные черно-белые снимки. Улыбающиеся белозубые бляди-модели вместо улаевских черных бомжей. Рука Бахмана дотронулась до моей застывшей в ожиданье макушки. Шелковые красные шары в воздухе, перед глазами. Золотые ресницы, золотая пыльца: совершенство любви. Свежесть и дуновение — будто где-то распахнули окно. Почему-то вспомнилась маленькая боковая дверь на верхние этажи. Абракадабра аббревиаций, имена, имена, имена. Откуда в магазине женской одежды вдруг взялись мужские ботинки, галстук, рубашка? Что-то двигалось и изменялось, что-то росло, но так неуловимо, что источника было никак не найти.
Манекен, приблизившись, заговорил: «Вы нашли все, что вам нужно?» Ответ: «Да, я нашла». Шатаясь, как после бессонной ночи, вышла из магазина. Оранжевые дорожные рабочие испарились, ветер не дул, неожиданно стало тепло. Разгоряченные щеки и желание жить для него — ерунда, что уже мертв. Вечером в баре когда-то работавшая на него фотографша уточнила, что бахмановская галерея была не на первом, где сейчас магазин женской одежды, а на втором этаже.
from
— Дорогая Маргарита, было бы здорово, если бы ты организовала мне выставку в США. У меня есть целая сокровищница полароидных снимков, скопившаяся еще с семидесятых годов. К сожалению, обо мне знают лишь по нашим акциям с Абрамович, но меня совсем не устраивает такое положенье вещей.
Не только потому, что я заслужил большего, но и потому, что мои работы, сделанные и ДО, и ПОСЛЕ Марины, вдохновили целое поколение перформансистов.
Для всего этого необходим интересный кураторский ракурс. Чтобы изменить ситуацию, вероятно, нужен артдилер, который выставит мое творчество в правильном месте и введет его в нужный контекст.
Секс сух, как пара слов, оброненная в одночасье.
Как стерильные, протертые спиртом, пустые столы в кабинете врача.
Не рука в тряпичной темноте складок — будто мышь скребется в углу.
Будто тряпка трет с усилием пол.
……………………………………………………………………………………
Неожиданно в голову приходят теплые, животворные мысли, будто в теле вдруг обнаружился подземный ключ. Конькобежец легко скользит по влажному льду.
……………………………………………………………………………………
Его образ, разъятый на части и посему несоставимый в одно: передо мной.
Кристаллы смерти, белая пыль, вброшенная в пустое пространство.
Парящая в воображении голограмма вместо гладкого голого тела.
Архивные электроны и элегантные арткаталоги вместо эмоций, эрзац вместо эрекции.
ПОЧЕМУ? ГДЕ?
Первый всхлип, последний рывок.
……………………………………………………………………………………
Вот он уже здесь: сосредоточиться, объединить секс и искусство, смерть и жизнь, балансирующую на самой грани ритмично движущегося на простынях тела.
Сердце стучит, будто кто-то всем весом давит на грудь.
Только что был далеко, и вот уже кажется, что нет никакой разницы: жив или мертв.
Ведь даже мертвый, он ухитряется принести мне физическое ощущение счастья.
from
В 1992-м году я сделал серию из тридцати шести больших фотопортретов бездомных негров Нью-Йорка. К этим портретам я добавил около дюжины фоторабот, посвященных борьбе за гражданские права в США.
На открытие выставки пришло очень много народу. Мои тридцать шесть черно-белых портретов красовались на стенах. Кроме того, я пригласил всех изображенных на портретах бездомных (36 чел.) в галерею и лично, буквально за руку, провел каждого из них вовнутрь, протискиваясь сквозь толпу.
Я раздал им огромные кружки, на которых было написано «Я обожаю Нью-Йорк» и пообещал, что к окончанию выставки они доверху заполнятся мелочью богатеев. Посетители же были сражены не только изображенными на Полароидах (чернокожие бездомные в рубище и рубцах — разве это гламур?), но и тем, что все «модели» присутствовали в галерее.
Очень немногие заинтересовались таким поворотом событий и стали заводить разговоры с бездомными, чего бы никто не стал делать на улице, когда все спешат и отмахиваются от этих уличных демонов и в лучшем случае кидают в их шляпу или кружку монетку — а в худшем случае туда просто плюют!
Несмотря на энтузиазм и денежные вложения Бахмана, на выставку не появилось ни одного отклика, ни одной рецензии в центральной или глубоко периферийной газете.
Ни слова — тлетворная тишина!
Видимо, местных арт-критиков взбесил сам факт того, что какой-то выскочка-европеец ярко и неприкрыто «комментирует» борьбу за гражданские права в США.
Другой выставочный зал Бахман отдал Джеймсу Ли Байарсу, видимо, зная, что мы с Байарсом были друзьями.
Байарс все покрыл черной матовой краской: стены, полы, потолок. Зал был абсолютно пустым и только на полу можно было разглядеть какой-то крохотный, плохо различимый предмет. Это была дробинка от пугача.
Вход в зал был прегражден при помощи черного витого каната, и Байарс стоял перед этим канатом с угрожающим видом, стесняя и пугая людей.
И над всем этим действом парил и царил Бахман, всецело доверившийся нам и положившийся на наш гений и вкус.
to:
— Дорогой Дон![29] Знаю, что Вам нравится моя проза, но пишу Вам по личному поводу. Как на армянском ответить на вопрос «Сколько машин?»
Возможно, Вы слышали о Джеймсе Ли Байарсе, который мечтал создать Центр Вопросов. Джеймс Ли заявлял, что Будущее Вселенной зависит от того, какие мы поставим вопросы — но ответы совсем не важны.
Обзвонив всех выдающихся мыслителей современности, Байарс понял, что его проект провалился, ибо мыслители не только не предоставили ему списка вопросов, но просто-напросто отказались с ним говорить.
Вот и передо мной стоит задача, к которой не знаю, как подступиться.
Вот и передо мной маячит вопрос, который безуспешно всем задаю.
Бахман по происхождению был армянин.
Сколько у него было машин?
Или, может быть, он имел в виду количество машин, которые ему необходимо продать, чтобы расплатиться с долгами?
Он издал выставочный каталог Уорхола с картиной под названием «Пять смертей»