Вторичный допрос Дамьена составляет точное повторение первого.
Однако при третьем допросе одно обстоятельство дало совершенно другой оборот этому делу.
Там, где ни щипцы господина де Машо, ни все усилия великого Прево не имели никакого успеха, там, с надеждой на успех, решился сделать попытку один простой офицер городской стражи по имени Бело. Это был молодой человек в высшей степени честолюбивый и сгоравший желанием выдвинуться и составить себе карьеру.
Он уверил маркиза де Сурша, что Дамьен высказал ему столько доверия и симпатии, что он берется на себя добиться от него показаний, которые так важны для спокойствия государства.
Ему дали на это разрешение, и не прошло суток, как он уже вручил своему непосредственному начальству письмо, адресованное на имя короля. Письмо это писал он сам со слов преступника. Вот копия этого письма.
«Ваше Величество!
Я глубоко скорблю о том, что имел несчастье к Вам приблизиться; но если Вы не перейдете на сторону вашего народа, то в самое короткое время, может быть через несколько лет, Вы сами, дофин и еще некоторые лица неизбежно должны будут погибнуть. Грустно подумать, что жизнь такого доброго государя будет в опасности вследствие излишней снисходительности к духовным лицам, которых он облекает своим полным доверием. Если Вам неугодно будет принять заблаговременно меры, то обрушатся на нас несчастья, опасные для благосостояния Вашего королевства.
Некоторые из подданных Ваших, будучи главными виновниками всего дела, уже отступились от него. И если у Вас не будет сострадания к своему народу, если Вы не прикажете духовенству причащать умирающих; если Вы будете допускать такие явления, какое было, например, в Шателе, где священник, причастив умирающего, должен был бежать, а суд велел продать утварь его, то повторяю Вам, что Ваша жизнь постоянно будет в опасности. Будучи совершенно убежден в справедливости своего мнения, я осмеливаюсь уведомить Вас об этом через офицера, подателя этого письма, который пользуется полным моим доверием. Архиепископ Парижский – виновник всех смут, потому что по его милости запрещено причащать умирающих. Совершив ужасное преступление против Вашей священной особы, я, принося это чистосердечное признание, осмеливаюсь надеяться на великодушное милосердие Вашего Величества.
Я позабыл уведомить Ваше Величество, что, несмотря на приказание Ваше не причинять мне никакого вреда, господин вице-канцлер пытал меня: для этого он велел накалить двое щипцов и, держа меня своими собственными руками, приказал жечь мне ноги, что и было исполнено; затем он велел принести дров, жарко накалить печь с тем, чтобы кинуть меня туда. Без всякого сомнения, если бы господин Леклерк не воспротивился выполнению намерения господина канцлера, то я в настоящее время уже не имел бы возможности известить Ваше Величество о том, что было сказано мною выше.
Несчастный Дамьен показал себя в этом письме. Гордясь возможностью непосредственно говорить с самим королем, он начинает свое письмо суровым тоном полупомешанного фанатика, а заключает его лукавым воззванием к монаршему милосердию.
На обороте второго листа этого письма находились еще следующие строки:
«Господин Шагранж второй, Бэсс де Лисси, де ла Гиони, Клеман, Ланбер, президент де Рие-Бонненвилье, президент де Масси и почти все. Необходимо восстановить Парламент и дать обещание не преследовать как вышеупомянутых лиц, так и всех их единомышленников.
Как ни двусмысленны были эти семь строчек, но они чуть не стоили жизни тем семи особам, на которых с таким сочувствием указал Дамьен.
К счастью, разобрав дело повнимательнее, открыли, что это было только уловкой со стороны господина Бело, который, желая отличиться, открыть сообщников Дамьена, не мог придумать ничего умнее, как узнать от преступника, не был ли он случайно знаком с некоторыми из советников Парламента; Дамьен, посещавший весьма часто зал Парламента, назвал ему несколько имен советников, которых ему случалось часто встречать там. Бело перенес на бумагу их имена и дал преступнику подписать этот небольшой список, самовольно составленный господином Бело и чуть не послуживший смертным приговором поименованным в нем лицам.
Когда этот лист предъявили Дамьену, он пришел в сильное негодование. Тотчас же он зачеркнул свое имя и объявил, что, несмотря на то, что названные в списке члены Парламента сопротивлялись приведению в исполнение предписаний архиепископа, но ни один из них не имел ничего общего с совершенным им преступлением.
15 января были утверждены акты судебного следствия дворцового превотства, и процесс Дамьена был поручен Палате Парижского Парламента.
17 января – преступника перевезли в Париж, Он отправился из Версаля в два часа утра.
Так как болезненное состояние его ног не позволяло ему сделать ни малейшего движения, то его положили на матрас и таким образом перенесли в карету, запряженную четырьмя лошадьми, и отправили под усиленным конвоем. Очевидно, что были еще люди, которые верили в существование обширного заговора, а потому и опасались, чтобы предполагаемые сообщники Дамьена не сделали попытки освободить его.
В восемь часов весь кортеж приблизился к Парижской Парламентской тюрьме, и Дамьена заключили в башню Монгомери, в ту самую тюрьму, где задолго до него содержался Равальяк.
Судя по мерам, принятым распоряжениям, сделанным для укрепления этой старой башни, можно было подумать, что вся Франция готова восстать для освобождения Дамьена из рук его судей.
Снаружи, начиная от лестницы дю Me и до следующей лестницы, был устроен плотный частокол, так что с каждой стороны оставалось только по одному узкому проходу в башню. У этого частокола поставлен караул из ста человек солдат под начальством лейтенанта с подчиненными ему офицерами. Из этого караула назначились часовые на лестницу дю Me, и целую ночь посылались обходы и патрули для наблюдения за всем, что делается вокруг башни. Другой отряд из сорока гвардейцев находился внутри башни, под самой комнатой Дамьена, расположенной на втором этаже.
Темница, в которой сидел Дамьен, была круглая комната, диаметром двенадцать футов. Свет и воздух проникали или, скорее, почти совсем не проникали через узкое отверстие, устроенное в стене в пятнадцать футов толщиной. Несмотря на это, узенькое окошко было закрыто двойной железной решеткой и заклеено масляной бумагой вместо стекол. Воздух с таким трудом проникал в эту страшную нору, что сочли необходимым заменить сальные свечи, горевшие там днем и ночью, восковыми. Запах, распространявшийся от сальных свечей, по мнению медиков, мог произвести дурное влияние на здоровье заключенного.
Кроме этого, на преступника было надето что-то вроде смирительной рубашки, лишавшей его свободы движений.
Он лежал на подмостках, покрытых тюфяком, изголовье было обращено к двери и поднималось и опускалось с помощью блока. Пролежав на такого рода постели пятьдесят семь дней и чувствуя, что все его тело совершенно разбито, несчастный просил своих караульщиков дать ему возможность лечь иначе.
Конструкция, с помощью которой он был прикреплен к своей постели, достойна более подробного описания. Она состояла из ремней крепкой венгерской кожи, переплетавшихся в виде сетки и прикреплявшихся к кольцам, ввинченным в пол; с каждой стороны постели было ввинчено по пять колец и одно находилось в ногах. Ремни, прикрепленные к боковым кольцам, ввинченным около головы несчастного, обхватывали плечи. Следующие два ремня обхватывали кисти рук так, что едва оставалась возможность подносить ко рту пищу; бедра и голени были привязаны точно таким же образом. Кроме того ремень, шедший от кольца, помещенного в ногах постели, соединял все прочие ремни, образуя таким образом род плотной ременной сети.
Врач и помощник его посещали цареубийцу по три раза в день и ежедневно давали отчет первому президенту о состоянии его здоровья. Помощник врача спал в Парламентской тюрьме.
Одному из королевских поваров было поручено готовить еду для Дамьена; этому повару предписано было, прежде чем подавать какое-нибудь блюдо преступнику, испытывать его на каком-нибудь животном.
Действительно, странно было видеть эти совершенно излишние предосторожности, которые принимались по отношению к несчастному, для которого совершенно достаточным наказанием было бы заключение в доме умалишенных в Бисетре. Очевидно, что вследствие отчаянной борьбы Парламента с духовенством процесс Дамьена служил только политическим орудием, которым каждая из партий надеялась поразить своего противника.
Часть IIIПроцесс
Чувственность и беспорядочная жизнь короля Людовика XV, эгоизм, бывший последствием этого, – все это давно сделало его равнодушным к несчастьям вверенного ему народа. А между тем он вовсе не был жестоким человеком. Его ужасали меры, принятые к Дамьену, и суровое обращение с ним. Король часто с отвращением говорил об этом и постоянно осведомлялся о здоровье своего убийцы. По-видимому, он считал себя ответственным за жизнь преступника до тех пор, пока судьи не решат его участи. Узнав, что Дамьен лишен возможности всякого движения, и потому день ото дня все более чахнет, король послал к нему своего первого врача Сенака. Мало того, король казался весьма огорченным и вернулся к своей обычной беспечности только тогда, когда Сенак дал преступнику возможность пользоваться в своей темнице несколько большей свободою и что благодаря этому состояние здоровья Дамьена улучшилось.
Процесс подвигался очень медленно; Парламент, чувствуя себя косвенно задетым симпатией, высказанной преступником к некоторым из его членов, считал своею обязанностью оправдать их, наведя самые точные и подробные справки. Президенты Мопу и Мале, советники Севен и Паскье, которым было поручено следствие по этому делу, выслушали около восьмидесяти пяти свидетелей, проследили день за днем, час за часом всю прежнюю жизнь Дамьена. Восемнадцать человек были арестованы как соучастники в убийстве, восемь были обвинены в том, что они знали о заговоре, составленном против жизни короля. Но напрасно хлопотали судьи, которым было поручено следствие по этому делу: при более внимательном исследовании соучастники оказывались невиновными.