— Нет, — спокойно произнёс Лао, резко оборвав смех; в груди тут же появилось ощущение зияющей дыры, опустошённости — краткое и острое. — Вот победителю в поединке, может быть, открою тайну. Или даже две.
Таппа ухмыльнулся и хлопнул его по спине — точнее, попытался, потому что Лао ускользнул от него с лёгкостью воспоминания о смутном сне.
— Обойдусь без драк, пожалуй. Но про путешествие всё-таки расскажи. Вы, говорят, со свободными в лоб столкнулись?
— Вернее, мы бежали сперва за ними, а затем от них. Но узнали, что хотели, — качнул головой Лао неопределённо и бросил на Итасэ острый взгляд: — Ты справишься один, моё сердце?
Тот ничего не ответил, но только сжал губы так, что они побелели. Лао ободряюще улыбнулся и походя провёл рукой по его волосам — тем жестом, которым обычно успокаивают нервных кошек. А затем ретировался вместе с Таппой; кажется, на бегу эти двое умудрялись обмениваться шутками, но вскоре я перестала их различать из-за расстояния. Тогда же и выяснилось — внезапно, как бывает только в Лагоне, — что куда-то подевались и Оро-Ич с Тейтом, и Чирерори. Эфанга, видимо, узнал, что хотел, и без расспросов — и буквально в воздухе растворился; о нём сейчас напоминал только надкусанный зелёный стебель у ямы, которая осталась после феерического приземления Тейта.
Мы с Итасэ остались наедине с мастером Ригуми Шаа, сейчас больше всего ментально похожим на айсберг — если бы существовали, разумеется, глыбы льда с классом взрывоопасности "шрахова пороха". Говорят, что совместно пережитые опасности сближают… Признаюсь откровенно, мне в данный момент отношения с Итасэ показались уже достаточно близкими. Пожалуй, даже чересчур.
Я и сама не заметила, как по полшага, полшага тихонько отступила ему за спину.
— Здесь разговаривать мы не будем, слишком много лишних ушей, — звенящим от напряжения голосом произнёс Ригуми. — Пройдём в мастерскую.
"А там лишних ушей нет, получается?" — язвительно подумала я. Наверное, слишком громко, потому что мастер, у которого была, самое большое, третья ступень, ошпарил меня взглядом:
— А учеников я сегодня отпустил. Это хорошо, Трикси-кан, что ты можешь ещё шутить.
На какой-то миг у меня проскользнула мысль, что, может, мы лучше пойдём пешком — и тогда аккурат к вечеру до места доберёмся, но Ригуми, не оборачиваясь, сотворил иссиня-чёрный пузырь, и нас с Итасэ втянуло туда, как пылесосом. Мы стукнулись головами, перепутались руками и ногами, синхронно выругались — он помянул фаркана, я осталась культурологически верна шраху. Времени полёта как раз хватило, чтобы разобраться где чья конечность… впрочем, мы не особенно спешили. Итасэ явно пребывал в подавленном состоянии, но храбрился — удивительное состояние для него, обычно самоуверенного едва ли не до мегаломании. Мне отчасти передалось его настроение, пусть я толком и не понимала, что нам грозит.
Путь через подземелья мы срезали — чёрный пузырь прямиком с небес провалился прямо в мастерскую и лопнул. Я не устояла на ногах — каменная крошка под пятками поехала. Меня дёрнуло назад, под ложечкой засосало, как бывает, когда оступаешься на лестнице, и…
— Шрах!
Я взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, и рефлекторно создала у себя что-то за спиной. "Что-то" спружинило и отшвырнуло меня на несколько шагов вперёд, аккурат к Ригуми Шаа. Он осторожно поддержал меня под локоть, помогая выровняться.
— Что ж, хотя бы я вижу, что путешествие пошло на пользу твоему искусству, Трикси-кан. Но не думай, что оправдывает тебя… точнее, вас.
Мастер повёл рукой, создавая на полу подушку для сидения, и опустился на неё. Его жесты были утрированно плавными, почти как в танце, а мысли бурлили так, что даже эмпат моего уровня с трудом мог вычленить доминирующее настроение.
Он рад, что мы целы? Злится? Гордится нами? Боится чего-то?
Виски заломило, и я невольно отстранилась. Тем временем Итасэ тоже сел — напротив Ригуми, но без всяких подушек, на голые камни. Мне оставалось только последовать его примеру — принять смиренный вид и затихнуть. Где-то со сводов капала вода, неравномерно и раздражающе; понизу тянуло сквозняком; сияющий потолок потемнел и покраснел, как небо на закате перед грозой.
Мастер выдержал жутковатую паузу и лишь потом заговорил.
— Лагон нельзя назвать хрупкой системой, готовой рухнуть от малейшего шага в сторону от равновесия, — произнёс он негромко. — Однако есть некие правила, и правила эти написаны кровью. Одно из них гласит, что подмастерье никогда не станет тянуть за собой в опасное место учеников, а напротив, уведёт их прочь. Свободный клан, каким бы маленьким и слабым он ни казался — это опасность и тайна. Ведь любой клан собирается вокруг мастера, а подмастерье, даже самый талантливый, отстоит от мастера столь же далеко, сколь ученик — от подмастерья. Я не буду вдаваться в политику, оставлю это мастеру Лагона… Да и сделать отношения со свободными кланами хуже, чем есть сейчас, попросту невозможно. Однако поощрять самоубийственные выходки я не намерен. Зачем я отправил тебя в горы, Ран-кан? — спросил он вдруг подчёркнуто мягким голосом.
На скулах у Итасэ желваки заходили.
— Догнать Трикси, убедиться, что она в безопасности, помочь ей встретиться с Танеси Тейтом и сопроводить их обратно в Лагон.
— И что ты сделал вместо этого?
— Выступил против свободного клана, пределов силы которого не знал.
— Ты ведь понимал, что доверенная тебе ученица могла погибнуть? Трикси Бланш могла не вполне понимать, что ей угрожает, но ты знаешь достаточно, чтобы сознавать — вам просто повезло.
Я не знала тонкостей культурного подтекста происходящего и не имела полного представления о правилах, но зато уже поняла кое-что о характере Ригуми Шаа и о диковатой жестокости порядков в Лагоне. Самым разумным было бы сидеть тихо и помалкивать, особенно когда Итасэ всем своим покорным видом сигнализирует — включи инстинкт самосохранения, потерпи, я прикрою, я всё возьму на себя…
Но это было несправедливо.
Лагон научил меня выживать любой ценой, да; но ещё он научил тому, что есть вещи, которыми нельзя жертвовать, даже ради собственной безопасности… нет, особенно ради собственной безопасности и комфорта.
— Но я осталась жива — и не пострадала.
Ригуми перестал утюжить Итасэ взглядом и обернулся ко мне. Мир вокруг дрогнул, словно смещаясь на долю градуса.
— И что ещё ты хочешь сказать?
В горле у меня пересохло.
— Хочу… извиниться. Я ещё не очень хорошо понимаю, какое поведение в Лагоне допустимо, а какое — нет, но сейчас догадываюсь, что мне следовало бы молчать, — начала я. Ладно, честность — не худшая политика, возможно, стоит сразу дать понять, что я не нахальничаю, как Тейт, а просто не вполне хорошо чувствую рамки дозволенного. — Разрешение выйти из Лагона мне дал мастер Эфанга. Полагаю, мне следовало обратиться к вам, мастер Ригуми…
Он сузил глаза.
— Шаа-кан. Мы ведь здесь почти семья.
Ох-хо… Похоже, мы бродим по минному полю. Я думала, что Ригуми просто подражает в обращении с учениками Оро-Ичу, который, как намекал Эфанга, раньше имел привычку общаться с младшими исключительно на "ты вежливое". А оказывается, там в основе довольно опасные воспоминания о погибшей жене и о сыне, а мастерская — в значительной степени компенсация семьи, замещение…
Нет, сейчас об этом размышлять нельзя. Не время.
— Полагаю, мне следовало обратиться за разрешением к тебе, Шаа-кан, — поправилась я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Но в тот момент для меня важнее всего было догнать Тейта. Я собиралась уйти вовсе без разрешения и хорошо понимала, что мои шансы выжить в горах невелики.
— И всё же ты ушла, Трикси-кан. Несмотря на все риски.
Я сглотнула. Ригуми слушает меня, но он по-прежнему зациклен на своих чувствах, на уже принятом решении, которое явно не нравится ни ему самому, ни Итасэ… Значит, надо бить в уязвимую точку.
— Тейт для меня сейчас — всё, — спокойно сказала я, распахивая разум и вспышкой выбрасывая вовне воспоминания о моих чувствах после поединка, об одиночестве, о страхе потери, о непереносимой боли… о любви, которая давала силы и уверенность, чтобы к шраху свернуть все эти смертельно опасные горы. Ригуми Шаа захлебнулся вздохом, а потом задышал мелко и часто. — Я до сих пор не могу понять, что для меня важнее: родной мир, семья, прежние узы — или Танеси Тейт. Наверное, я смогла бы выжить и без него, как живу теперь вне своего мира. Наверное, даже смогла бы стать счастливой — однажды. Но я бы себе никогда не простила, если бы потеряла Тейта из одного только страха нарушить правила. Вы должны… ты должен меня понимать, Шаа-кан, потому что знаешь и что такое любить, что такое терять. И как больно бывает от единственного упущенного шанса.
Он резко побелел; алая краска на губах выцвела, точно они покрылись инеем.
— Уходите немедленно. Трикси-кан, я не желаю тебя видеть в мастерской десять дней. Тебя тоже, Ран-кан.
Итасэ, который последние несколько минут больше напоминал статую из тумана, ожил:
— Это наказание?
— Да. Уходите.
Реальность причудливо извернулась — и выплюнула нас из мастерской, прямо на тёплую, прогретую к полудню землю. Вокруг шелестела хотта; листья бликовали, как пластмассовые. Итасэ ощупал себя — скулы, ключицы, рёбра, подрагивающие колени — и обессиленно растянулся между стеблями травы.
— Надо же, пронесло, — зажмурился он. — Что ты сделала?
Лицо у меня вспыхнуло. Я едва сдержала стон и закрыла глаза ладонями.
— Что, что… Совершила один крайне неэтичный поступок. Нельзя сначала вытаскивать из чужого сознания болезненные воспоминания и комплексы, а потом использовать их как инструмент для манипуляции. Если это не враги, разумеется, а ситуация — не критическая.
Он скосил на меня взгляд. Сейчас, в полутени, его глаза странным образом отражали свет и казались тёмно-тёмно-зелёными, а не чёрно-серыми.
— Для тебя, может, особенной опасности и не было, Трикси-кан, а я ходил по грани.