С этими словами он вынул из кармана бумажник, в котором находилось письмо королевы, переданное ему госпожой де ла Мотт. Король взглянул на него.
– Это, – сказал он, – рука не королевы, да она и не подписывается так. Как же вы, князь де Роган и великий духовник Франции, могли поверить, что королева подпишется «Мария-Антуанетта Французская»? Всем хорошо известно, что Французские королевы подписывают только имена, данные им при крещении.
Кардинал бледнел все более и более, ноги его подкашивались, так что он был вынужден облокотиться на стол, чтобы не упасть.
Король, заметивший его смущение, попросил его оправиться и перейти в боковую комнату, чтобы написать там свое оправдание.
Роган повиновался; не прошло четверти часа, как он уже вручил бумагу Ее Величеству и вышел; но у дверей королевского кабинета встретил господина Жофруа, лейтенанта телохранителей, который арестовал и передал его секунд-майору д’Агу, с которым кардинал был отправлен в Бастилию.
На другой день после ареста кардинала и госпожа де ла Мотт была взята в Бар-сюр-Обь, где она думала скрыться. На допросе она смело отрекалась от всякого участия в деле приобретения ожерелья и свалила вину на графа Калиостро. Она утверждала, что Калиостро убедил кардинала сделать эту покупку, что бриллианты были взяты им и его женою, и что они одни извлекли пользу из этой кражи. Вследствие этих показаний арестовали господина Калиостро и его супругу.
Госпожа де ла Мотт могла надеяться избежать правосудия, свалив на кардинала и Калиостро ответственность за похищение, в котором была виновата одна она, но в то же самое время Олива была арестована в Брюсселе, куда она бежала, и показания этой девицы начинали объяснять отчасти эту запутанную интригу.
Некоторое время спустя арестовали в Женеве Рето де Вильета; его доставили на очную ставку с госпожой де ла Мотт, которая должна была теперь убедиться, что ей не избежать заслуженного наказания.
В ночь с 29 на 30 августа всех, замешанных в деле об ожерелье, перевели из Бастилии в Консьержери, и 5 сентября был издан королевский указ, передавший Парламенту дальнейшее расследование и обсуждение этого дела.
В этом документе было выражено крайнее неудовольствие короля, и возводились прямые обвинения на кардинала.
Вот подлинные слова этого интересного документа:
«До нас, Людовика XVI, дошло, что нижепоименованные Бемер и Боссанж продали кардиналу де Рогану бриллиантовое ожерелье. При этом кардинал без ведома королевы, нашей супруги, объявил им, что имеет поручение приобрести это ожерелье для королевы за сумму в миллион шестьсот тысяч ливров с платежом по срокам. При этом кардиналом предъявлено было подложное письмо, будто бы подписанное королевой. Когда вышеупомянутое ожерелье было отдано кардиналу и прошел срок платежа, вышеназванные Бемер и Бассанж обратились к королеве. Мы не можем без справедливого негодования смотреть на то, что осмеливаются злоупотреблять именем коронованной особы и оскорблять неслыханной дерзостью величие королевского сана.
Вследствие всего этого мы сочли себя совершенно вправе призвать к нам вышеупомянутого кардинала и допросить его. Вследствие же показания его, что в этом деле он был обманут одной женщиной по имени де ла Мотт де Валуа, мы сочли необходимым взять под стражу как его, так и вышеименованную де ла Мотт де Валуа, и принять все меры, которые могло внушить нам искреннее желание открыть руководителей и сообщников этого преступления. Вследствие всего этого мы сочли необходимым известить вас обо всем случившемся, чтобы вы, собрав большую палату, произвели следствие по этому делу.
По этим причинам и т. д., желая, чтобы дело не затягивалось, чтобы доказательства не потеряли своей силы вследствие замедления, мы вас уведомляем об этом деле и повелеваем вам принять к сведению все вышеупомянутые факты и обстоятельства дела. Исследование и обсуждение дела должно производиться под руководством нашего генерал-прокурора; по этому случаю имеете вы назначить из своей среды членов для допроса тех свидетелей, которые будут указаны нашим генерал-прокурором, и употреблять все усилия для разъяснения вышепоименованного факта и разоблачения преступления. Данными при этом инструкциями нашими дозволяется приступить к следствию даже во время вакансий, но закончить его в полном собрании палаты по возобновлении заседаний Парламента».
Понятно, сколько шуму должен был наделать подобный процесс. Вся знать считала себя затронутой в лице одного из своих членов; духовенство протестовало, заявляя свои права судить кардиналов, и обратилось с представлениями к римскому двору. Эти представления лет двести тому назад имели бы большое значение; в настоящее же время остались без всяких последствий.
Заседания суда начались утром, 22 декабря.
Госпожа де ла Мотт, одетая с большим вкусом и изяществом, села на скамью подсудимых; вид ее был так уверен и спокоен, говорит один писатель того времени, что казалось, будто она находится в своей комнате и лежит на мягком диване. На все вопросы президента она отвечала с большим присутствием духа и необыкновенной твердостью.
Кардинал появился после нее и сел на скамью, которую обыкновенно занимают члены апелляционного суда во время своих заседаний в палате. Члены Парламента высказывали чрезвычайно много снисхождения к кардиналу. По их обращению с главным преступником видно было, что они сочувствуют ему.
На стороне преступника было и общественное мнение; быть может, причиной этого было желание сделать противное двору.
29 декабря генерал-прокурор де Флери прочел свои обвинения. В этих обвинениях он очень строго осуждал кардинала. Он требовал, чтобы преступник в наказание за свое преступление был бы подвергнут такому позору, что господин де Роган, вероятно, никогда бы не согласился на это и предпочел бы пожизненное заключение в тюрьме.
Приговор был вынесен 31 числа в девять с половиной часов вечера. Вот его главные пункты:
1. Главная причина процесса – документ, находящийся у ювелиров, был объявлен подложным и подпись королевы поддельной.
2. Ла Мотт как соучастник приговаривался к пожизненной каторжной работе на галерах.
3. Жанна де Сен-Реми-Валуа, жена господина де Ла Мотта, присуждалась к публичному сознанию в преступлении с веревкой на шее, наказанию кнутом, клеймению на обоих плечах буквою V и затем к пожизненному заключению в смирительном доме.
4. Рето де Вильет присуждался к изгнанию на всю жизнь из королевства.
5. Девица Олива лишилась занимаемой ею должности.
6. Калиостро освобождался от обвинения.
7. Кардинал освобождался также от всякого обвинения; оскорбительные выражения, помещенные относительно его в деле госпожи де ла Мотт, уничтожались, ему позволялось напечатать приговор.
Это решение было встречено с энтузиазмом. Правительство сделало большую ошибку тем, что дало огласку делу, в котором имя королевы стояло рядом с именами самых рьяных интриганов и интриганок. Кроме того, и сам суд, оправдав кардинала, поступил очень неловко. Правда, эта неловкость доставила Парламенту такое сочувствие, какого он вовсе не заслуживал. Народ смотрел на этот приговор, уничтожавший обвинение, высказанное в королевском указе, как на первую победу свою, и с энтузиазмом рукоплескал сопротивлению королевской воле уже потому, что это было сопротивление. Судьям рукоплескали повсюду, писал барон де Безенваль, и встречали их с таким восторгом, что они едва могли пробиться сквозь толпу народа.
Госпоже де ла Мотт не объявили о той участи, к которой ее приговорили.
Так как Парламент распускался на другой же день, по произнесении приговора, то было невозможно просмотреть постановление суда, вследствие чего исполнение приговора было отложено.
Когда снова открылись заседания Парламента, и решение было окончательно составлено и утверждено, то пришлось объявить приговор и графине де ла Мотт.
Во все время процесса госпожа де ла Мотт при допросах и очных ставках показала самый необузданный характер и страшную резкость в своих ответах, поступках и обвинениях. Все это заставляло опасаться, чтоб она снова не увлеклась и в бешенстве не наговорила бы чего-нибудь лишнего.
21 июня господин де Флери призвал к себе исполнителя уголовных приговоров и объявил ему постановление суда относительно осужденных. Вместе с этим он высказал и свои опасения по этому случаю и просил исполнителя устроить все без шума.
Один из чиновников, присутствовавший при этом разговоре, предложил завязать рот госпоже де ла Мотт так же, как это сделано было с Лалли. Шарль-Генрих Сансон возразил на это, что лекарство будет опаснее самой болезни и что соболезнование, которое так сильно проявилось при казни престарелого генерала, примет еще большие размеры, если предметом насилия станет женщина.
Шарль-Генрих Сансон просил у генерал-прокурора позволения взять все это на себя. Он хорошо понимал, что здесь нужна не сила, а ловкость и умение взяться за дело, и не испугался ответственности, которую принимал на себя. Генерал-прокурор согласился с просьбой моего деда.
Шарль-Генрих расспросил тюремщика об образе жизни госпожи де ла Мотт и о ее отношениях с окружающими. Тюремщик сказал, что графиня больше всех расположена к его жене, которая ей прислуживала во время заключения.
На другое утро жена тюремщика по приказанию исполнителя вошла в комнату осужденной и доложила, что кто-то желает поговорить с ней.
Госпожа де ла Мотт лежала в это время в постели; она отвернулась к стене и сказала:
– Пусть придет после; я не спала целую ночь и мне хочется спать.
Тогда жена тюремщика сказала ей, что пришел ее адвокат, которому уже некоторое время запрещено было посещать ее.
При этом известии госпожа де ла Мотт вскочила с постели и поспешно оделась.
В то самое мгновение, когда она переступала через порог своей комнаты, один из помощников, спрятавшийся за дверью, схватил ее и крепко сжал ее кисть; другой сделал то же самое с другой стороны. Но госпожа де ла Мотт с силой, которою в ней никак не подозревали, вырвалась из рук и быстро бросилась назад, чтобы снова скрыться в своей комнате.