Немыслимо, буквально немыслимо — пытаешься представить, а разум отказывает
— Что тебя удивляет, Трикси Бланш?
Хороший вопрос.
— Неравнодушие, наверное, — честно попыталась я облечь в слова смутное ощущение, поднимающееся изнутри. — Вы можете делать… ну, что угодно. Но почему-то заботитесь о Тейте. И обо мне. И о многих других тоже. Почему?
Мастер не сразу ответил. Он глухо постучал пальцем по полу, подманивая шрахов; рыжий наглец тут же подбежал и поднырнул под большую ладонь, а его чернобурая подружка настороженно косила глазом, продолжая облизывать пустую уже пиалу. Тишина давила на уши, и подумалось вдруг, что этому миру ужасно не хватает часов.
Не ради определения времени, а чтоб тикало что-то в такие тягостные, давящие минуты.
— Иногда мне снится сон, всегда один и тот же, — заговорил он наконец. — Там я бессмертен — так, словно смерти нет, как нет времени для твоего друга Лао. И новые миры ждут меня за каждой открытой дверью, и не нужно никаких усилий, чтобы перейти грань, только намерение.
Мне снится бесконечное странствие, и я знаю, что настанет срок — и сон сбудется, но это случится не раньше, чем я покину Лагон навсегда. На это меня обрекает моя суть — неугасающая жажда жизни. Но я никогда не вижу того же пламени у других.
Взгляд его вдруг потемнел и наполнился… нет, не жалостью, а иным чувством, в основе которого была любовь — незнакомого мне свойства, всеохватывающая и глубокая, словно океан. Я захлебнулась вдохом; стало ясно, отчего Ингиза боялся встретиться с мастером лицом к лицу, а ещё — из чего рождалась та сумасшедшая, непреодолимая привлекательность.
Самые убийственные приворотные чары сплетаются из такой бесцельной и бескорыстной, похожей на сострадание любви.
— Вы другие, — продолжил мастер. — Вы цепляетесь за жизнь отчаянно, однако совершенно не цените её и готовы жертвовать ею. Полны страха — и удивительно отважны. Ваши миры жестоки; ни рождение, ни воспитание не обязывают вас ни к милосердию, ни к справедливости, однако вы являете и то, и другое… Яне могу наглядеться, Трикси Бланш, сколько бы ни смотрел, и не могу отвернуться. Спроси о чём-то другом.
В горле почему-то стоял комок, а глаза пекло. Я с трудом вздохнула; мантры про логику и рациональность давно не помогали.
По ноге мне мазанул пушистый хвост — чёрный.
— Шрахи вас совсем не боятся.
Нормальный вопрос напоминает мало, ну и ладно.
— Они пакостники и лакомки, — улыбнулся Оро-Ич. — Я дозволяю им и то, и другое, и потому они доверяют мне. Однако их чувство к той, что позволила им быть в этом мире, гораздо глубже.
Ох… Если перефразировать — ко мне прониклось искренней любовью воплощение хаоса и внезапных неприятностей. Впрочем, после рыжего не привыкать.
Скорей бы его увидеть…
Пиала выпала из моей руки и покатилась, дребезжа. Я вздрогнула от неожиданности — надо же, не заметила и едва не отключилась. Впору порадоваться, что терапевтическая беседа возымела действие, но, как назло, столько всего ещё хочется узнать!..
— Мастер, а вы знали про Кагечи Ро?
Уголки тёмных губ дёрнулись.
— Я уже говорил, Трикси Бланш, что я не всеведущ. Вина за то, что произошло, лежит на мне. Я нуждался в Ингизе, в том, чем он обладает теперь, и желал вернуть своих учеников… даже тех, что уже стали мастерами, — скупо и ровно ответил он, и эта сдержанность заставляла верить каждому слову. — Но не ценой жизни Танеси Тейта — или любого из вас.
И опять ребус.
Сонливость накатывала волнами. Я почти бессознательно согнула ноги и уткнулась лбом в колени, чтобы не отключиться прямо сейчас, но, кажется, только усугубила положение. Однако кое до чего всё же успела додуматься.
— Насчёт Ингизы… Вы ведь не стену времени имели в виду, да? — спросила я. В памяти всплыли слова Сайны Юн: «Ты оправился быстрее всех, кого я видела». — Дело в его устойчивости, да?
По ментальному фону прокатилось эхом ощущение тепла, одобрения, довольства — похоже, мастеру пришлась по вкусу моя догадливость.
— Верно. Он один из тех, кто способен изменить этот мир к лучшему, хотя и не знает об этом. — Оро-Ич повёл пальцами, и его пиала исчезла, затем моя, потом столик… И вот мы уже просто сидели друг напротив друга, а подушки на полу раздались в длину и в ширину. — Ингиза считал, что пребывание в Лагоне связывает волю мага и насильно выводит его на путь, угодный мне, однако он ошибался. Уже очень давно я оставил мысль о том, чтобы исподволь изменять разум и чувства человека магией, гораздо важней оказалось подобрать правильных воспитателей. Таких, как Ригуми Шаа; таких, каким станет когда-то Ингиза. Впрочем, — он усмехнулся, — не скрою, что в Лагоне есть подобие болезни, что обезлюдила в давние времена земли за океаном. Она так же передаётся через взгляды и раздувает страсти, и имя ей — безнаказанность. И переболевшие ею в юности выживают и в зрелости на проклятом материке.
Я едва не рассмеялась.
Выходит, Ингиза думал, что им здесь всем промывают мозги — а на самом деле в Лагоне проводили вакцинацию. Ну, образно говоря.
…веки уже казались невообразимо тяжёлыми.
— Мастер… будет война, да?
Не знаю, почему я спросила об этом — о свободных вспомнила, что пи… И уже подумала, что Оро-Ич не ответит, когда он заговорил:
— Войны я не дозволю, ибо довольно разрушений для здешних земель. Один мой друг… Его зовут Джильдо Леоне, и он издалека… — «…из иного мира» — ясно послышалось мне в особенных, слегка рассеянных интонациях. — Джильдо считает, что всякая цивилизация должна пережить три всеохватные войны. Войну Железа, что породит смертоносные механизмы и научит одного человека убивать многих, тех, кого он даже не видит; Войну Огня, которая явит новый ужас, и целые города и народы будут обращены в пепел единым движением пальца; наконец, Войну Небес, когда цивилизация уничтожит свою колыбель и, осиротев, обретёт мудрость и милосердие. И лишь одна из трёх прахом всё развеет.
Последняя фраза прозвучала несколько иначе, как цитата из пророчества или выдержка из старинного философского трактата. Меня пробрало дрожью, хотя я не представляла ничего, просто слушала, откладывая осмысление на потом.
— Это иносказание?
— Для одних миров — да, для других — нет, — ответил Оро-Ич неопределённо. — Лагон не знает механизмов из металла, а сила магов такова, что любой из них, если пожелает, сможет осушить океаны и небо низвергнуть на землю. И мне неведомо, сколько войн пережил мир, сколько ещё впереди, и достанет ли нам разума, чтобы не уничтожить друг друга. И потому я вижу лишь один путь: не допустить ни одной войны. В свободных кланах созрела злоба и недовольство, которых не изжить; но убивать даже тех, кто называет меня своим врагом, я не желаю.
Свободные кланы объединятся, восстанут, затем падут и рассеются; не будет для них возвращения к прежним целям и вождям, и тогда явятся иные предводители, которые исподволь направят их в Лагон.
Он замолчал, однако я почувствовала недосказанность.
— Но?..
— Но волна уже поднялась, — ровно произнёс мастер. — И она больше, чем мне думалось, и её надо опрокинуть… но то не твои заботы, Трикси Бланш — пока не твои. Тебе нужно отдохнуть.
Оро-Ич был прав, целиком и полностью. Да я и не собиралась возражать, теперь-то… честно говоря, все силы уже уходили только на то, чтобы держать спину и не заваливаться постепенно на подушки, которые стали что-то слишком большими и мягкими просто для сидения. В голове крутились обрывки фраз долгого, кое-где чересчур честного разговора; мастера не хотелось отпускать, потому что подспудно я знала — нескоро вновь появится шанс вот так легко задавать вопросы и получать ответы, дарующие не успокоение, но духовную наполненность… может быть, даже цель.
«Как рыцарские доспехи на вырост», — подумалось вдруг, и Оро-Ич почти беззвучно рассмеялся.
Ну, что ж, повеселила высшее существо — уже хорошо…
И тут сполохом мелькнула странная мысль.
— Мастер, скажите… — Я с трудом ворочала языком, но сидела по-прежнему прямо, ай да я. — Вы вот говорили про свой народ… что не было ни голода, ни войн, ни болезней. То есть… то есть вы изжили алчность… и жестокость… и избыточное потребление там всякое, да? — Он слушал, не перебивая. — Но ведь что-то осталось. Ну, пороки… или вроде того. В чём вы боялись… ну, погрязнуть?
Оро-Ич застыл, точно заледенел — а затем посмотрел на меня по-иному, с новым интересом.
А может, мне просто так показалось.
— Мы страшились недеяния, — выговорил-выпел он тихо, точно боялся, что слово его укусит. — Когда не желаешь причинять зла никому и ничему, когда видишь, сколь далеко простираются последствия одного-единственного поступка — великим становится соблазн не делать ничего, чтобы не нарушать равновесия. Поэтому я приветствую в Лагоне странников из иных земель и миров. Ингизу, который не боится судить и ошибаться; Эрнана Даймонда, жертвующего без колебаний и умеющего побеждать; ТанесиТейта, который действует без оглядки… тебя, Трикси Бланш, способную на любовь без сомнений, не теряющую разума и не ищущую выгоды. О, да, вам страх недеяния не знаком.
Мастер Лагона говорил всё тише, а я инстинктивно наклонялась, тянулась к нему, чтобы расслышать — и эмпатически, и физически, почти бессознательно. В какой-то момент он придержал меня за плечо, не давая совсем завалиться на пол, и внезапно поцеловал.
…учитывая чёрный раздвоенный язык, это был самый откровенный поцелуй в моей жизни — и одновременно самый целомудренный. А потом я закопалась в разросшиеся подушки, сгребла в охапку шрахов, одуревших от такого бесстрашия, и вырубилась.
Разбудил меня громовой чих прямо над ухом и хвост, мазанувший по лицу.
Декорации вокруг не изменились — тот же каменный мешок без единого окна, мягкие серые драпировки, раскиданные подушки для сидения. Шрахов нигде не было видно; наверное, отоспались и удрали пакостить с новыми силами.
Хорошо бы к врагам.
Внутренний хронометр показывал, что выключило меня часов на двенадцать по самым скромным прикидкам, и не сказать, чтоб отдых вернул ясность суждений. Осоловело моргая, я обошла свою импровизированную темницу — раз, другой, третий… На четвёртом, кажется, круге почувствовала, что по ногам дует, раздвинула драпировки и обнаружила туннель, резко ныряющий вниз. Вёл он в смутно знакомую комнату с бассейном; на потолке там вращались абстрактные световые узоры, а сбоку — ещё один длинный извилистый ход к крохотному закутку с удобствами.